– Это что, важно? – Сам собой напрашивается вывод о какой-то перемене в жизни Вальдеса. Мой коллега посмотрел на меня с большим недоверием. Я стала допытываться: – Вот вы, Фермин, при каких обстоятельствах вы сменили бы у себя дома шторы? – А я никогда их не менял. У меня по-прежнему висят те, что вы посоветовали мне купить, когда я снял квартиру. – Хорошо, но давайте абстрагируемся от вашего конкретного случая: когда бы вы могли их сменить? Он долго думал, словно этот простой вопрос был для него потруднее алгебраической задачи. – Ну… – пробурчал он наконец, – ну, я бы повесил новые, если бы старые сожрала моль. – Нет, с вами просто невозможно разговаривать, Фермин! – Почему это? – Да потому! Потому что нет такой моли, которая кидается на вещи стаей, как эскадрон смерти, и потому что вы должны были ответить совсем по-другому! Хотя все равно от вашего ответа толку будет мало. Короче, вы сменили бы шторы только в случае самой крайней необходимости, так ведь? – Наверное, так. – А уж все целиком и полностью в своей квартире поменяли бы только после землетрясения. – Не пойму, к чему вы клоните. – К тому, что должна быть очень веская причина для того, чтобы разведенный мужчина, к тому же по горло занятый работой, решился навести у себя такой блеск. – Женщина? – Да, допустим, причина в женщине, с которой он планировал соединить свою жизнь. Как вам моя гипотеза? – Мне бы и за тысячу лет до такого не додуматься. – Да, и вы бы предпочли, чтобы я тоже еще тысячу лет ни о чем таком не заговорила. – Если честно, инспектор, то мне ваша линия расследования – ну, которая идет от того, что кто-то вздумал поменять у себя мебель, – кажется, по меньшей мере… весьма легкомысленной. – Очень верно замечено! Только вы забываете, что если легкомыслие и не лежит в основе каких-то событий, то очень часто бывает их мотором. Понимаете? – С тех пор как я узнал, что моль – это тоже вид на грани исчезновения, я потерял способность думать. – Кстати, а вы знаете, что еще означает слово “моль” в Перу?[5] – Помилосердствуйте, инспектор! Давайте лучше вернемся к сути дела. Пока мы выходили из дома Вальдеса и ехали в комиссариат, я продолжала изображать мольеровскую ученую женщину[6] – главным образом чтобы позлить Гарсона. Мне нравилось время от времени выводить его из себя. Иначе мы бы уже давно пришли к такому полному взаимопониманию, что нам не о чем было бы спорить и ему стало бы скучно. Кроме того, он мне подыгрывал, и это мне нравилось еще больше. Нет ничего интереснее для женщины, чем мужчина – отец, друг, муж или товарищ по работе, – который терпит ее насмешки и даже находит в них своеобразное удовольствие. Бумаги Вальдеса, доставленные из его квартиры, и на самом деле лежали на столе в моем кабинете и составляли довольно пухлую пачку. Тщательно изучив их, мы убедились: в руки нам не попало ничего, чего не нашлось бы в доме любого современного горожанина: квитанции, страховые полисы, банковские чеки и справки, налоговые декларации за предыдущие годы, ценные бумаги, официальные документы… Ничего необычного или заслуживающего особого внимания. Молинер и Родригес уже успели тщательно проверить телефонные звонки Вальдеса. Все нормально: контакты с теми местами, где он работал, – телевидением и журналами, – а также заказы готовой еды и звонки бывшей жене… Наши предшественники не отметили деталей, которые могли бы и нам показаться подозрительными. С банковскими счетами также все выглядело вроде бы безупречно. Никаких задолженностей, стабильные поступления. Почерком Молинера в отчете было добавлено, что они сопоставили суммы поступлений с официальными доходами Вальдеса – все совпадало. Образцовый гражданин? Да, так выглядит подавляющая часть наших соотечественников, но не следует торопиться с выводами. Решив все-таки не отказываться от своего “легкомысленного” подхода, я стала рыться в счетах и квитанциях, отыскивая те, что были получены в мебельных магазинах или отделах товаров для дома. И нашла – не совсем то, но все-таки нашла – счет от дизайнера: “Хуан Мальофре. Стилист и дизайнер. Полный дизайн интерьеров”. Вальдес задолжал ему три миллиона песет[7]. Мастерская находилась в Бонанове[8]. Я попросила Гарсона, настроенного все еще весьма скептически, проверить по банковским счетам Вальдеса, заплатил он или нет примерно с месяц назад эту сумму дизайнеру. Гарсон с покорным видом отправился выполнять мое задание, а я тем временем открыла конверт, в котором, как пометили наши предшественники, хранился важный документ – записная книжка Вальдеса. Но уже сам тот факт, что убийца и не подумал прихватить ее с собой, убираясь из квартиры, с очевидностью подсказывал: на этих страницах с именами и номерами телефонов, записанными мельчайшим почерком, мы не обнаружим даже намеков на мотивы преступления. Когда Гарсон вернулся, я сказала ему об этом, из чего он мгновенно сделал вывод: – Тогда скорее его убил не тот, кто хотел помешать распространению некой информации. Получается, что на первый план