– Да, Таисия Игнатьевна, слушаю вас. В чем дело? Опять что-нибудь стряслось? – испуганно спросил он. – Нет-нет, ничего, – быстро успокоила его старушка. – Слушайте меня внимательно и не перебивайте, даже если мои слова покажутся вам странными. Я хочу, чтобы вы узнали следующее: в комнате, где нашли труп Тишкиной, в углу лежала обыкновенная серая мышь. Кстати, вы ее видели? – Нет, но я не понимаю… – Неважно, – перебила его Сапфирова. – Вы должны узнать, не выкинул ли её кто-нибудь из ваших коллег. Это очень важно. Вы все поняли, Владимир Андреевич? – Знаете, – помолчав, произнес Скворцов, – меня, наверное, примут за сумасшедшего, но будь я проклят, если я не сделаю то, о чем вы просите. – Ну вот и отлично, надеюсь на вас. Если ответ будет «нет», в чем я совершенно уверена, немедленно приезжайте. – А если «да»? – спросил Скворцов. – Тогда позвоните или приезжайте, это неважно. Но я уверена, что ответ будет «нет». Звоню лишь для очистки совести. Все, удачи вам. К трем часам дня Скворцов был уже в Полянске. Таисия Игнатьевна ждала его и тут же провела к себе. Глаза Скворцова лихорадочно блестели. – Ну что? – взволнованно спросила Сапфирова. – Ответ «нет»? – Как вы и ожидали. Но ради бога, – взмолился лейтенант, – что все это означает? При чем здесь мышь и куда она делась? На губах Таисии Игнатьевны заиграла загадочная улыбка. – Вы хотите это знать? Ну что ж, ответ таков: она проснулась и убежала. Глава 38 Глубины души человеческой Анна Дмитриевна Тарасова медленно брела по гостеприимному августовскому лесу. На её локте висела почти полная корзина грибов, поверх которой весело поблескивало длинное острое лезвие ножа. Анна Дмитриева немного устала и сейчас направлялась к скамейке, стоявшей неподалеку от Борковской трясины. Лишь добравшись до долгожданной гавани, где она могла спокойно отдохнуть, Анна Дмитриевна поняла, что смертельно устала за последнее время. Ужасные события, сделавшие ушедший июль жарким, несмотря на прохладную погоду, оставили в её душе глубокий след. Она знала наверняка, что тело Тишкиной в её гостиной никогда не изгладится из предательской памяти. Внезапно Анна Дмитриевна услышала легкий хруст веток под ногами шедшего к ней человека. Человек остановился, и она узнала Таисию Игнатьевну Сапфирову. – Таисия Игнатьевна? – удивилась она. – Не знала, что и вы сюда ходите. – Да вот вошла в лес и что-то слабость в ногах почувствовала. Думала уж присесть на пенек, но вспомнила про эту скамеечку. – Садитесь, отдохните, – подвинулась Анна Дмитриевна и участливо спросила: – Что, опять ревматизм разыгрался? – Уж не знаю, на что и грешить, – вздохнула Сапфирова. – В моем возрасте столько болячек, да тут еще эти потрясения. Нет, Анна Дмитриевна, такое не для меня. – Тяжело переживать смерть людей, которых знаешь долгие годы, – печально согласилась Тарасова. – Однако, Таисия Игнатьевна, нужно это пережить, время лечит. Не думайте, что я не скорблю о них, – продолжила все тем же печальным тоном Тарасова, – пусть мое спокойствие вас не обманет. Просто я выдержанный человек и умею держать себя в руках, какие бы чувства меня ни обуревали. – Да, – ровным голосом произнесла Сапфирова, задумчиво глядя на Тарасову, – вы очень хладнокровный человек. Поистине вы проявили чудеса выдержки, – продолжала она, не меняя тона, – в тот день, когда убили Алену Александровну Тишкину. Тарасова не издала гневного восклицания, не вскочила со скамьи, не начала бурно протестовать, нет, она продолжала спокойно смотреть на застывшую панораму леса. Могло даже показаться, что она ждала этих слов. Но вот Анна Дмитриевна подняла голову и взглянула на Сапфирову. От этого взгляда у Таисии Игнатьевны по коже пробежали мурашки, хотя выражение лица Тарасовой почти не изменилось. Когда Анна Дмитриевна заговорила, голос её звучал спокойно и буднично: – Вы, Таисия Игнатьевна, говорите странные вещи. Вам, как и всем, прекрасно известно, что я не могла убить Алену. – Могли, – убежденно заверила её старушка, – и убили. – Ну и как же мне это удалось проделать? – с долей сарказма спросила Тарасова. – Может быть, у Зои Васильевны случился провал в памяти или я её загипнотизировала? Вы