– Значит, какой-то сукин сын? Так сказал вам Коронас? – засмеялся инспектор Молинер, начиная совещание. – Что ж, он не далек от истины, можете мне поверить. А сами вы как считаете? – Вы о чем? – спросила я в полном недоумении. – Но вы ведь знаете убитого, наверняка знаете! Это Эрнесто Вальдес. – Нет! – вскрикнул Гарсон, словно неожиданное известие поразило его в самое сердце. – Да! – бросил в ответ Родригес, наслаждаясь тем, что именно от них мы получаем такую потрясающую новость. – Но как же… Почему же в прессе до сих пор не появилось никаких сообщений? – Послушай, Фермин, ты ведь знаешь, что у нас в арсенале имеются свои средства, чтобы чуть притормозить развитие событий! Но бомба вот-вот взорвется. А вам я могу только посочувствовать, потому что… Не в силах больше сдерживаться, я весьма невежливо оборвала его: – Минутку, минутку, если я правильно поняла, вы трое знаете, кто такой этот Эрнесто Вальдес? Все взоры обратились ко мне, и в них читался вопрос: каким образом попала на их совещание эта инопланетянка? Молинер взял инициативу в свои руки: – Ну, Петра, не можешь же ты не знать, что Эрнесто Вальдес – журналист number one в розовой прессе[2]. – Представьте себе, я этого не знаю, – отрезала я с тем душевным спокойствием, которое испытывает человек, не растерявшийся, услышав имя знаменитого философа. Родригес оживился: – А вы хоть когда-нибудь смотрите телевизор, читаете газеты… или, может, листаете какие-нибудь журналы в парикмахерской? – Она читает только ученые книги и слушает Шопена, – в тон ему пояснил Гарсон. Молинер положил конец подтруниванию, которым увлеклись наши подчиненные, и при этом, безусловно, принял во внимание мои должность и характер: – Нас просто удивило, что ты не слышала этого имени, ведь об Эрнесто Вальдесе можно узнать не только из розовой прессы. Понимаешь, он был одним из тех агрессивных и неистовых журналистов, чьи статьи и передачи потом долго комментируют во всех изданиях. Он всегда брался за самые скандальные темы: тайные браки, разводы, интрижки между знаменитостями, ну, сама знаешь, о чем я. – А, это тот тип, который буквально поливал грязью людей, которых приглашал в свою программу? – Он самый. Вальдес работал на телевидении и еще в паре журналов. – Из чего его застрелили? – спросил младший инспектор. – Из девятимиллиметрового пистолета-пулемета. Очень точный выстрел в висок – наверняка работа профессионала. – Да разве киллер стал бы отвлекаться на то, чтобы еще и отрезать жертве голову? – Иногда они получают сложные заказы. – Но сначала он выстрелил? – Судя по результатам вскрытия, да. – Тогда он рисковал, оставаясь еще на какое-то время на месте преступления, чтобы поработать ножом. – Может, кто-то заплатил ему, чтобы убийство выглядело еще и как месть… – Это ваша версия? – Должен честно тебе признаться, что пока у нас нет никаких версий. Просто людей, с которыми расправились подобным образом, очень и очень много. Иначе говоря, месть никак нельзя исключать. – Пожалуй, и вправду нельзя. – Только представь себе: он публиковал сведения о людях без их разрешения. Разнюхивал разного рода подробности их частной жизни. Он был человеком… Как бы лучше выразиться? Достаточно безнравственным в рамках своей профессии. – Мне больше нравится определение, данное комиссаром, – сказал Родригес. – Тем не менее преступление остается преступлением, – заявил Молинер не без иронии. – А как свидетельница описала убегавшего человека? – Высокий, хорошо одетый, атлетического сложения, бежал легко. Больше ничего конкретного она не смогла добавить. Поэтому тут надо быть предельно осторожными и воспринимать такое свидетельство с оговорками. – Ну и в какой точке расследования вы находитесь? – В мертвой. У нас есть протокол вскрытия, заключение баллистической экспертизы и показания предполагаемого свидетеля. Теперь пришла пора начинать действовать. – А окружение убитого? – Он жил один. С женой развелся семь лет назад. Дочери скоро восемнадцать, она живет с матерью. Нет никаких сведений о близких друзьях или хотя бы приятелях. Он всего себя отдавал работе. – А с бывшей женой вы беседовали? – Пока еще нет. – Но ты склонен подозревать скорее кого-то из его профессионального круга? – Боюсь, что