выходит мотив мести. Если только убийца не знал наверняка, что в записной книжке не содержится ничего, что могло бы его выдать. – А что интересного может содержаться в записной книжке человека, который боится даже компьютером пользоваться, чтобы никто не докопался до его секретов? – Вы забываете, что убийцей, скорее всего, был профессионал, а киллеры – люди крайне жестокие. Допустим, ему поручили именно отомстить, и тогда он уже больше ни на что не обращал внимания. Но вдруг в книжке было бы навалом важнейших сведений? – Очень в этом сомневаюсь, а теперь скажите, Гарсон, много ли вам известно про мир киллеров? Младший инспектор предпочел отшутиться: – Это не моя специальность. – Потом переключился на другую тему: – Послушайте-ка, Петра, а тут ведь ничего такого нет. – Чего нет? – Вальдес не снимал в последний месяц со своего банковского счета трех миллионов и не подписывал чека на эту сумму – ни на имя Мальофре, ни на предъявителя. – Вот это уже интересно, правда? – Выходит, и вправду задолжал. – Придется проверить. Так что поехали! – Куда? – Надо повидаться с бывшей женой Вальдеса. – Как вы думаете, она очень горюет? – А вы бы горевали? – Вряд ли. Если бы я был бывшей женой Вальдеса, я отметил бы такое событие шампанским. – Ох, напрасно вы так. Обратили внимание, какую кучу денег он переводил ей каждый месяц? – Обратил, и вправду кучу. Черт возьми! И как этому типу удавалось зарабатывать такие деньжищи, копаясь в грязи? – Как раз в грязи-то и отыскивают жемчужины! А вы не знали? – Кажется, их можно найти где угодно, только не в комиссариате! Вот вы, Петра, например, могли бы потратить три миллиона песет на новую мебель для гостиной? – Нет! Даже если бы на меня напала целая армия свирепой моли! Он метнул на меня сердитый взгляд, но, когда я рассмеялась, тоже не сдержал смеха. Бывшая жена Вальдеса жила в роскошной части Сант-Кугата, в доме с садом. Когда мы вошли, к нам кинулись два лабрадора и облизали руки. Марта Мерчан была высокой и весьма привлекательной женщиной, но на лице ее словно навсегда застыла гримаса страдания или просто дурного настроения. И тем не менее назвать ее неприятной язык бы не повернулся. Видимо, она предполагала, что мы нанесем ей визит, и отнеслась к этому как к неизбежному злу. Марта смотрела на нас с полным безразличием, и в ее глазах не сверкнуло ни искры любопытства. Гостиная, куда она нас пригласила, была обставлена в обычном для роскошного дома стиле. Хозяйка предложила нам кофе и села напротив, приготовившись скорее слушать, чем говорить. Мы заранее выяснили, что единственной наследницей всего состояния Вальдеса – не очень, кстати, внушительного – стала их дочь Ракель. При этом не осталось никаких страховок в ее пользу, так что у нас не было необходимости задавать вопросы на эту тему. В принципе, Марте Мерчан смерть Вальдеса не могла принести денежной выгоды. Под таким углом зрения она подозрений не вызывала. А если она ненавидела его? Или отношения между бывшими супругами после развода по какой-то причине стали невыносимыми? Или Вальдес преследовал ее? Я выпустила целую обойму вопросов. В ответ Марта лишь улыбнулась с подчеркнутым превосходством: – Нет, Эрнесто никогда меня не преследовал. Он вел себя хорошо. Она закурила, а мы с Гарсоном ждали, не добавит ли она еще чего-нибудь. Но, одарив нас двумя фразами, она опять улыбнулась, и улыбка ее была механической, ничего не выражающей, профессиональной. Я решила, что если она где-то и работает, то одна из ее служебных обязанностей – вечно улыбаться. – Вы работаете, Марта? – Да. Я занимаюсь пиаром в ювелирном магазине. – И тем не менее бывший муж продолжал выплачивать вам алименты. – Это для нашей дочери. Поначалу, сразу после развода, деньги стали поступать в банк на мое имя – из-за возраста девочки. А потом все так и осталось – переоформление бумаг требовало времени, и, видно, у него не дошли до этого руки, но деньги предназначались Ракели. Снова в воздухе повисло молчание, которое хозяйку дома явно не смущало. – А скажите, за эти годы у вас возникали какие-либо проблемы в отношениях с Вальдесом? – Нет, как я вам уже сказала, он вел себя хорошо. – Что вы имеете в виду? – Он платил алименты, время от времени звонил, спрашивал, как дела у дочки… После того как мы расстались, ненависти между нами не возникло. И вообще, обошлось без трагедий. Честно признаюсь, что… – Что? – Что сейчас мне труднее понять, почему я вышла за него замуж, чем почему мы развелись. Но мы могли бы еще долго жить вместе, ничего не меняя. – Позвольте спросить, что же произошло? На лице ее появилась гримаса, которая словно бы заранее умаляла важность ответа: – Понимаете… не знаю, как лучше объяснить… он все больше и больше погружался в свою работу… Кроме того… возможно, вам покажется дикостью то, что я скажу, но ведь на самом деле мы принадлежали к совсем разным социальным слоям. Мой отец был нотариусом, а его – парикмахером. Поначалу такие вещи как бы и не имеют никакого значения, но со временем…