же отлично знаете, что с момента моего прихода на остановку в половине второго и до без четверти три, когда мы с Зоей Васильевной обнаружили труп, я ни на минуту не оставалась одна. Да вы и сами меня видели. – О, тут вы правы, – сказала Сапфирова, но дело в том, Анна Дмитриевна, что, когда вы пришли домой с Зоей Васильевной, никакого трупа у вас на полу не лежало. – Вы, видимо, повредились в уме, – наконец-то рассердилась Тарасова. – Зоя Васильевна может подтвердить, что как только мы вошли, то сразу увидели на полу тело бедной Алены. – Не смейте называть ее «бедной Аленой»! – внезапно крикнула Сапфирова, и голос ее прозвучал как удар хлыста. – Вы хладнокровно убили ее и никогда не жалели об этом. – Ну что же, продолжайте ваши нелепые фантазии, – сделала приглашающий жест рукой Тарасова, – выскажитесь до конца, прежде чем вас запихнут в психушку. – Вы правы, – продолжала Сапфирова, не реагируя на ее последнюю реплику. – Алена Александровна действительно лежала на полу в вашей гостиной, только она была жива. – Что за бред, – поморщилась Тарасова. – Это не бред, – уверенно произнесла Сапфирова. – Я знаю, что Алена Александровна Тишкина была жива, когда вы вошли в дом. – Жива с замотанным шнуром на шее? – усмехнулась Тарасова. – Артамон Матвеевич при вас подтвердил, что она мертва. – Да, Анна Дмитриевна, когда я и Бочкин вошли, она действительно была уже мертва. Вы убили её, пока Зоя Васильевна Редькина ходила за Бочкиным. Тарасова ничего не ответила, но отвела взгляд в сторону. Таисия Игнатьевна между тем безжалостно продолжала: – Как только Зоя Васильевна вышла, вы задушили Алену Александровну каким-нибудь поясом, шнур был лишь частью мизансцены для зрителей. Но я расскажу вам, что произошло на самом деле. Примерно в начале второго, дождавшись, пока все ушли на автолавку, вы приглашаете к себе Алену Александровну «на минутку». Думаю, вы сказали, что хотите обсудить нечто важное, скорее всего, историю с козами. Она усаживается за ваш стол, ничего не подозревая, а вы начинаете накрывать, делая вид, что собираетесь угостить её чаем. Вот откуда появились чашки и сахарница на столе. Потом вы берете какое-нибудь кухонное полотенце, уходите в комнату и, – тут она сделала паузу, – смачиваете его хлороформом, эфиром или еще чем-нибудь подобным. Я, признаться, плохо в этом разбираюсь. При слове «хлороформ» Тарасова сделала непроизвольное движение, чуть не уронив корзину с грибами. В глазах, устремленных на Сапфирову, впервые мелькнул страх. – Вы заходите Алене Александровне за спину и усыпляете её. Может, вам хватило того средства, которым вы смочили полотенце, а может, и сделали ей какой-нибудь укол. Бочкин рассказывал мне, что учил вас делать уколы. Потом вы наматываете на шею провод, кладете ее еще живую на пол, убираете полотенце и все остальное, открываете окна, чтобы запах выветрился (я где-то читала, что хлороформу и, по-моему, эфиру присущ сладковатый запах), и уходите, заперев дверь. Нет, сначала вы подкладываете записку тридцатилетней давности. На улице вы подбрасываете в цветник часы жены Тишкина, украденные у Адской, и спокойно идете на люди обеспечивать себе алиби. Через час вы возвращаетесь с Зоей Васильевной и обнаруживаете «труп». Вам, конечно, не составило труда послать её за Бочкиным, наверное, поэтому вы и выбрали её как свидетельницу. Она слабый человек, а в таких обстоятельствах вообще беспомощна. Потом вы душите усыпленную вами Тишкину и убираете пояс, думаю, спокойно вешаете его в шкаф. Вот откуда у «трупа» была теплая рука. Тело было теплым не потому, что не успело остыть, а потому, что еще не было мертвым. Сердце-то щупали вы сами и зеркало подносили ко рту тоже вы. На самом деле Зоя Васильевна видела лишь женщину на полу с замотанным на шее шнуром. Через пять-десять минут Артамон Матвеевич подтвердил факт смерти, но это не значит, что она была мертва, когда вы пришли. – Тут Таисия Игнатьевна перевела дух. – Интересная сказочка, – бросила Тарасова, поджав губы. – Теперь я точно убеждена, что вы сумасшедшая старуха. Да, слов нет, вы придумали все очень убедительно, но с чего бы я стала убивать Алену? Может быть, по-вашему, я