– Любовник нынче пошел не тот, что прежде, Гарсон. В нынешние времена и думать забыли о том, чтобы обеспечить даме сердца возможность сидеть сложа руки. Ужин в “Ритце” время от времени – и хватит с нее. А так как налоги у нас не снижают… – Эдак и я мог бы позволить себе завести подружку. – А если я задам вам вопрос личного свойства? – Валяйте. – Как вы решаете этот вопрос? – Какой такой вопрос? – Ну, с сексом и увлечениями. Вы ведь никогда мне ничего не говорите. Он глянул на меня так, словно возжелал, чтобы меня привязали к мельничному жернову и забросили подальше в море. – Честно скажу: никогда не думал, что вы вздумаете спрашивать меня о таких вещах. На вас это совсем не похоже. – Я вас обидела? – Да. – Не понимаю чем. – Во-первых, вы женщина. Надеюсь, об этом вы еще не забыли. Кроме того, вы моя начальница, и я уверен, что и об этом вы тоже не забыли. Таким образом… – Да, извините, вы, конечно, правы, я позволила себе недостойную и пошлую выходку. Просто я слегка нервничаю из-за того, что вокруг происходят какие-то непонятные любовные истории. Только представьте себе: моя сестра вроде как завела интрижку с Молинером. – С инспектором Молинером? – Да, оба они сейчас находятся в процессе развода. Не знаю, чем все это закончится. – По мне, так ничего страшного тут нет. – Моя сестра всегда была далека от реальной жизни. – Ну вот, пусть малость поразвлечется. – Но я сильно сомневаюсь, что Молинер – подходящий мужчина для того, чтобы забыть с ним о своих горестях. – А хотите скажу, почему вы так говорите? Потому что Молинер – полицейский, а вы не очень хорошего мнения о полицейских, Петра, и я всегда это чувствовал. – Трудно быть хорошего мнения о чем-то, с чем ты хорошо знаком. – Позволю себе дерзость и добавлю, что вы очень противоречивая особа. – Не более чем остальные представители рода человеческого. – Вот уж нет, по противоречивости вы сильно превышаете средний показатель. Вы считаете себя феминисткой и одновременно волнуетесь из-за того, что ваша сестра захотела закрутить легкий роман. Вы служите в полиции и уверены, что никому из нас, полицейских, нельзя доверять. Я готов привести еще кучу примеров. – Можете себя больше не утруждать. Не сомневаюсь, что вы будете правы на сто процентов. Но должна твердо заявить вам одно: никакая я не феминистка. Будь я феминисткой, не работала бы в полиции, не жила бы до сих пор в этой стране и не выходила бы замуж дважды, даже на улицу не выходила бы, прошу вас все это хорошенько запомнить. Он молчал, и я заметила, что взгляд его остановился где-то у меня за спиной. Я обернулась – и вовремя. Хосефина Гарсиа как раз шла к нашему столику. В ее наряде не было ничего фольклорного, и он не слишком отличался от наряда обычной домохозяйки. Только красные туфли на высоком каблуке и вызывающий цвет волос остались от тех времен, когда она выступала на сцене под именем Беатрис дель Пераль. Ей и в голову не пришло поблагодарить нас за то, что мы не стали допрашивать ее прямо в магазине. Она заказала себе пиво и села за наш столик. Без лишних предисловий я спросила, есть ли у нее алиби на день, когда было совершено убийство. – Работала, как обычно, а потом вернулась домой. – Вы живете одна? – Нет. Два месяца назад я вышла замуж. Мой муж – страховой агент, и он прилично зарабатывает, так что с танцами покончено. Понятно? Гарсон начал невозмутимо задавать свои вопросы: – Всего три месяца назад у вас был другой жених, как вам удалось так быстро выйти замуж за этого человека? – Он всю жизнь ухаживал за мной, но я чуть его не потеряла. Еще немного – и этот козел Вальдес окончательно разрушил бы мою жизнь. Но я его не убивала. Понятно? Нет у меня такой привычки – убивать всякого, кто причинил мне зло, иначе я уже давно кое с кем расправилась бы. Однако хочу вам сообщить: когда я узнала, что его шлепнули, я выпила целую бутылку шампанского. И не я одна! – У вашего мужа были проблемы с правосудием? Глаза ее пылали ненавистью, когда она ответила: – Слушайте, может, хватит меня гнобить, а? После всей этой кутерьмы мой муж стал очень ревнивым, и не один год