так, хотя это сильно усложняет дело. Короче, добро пожаловать в мир шика и гламура! У тебя есть вечернее платье, Петра? – Я всегда сплю в пижаме. – А вы, Фермин, вы сможете отыскать в своем шкафу смокинг? – Нет, я уже давно бросил курить[3]. Молинер от души рассмеялся. Создавалось впечатление, что, передавая нам этого покойника и все с ним связанное, они скидывали с плеч тяжкий груз. Но я пока не спешила сделать вывод, хорошим или плохим наследством было для нас это дело. Выводы будем делать позднее. К тому же как раз сейчас следовало ожидать еще каких-нибудь событий: появления новых свидетелей, писем с доносами… Третий день после убийства – это пока чистая тетрадь, пиши в ней что твоей душеньке угодно. Да и Молинеру с Родригесом я не завидовала. Убитую девушку нашли неделю назад, но, как только поползли слухи, что она была подружкой высокопоставленного чиновника, дело тотчас забрали у тех, кому оно поначалу досталось, и передали Молинеру. Еще один рикошет. – Ну и что вы про все это думаете, Петра? – словно угадав мои мысли, спросил Гарсон. – Ничего конкретного. Мне кажется, надо отправляться в путь. – Для начала – визит вежливости? – Да, хоть нас никто и не приглашал. Я всего несколько раз видела Вальдеса по телевизору, и он показался мне отъявленным мерзавцем. Он произвел на меня настолько отвратительное впечатление, что выделить и объективно оценить только физические черты этого человека было практически невозможно. Я помнила Вальдеса смутно: угрюмый взгляд, крючковатый нос, жиденькие усишки и рот, как у деревенской старухи, которая денно и нощно изрыгает проклятия. Короче, вид тошнотворный. Поэтому смерть в какой-то мере даже придала ему благообразия. Он лежал в морге в своей ячейке, упакованный в пластиковый чехол, как личинка в коконе, и выглядел, пожалуй, даже вполне по-человечески. Мы сразу увидели отверстие на левом виске и шрам на шее – врачи очень искусно вернули голову на прежнее место. Бескровное лицо ничего не выражало. – Наконец-то он замолчал, – бросил в сторону Гарсон. – Per secula seculorum[4]. – Сразу возникает вопрос: а не для того ли его и убили, чтобы он раз и навсегда замолчал? – Есть еще один вопрос в противовес вашему: а может, его убили за то, что он успел слишком много наговорить? – Совершенно верно. Этот выстрел явно наводит на мысль, что кто-то хотел устранить опасность: мертвый не заговорит. Но столь жестокая мера, как обезглавливание, слишком похожа на месть. – Итак, это два возможных пути для следствия, Фермин. Хотя я бы не рискнула сбрасывать со счета и сферу личных отношений. – Ее никогда не следует сбрасывать со счета. – А как вы думаете, этот тип стал бы возражать против осмотра его жилища? – Как мне сказали, там мало что осталось. В письменном столе лежали какие-то бумаги, очень немного, их увез в комиссариат Родригес. Кстати, этот треклятый Вальдес не пользовался дома компьютером. – Не важно, мне хочется взглянуть на то, как он жил. У вас есть с собой отчет Молинера и Родригеса? – Да. – Отлично, вот мы и сравним его с действительностью. Наверное, я больше склонна к избитым штампам, чем мне хотелось бы признать, но я и на самом деле ожидала увидеть нечто иное, когда мы входили в квартиру Вальдеса. Не знаю, как выразить это точнее, но картина, заранее нарисованная моим воображением, соответствовала чему-то среднему между антуражем черного американского романа и убогостью общего двора при многоквартирном доме. И я грубо ошиблась. Логово этого хищника от журналистики было разубрано с таким же старанием, как комната новобрачной. Шторы с рисунком в тон дивану, стены кремового цвета, неброские ковры, огромные банты на чехлах для стульев и висящие повсюду большие шелковые кисти. Если утверждение “Дом всегда расскажет о личности хозяина” верно хотя бы в малейшей степени, то в случае Вальдеса тут что-то не склеивалось. Или эта квартира не служила ему жилищем, или этот человек был совсем не таким, каким казался. – Ну и что вы скажете про эту красоту? Гарсон пожал плечами и сквозь зубы процедил: – По-моему, пошло и безвкусно. Разве нет? – Даже чересчур, я просто глазам своим не могу поверить. Кроме того, здесь ведь все совершенно новое. Словно квартиру обустраивали совсем недавно.