травила коз, испугалась разоблачения? – Коз вы действительно травили, но разоблачения не боялись. Нет, Анна Дмитриевна, вы совершили три убийства совсем по другой причине, и я знаю её. Тут Таисия Игнатьевна повысила голос, который стал резать слух, как бритва. – Всю свою жизнь вы завидовали своим соседям, завидовали их достатку, преуспеванию. С годами зависть переросла в жгучую ненависть, которая день и ночь разъедала вашу дьявольскую душу. Со временем вы достигли того же достатка, но вам было этого мало, вы хотели быть единственной зажиточной хозяйкой на своем конце деревни. Хотели, чтобы ваш огород, ваша скотина были там первыми и единственными. Еще вы страдали от одиночества, сгорали от зависти, видя полный дом родственников вашей соседки, ненавидели её за это, за её счастье и жизненную энергию. И вы убили её. Вы сделали это хладнокровно и жестоко, без малейших угрызений совести. А потом вы убили Анну Петровну Дочкину. Убили её по той же самой причине, хотя она и не была счастливым человеком. А неделю назад вы совершили третье убийство: вы убили Антониду Александровну Саврасову, чьему хозяйству и огороду завидовали всю свою жизнь. И вот ваша мечта осуществилась. Ненавистные дома опустели, и вы, я уверена, надеялись, что родственники предадут все забвению. Вы посвятили себя злу, отдали душу дьяволу и испытали извращенное наслаждение от трех мерзких убийств. Слов нет, Анна Дмитриевна, вы совершили их технически безупречно, средь бела дня, с риском быть уличенной, но вы игрок, и игрок азартный. Риск лишь доставлял вам большее удовольствие. Вы совершили всего лишь одну незначительную и простительную оплошность, оставив лежать в углу спящую мышь. Я думаю, что идея убить Тишкину именно в эту среду возникла у вас после подслушанной ссоры Алены и Бочкина и разговора между Адской и Люгеровым об их скором отъезде, что лишало следствие двух превосходных подозреваемых. Я думаю, произошло следующее: вы не знали точно, сколько и как будут действовать препараты, которые вы подготовили для усыпления своей жертвы. Вы занервничали и решили проверить их на ком-нибудь. Вам попалась мышь, пойманная в мышеловку. Но дождаться, пока усыпленная мышь проснется, вам было некогда, и вы оставили ее лежать. Вы были уверены, что никто не обратит на нее внимания, сочтя за дохлую, да, наверное, вы о ней и позабыли. Признаюсь, я тоже лишь зафиксировала её в памяти, тогда не осознав, что это значит. Лишь вчера ночью я прозрела и, сопоставив этот факт с открытым окном, поняла все. Вы оставили окно открытым для того, чтобы запах выветрился. Да, вы действительно совершили безупречное убийство. Но я, хотя, как и все, была введена в заблуждение вашим лжеалиби, в глубине души была уверена, что вы совершили эти убийства. Я всегда считала вас на это способной. Временами я ловила в вашем взгляде скрытую ненависть, и это пугало меня. Вы очень сильная и страшная женщина, Анна Дмитриевна, но, посвятив себя злу, вы загубили свою душу и тело безвозвратно. Сапфирова остановилась и спокойно, изучающе посмотрела на Тарасову. В продолжение обвинительной речи Анна Дмитриевна сидела не шелохнувшись. Лишь лицо её отражало всю гамму переживаний и наплыва чувств. Оно было искажено от ненависти, бессильной злобы и страдания. Когда Тарасова заговорила, то слова полились из неё, словно черная кровь из отверстой раны. Да, это был настоящий крик души. – Я всегда ненавидела их! – вскричала она, обратив к Сапфировой горящие безумные глаза, и Таисии Игнатьевне показалось, что она видит красные язычки адского пламени. – Вы правы, всю жизнь я завидовала им, не могла смириться сначала со своим убогим домом, а потом с тем счастьем, которого была лишена, прозябая в одиночестве. Да, я кривила губы в лицемерной ухмылке, бросая презрительные насмешки в адрес Алены и её родственников, втайне мечтая, чтобы кто-нибудь приезжал ко мне. Небо заволокло тучами, и крупные тяжелые капли дождя упали на ледяные ладони Тарасовой. Она не почувствовала их и продолжала изливать то, что накопилось в ее душе за долгие годы. Теперь этот страшный нарыв был вскрыт, и из него вытекал гной. – Да, я давно задумала убить