пройдет, прежде чем он простит меня за то, что по моей вине ему довелось пережить. А если еще вы начнете лезть к нему… Лучше ищите где следует и не беспокойте честных людей. – И где же нам следует искать? – Ходили слухи, что Вальдес прокручивал дела, за которыми стояли большие деньги, темные дела, насколько я понимаю. – Какие именно? – Если бы знала, тут же пошла бы кричать об этом на всех углах! Уж поверьте, у меня бы не залежалось. К несчастью, мне ничего не известно. – А от кого вы слышали про его темные дела? – Ба! Об этом повсюду шептались! Говорили еще, что Вальдес ездил в Швейцарию, чтобы класть там деньги на свой счет… Но никто понятия не имел, чем именно он занимался. Ушлый был мужик. Я решила попытаться смягчить враждебность нашей собеседницы, поэтому, пристально на нее посмотрев, слегка улыбнулась: – Хосефина, вам ведь никакой пользы не будет от того, что убийца Вальдеса останется на свободе, правда? – Вот уж точно не будет. Мало того, порадуюсь, если его поймают, ведь эта сволочь Вальдес имел с ним какие-то дела. Но больше мне ничего не известно, Господом Богом клянусь. Мы уже собирались плыть отсюда на всех парусах, когда Гарсона вдруг осенило: – А те дела, про которые ходили разные слухи, они делались в Барселоне или в Мадриде? Беатрис дель Пераль задумалась на несколько секунд, а потом уверенно ответила: – В Мадриде. Как говорили, он все здесь проворачивал. – Хорошо, а теперь скажите, как зовут вашего супруга. Чтобы не вызывать новых протестов с ее стороны, я пояснила просьбу Гарсона: – Мы должны проверить, не числится ли за ним чего, обычная рутина. Он ни о чем не будет знать. И я вам обещаю, что больше мы вас тревожить не станем. Хосефина посмотрела в сторону двери: – А вот и он тут как тут. Каждый день приходит меня встречать. Это было его требование: если я к нему возвращаюсь, мы должны немедленно пожениться, правда, и после этого он не стал меньше ревновать. Двадцать четыре часа в сутки я нахожусь под надзором. Сейчас придется объяснять, зачем я зашла в бар. Может, и вас успел заметить. Я посочувствовала ей: – А вы скажите ему, что я ваша подруга из той жизни. На лице ее отразилось нечто среднее между презрением и болью. – Да ну? А то вы сами не понимаете, что никто это не проглотит. Какие подруги? Мы с вами никогда не могли быть подругами – мы из совершенно разных слоев, и это сразу видно. Уверяю вас, инспектор, полученный урок я как следует усвоила. – Она горько усмехнулась. – Моего мужа зовут Лоренсо Альварес Байлен. Всего хорошего! Она вышла. Мы смотрели, как она перешла через дорогу и взяла под руку молодого мужчину. Они удалились, о чем-то бурно беседуя. По моим догадкам, он подверг ее куда более жесткому допросу, чем мы. Мне стало грустно. Я попыталась превратить свою грусть в возмущение: – Видите, Гарсон, видите, почему я не феминистка? Будь я феминисткой, я бы вышла сейчас на улицу и набила морду этому типу. Да и ей тоже – за то, что она считает брак – любой, понимаете, любой брак – единственным выходом из положения. А Вальдеса я бы еще раз убила за то, что он сделал. Не забыла бы и этого недотепу банкира – он ведь хотел купить ее, как овцу какую-нибудь. А под конец подложила бы бомбы всем, кто смотрит программу Вальдеса и кто покупает эти желтые журналы. Младший инспектор с рассеянным видом расплатился с официанткой. Он слушал меня совершенно спокойно. – Хорошо, хорошо, инспектор. Запишитесь в Армию феминистского спасения, и когда дойдет очередь до меня, то есть когда меня поставят к стенке, вспомните, что когда-то мы были друзьями. – Вас я расстреляла бы первым. Он расхохотался как оперный злодей, радуясь, что может немного надо мной подтрунить. Вдруг он вспомнил: – Когда мы беседовали с девушкой, я слышал ваш мобильник. Может, стоит проверить, кто звонил? Я достала телефон и глянула на экран. Потом очень серьезно посмотрела на младшего инспектора: – Вы останетесь здесь или вернетесь со мной в Барселону? – Что там происходит, черт их всех побери? – Информатор будет ждать меня сегодня в пять вечера на Велодроме. Хочет передать кое-какие сведения.