их, но, естественно, не хотела отвечать. А ловко, признайтесь, это у меня получилось. Я вынашивала свои планы не один месяц. Все они должны были умереть и тем самым ответить за то пренебрежение, с которым относились ко мне раньше, как к чужачке, ответить за свое счастье. Дочкина, – проговорила она, и лицо ее исказила гримаса, – я никогда не могла разгадать её. Как она умудрялась находить радость в общении с природой? Она была одинока, но не страдала, в отличие от меня, я сильно ненавидела её за это. Саврасова, – продолжала она с той же отвратительной ухмылкой, – грубая, пузатая дрянь. Она всегда относилась ко мне свысока, ни во что не ставила, издевалась на людях. Но вот теперь я свернула её толстую никчемную шею, о чем ни секунду не жалею. Особое удовольствие я получила от убийства Алены. Мой хитроумный план прошел без сучка, без задоринки. Я пригласила Алену зайти поговорить о козах. Сказала, что подозреваю, кто их травит. Дальше все произошло, как вы рассказали. Я использовала хлороформ, но он не действует слишком долго, поэтому пришлось делать укол. Я ввела один препарат, который… Впрочем, я думаю, это вас не очень интересует. – Да, – подтвердила Сапфирова, – гораздо больше меня интересует то, что вами двигало, и то, что вы теперь чувствуете. Но продолжайте дальше. – Услышав ссору между Тишкиной и Бочкиным, а также узнав о предстоящем отъезде Адской и Люгерова, я решила ускорить события, но я не знала точно, сколько она проспит, и мне не хотелось рисковать. Поэтому я решила испробовать все на мыши, попавшейся мне под руку. Но ждать было некогда, приближалось время автолавки, а нужно было все успеть до её прихода. Я заранее подготовилась ко всему. Хлороформ, например, позаимствовала у Бочкина. Он никогда не знает, где, что и сколько у него лежит. Пояс от халата, которым я задушила её, я просто повесила в шкаф. Остальное вы знаете. Ну что, Таисия Игнатьевна, – обернулась она к собеседнице, – вы довольны моим признанием? – Куда вы перепрятали краденые вещи? – тихо спросила Сапфирова, чувствуя полный упадок сил. – Ах, так вы и об этом догадались? – расхохоталась Тарасова, обнажив желтые кривые зубы. – Да, вы умны, ничего не скажешь. Кроме вас никто бы не обратил внимания на эту паршивую мышь. Да, я совершила кражу и тоже получила от этого удовольствие. – Вы совершили кражу, чтобы запутать следствие и ради острых ощущений. Зачем только вы спрятали ценности от вашего сообщника Бочкина? – Потому что он идиот, – прошипела Тарасова. – Он бы попался и выдал меня, надо было и его убить тоже. Надо же, я слышала, его заподозрили в убийстве, это такое-то ничтожество. Хорошо, что я успела все перепрятать. Если бы следователь нашел вещи в овраге, нам обоим была бы крышка. Этот жадюга вздумал меня обмануть. В тот вечер, когда он пошел за вещами, он подложил мне в чай снотворное, боялся мерзавец, чтобы я его не выследила. К счастью, я уже все перепрятала к тому времени. И представьте, он еще имел наглость явиться и требовать у меня вещи. Он знал, что за ним следят, но, как идиот, верил, что сможет избавиться от шпиков и завладеть иконами. Надеюсь, его посадят. Да, – вдруг рассмеялась она, – то-то шпики небось дивятся, чего это он никуда не ходит. А он ходил, – с торжеством воскликнула она, – ходил ко мне, а они и не заметили, потому что меня не подозревали! – Вы ошибаетесь, – спокойно возразила Сапфирова, – Артамон Георгиевич Синицкий вспомнил, что в прошлом году только вы заранее знали, что они уезжают в Лугу. – Значит, не только у вас хорошая память, – язвительно усмехнулась Тарасова, и лицо ее, по которому струились капли дождя, стало еще отвратительнее обычного. – Зачем вы обокрали Синицких? – Это была репетиция. Я хотела проверить себя. До сих пор удивляюсь, что связалась с Артамоном и нас не поймали. – А он зачем пошел на это? Чего ему не хватало? – Он хотел уехать отсюда, – скривилась Тарасова. – Он жаден до ужаса. Тогда, в среду, я испугалась, что Алене что-то известно о краже, и решила ускорить ход дела. А как приятно было смотреть на мечущегося Попова. Хорошо же у него потели залысины от глупости и дурацкого усердия. – А откуда вы взяли записку?