– Подумай, а пока я вот что тебе расскажу. Про кражу из гастронома на улице Ворошилова слышал? Заходил тут ко мне один интересный человечек, с ворами трется, но сам не фраер, и зоной от него не пахнет. Короче, вот что он мне про ту кражу рассказал… Вернувшись поздно вечером в отдел, Игорь обнаружил у себя на столе записку: «Звонила какая-то Ефросинья Ивановна. Сообщала, что ее положили в кардиологию. Просила заехать к ней, как сможешь». 22 В среду Ефремов выкроил время и заехал в больницу к Ефросинье Ивановне. Старушка была так плоха, что вышла из палаты с большим трудом. – Игореша, у меня к тебе огромная просьба, – тихо, так, чтобы никто из посторонних не услышал, сказала она, – съезди к Любе, попроси ее, чтобы приехала. Мне надо с ней кое о чем поговорить по-женски. Люба была младшей дочерью Ефросиньи Ивановны. Со старшей дочерью пенсионерка не общалась, а с младшей поддерживала отношения: поздравляла ее открытками на праздники, на дни рождения Любы и ее детей приезжала к ним в гости. – Тетя Фрося, я за Любой бегать не буду. Она на заводе посменно работает, когда по вечерам дома бывает – не вычислить. Давайте сделаем проще – я вам сам все привезу по списку. – Неудобно же, – вздохнула старушка. Ефремов придвинулся к больной и прошептал на ухо: – Ночную рубашку, трусы, что еще? – Игореша, меня же по «Скорой» сюда привезли, собраться толком не дали… – стала оправдываться пенсионерка. Ефремов терпеливо выслушал ее, сделал пометки в блокноте. – Все привезу. – Он поднялся с жесткого больничного топчана, но старушка вновь усадила его. – Ты вот что, Игорек, – зашептала она, – сходи к моему лечащему врачу, поговори с ним, пусть он признается, что со мной такое происходит. Я ведь не в первый раз в кардиологии лежу, но раньше такого не было. Вот тут, – она показала на подреберье с правой стороны, – тут стало все холодеть изнутри, словно я кусок льда проглотила, и он не тает, а только больше становится. Ты, Игореша, сходи к врачу, покажи ему корочки милицейские, постращай его – пусть все как есть расскажет, а то мне вообще ничего не говорят. Игорь демонстративно взглянул на часы. – Хорошо, я поговорю. До завтра, тетя Фрося! По пути Ефремов заглянул в ординаторскую. Лечащий врач Ефросиньи Ивановны Шипунов был на месте. – Так вы ее племянник? – усомнился врач. – Любимый племянник. – Игорь сунул под нос врача раскрытое служебное удостоверение. – А-а-а, ну это другое дело! – протянул врач. – С сотрудником столь уважаемой организации можно откровенно поговорить. Вы действительно ее родственник? – До армии в одном подъезде с ней жил. Моя бабушка и Ефросинья Ивановна были подругами. – В одном подъезде жили – это почти родня. Коллеги, нам надо поговорить. Два врача, ни слова не говоря, поднялись с места и вышли из ординаторской. – У вас так же? – спросил Шипунов. – Абсолютно. Только говорят: «Пошептаться надо». – Какая у нас все-таки скученность! – Врач достал сигарету, закурил. – В Америке у каждого врача в больнице свой кабинет, а у нас… – Доктор, мы не в Америке, – мягко пресек разговор на отвлеченные темы Ефремов. – Давайте поговорим о здоровье Ефросиньи Ивановны. С ней что-то серьезное? – У нее заканчиваются жизненные силы, а так ничего существенного – небольшие перебои в работе сердца. В ее возрасте и при ее состоянии здоровья – обычное явление. – Про жизненные силы нельзя ли поподробнее? – Охотно объясню. – Врач докурил сигарету, затушил окурок в массивной стеклянной пепельнице. – Представьте некий сосуд, к примеру, огромную бочку. Этот сосуд наполнен жидкостью: водой или кровью – без разницы. В момент рождения человека в днище сосуда открывается клапан, и жидкость начинает вытекать наружу. Как только бочка опустеет – человек умрет по естественным причинам, от старости. Я доходчиво объясняю? – Исключительно! Ваша аллегория комментариев не требует. – Едем дальше! У молодого человека исходящая струя мощная, а у старика вытекает тоненькая струйка – давления-то жидкости в сосуде нет, он почти пустой. У вашей бабушки или соседки – не важно – сейчас истекает такая тоненькая струйка, что может прерваться в любой момент. – А здесь, в кардиологии… – Исходящий клапан у вашей знакомой немного засорился. Мы починим его и выпишем старушку. – Домой умирать отправите? – Зачем же так категорично! – Врач усмехнулся в усы. – Мы ее выпишем в связи с выздоровлением. Ваша родственница попала в стационар по причине преклонного возраста, а не в силу опасности болезни. – Конец года, процент давит? – задумчиво сказал Ефремов. – У нас такая же фигня: процент превыше всего! – Каждая смерть в стационаре считается браком, и неважно, что пациент умер от старости. Мы уже нахватали покойников с начала года, так что зря рисковать не будем. На той неделе, если ничего не изменится, мы ее выпишем. – Доктор, сколько Ефросинье Ивановне осталось? – Кто его знает! Врач внутрь сосуда заглянуть не может. – И все-таки? – настойчиво повторил инспектор. – Может, месяц, а может, два. При надлежащем уходе и хорошем питании она и полгода может прожить, и год. Организм человека непредсказуем. Сколько жидкости осталось в сосуде, вам не ответит никто… Кроме него. – Врач показал пальцем в потолок. – А он своих секретов нам, простым смертным, не раскрывает. – А какой ваш личный прогноз? – Игорь, до этого момента безучастно рассматривавший стены в кабинете, неожиданно повернулся к врачу и посмотрел ему в глаза. – Готовьтесь к похоронам, – по-товарищески посоветовал Шипунов. – Спасибо! Я все понял. – Игорь попрощался с врачом и поехал домой к пенсионерке. У Ефросиньи Ивановны Ефремов поставил на плиту чайник, в задумчивости закурил, припомнил все, что старушка рассказывала о своей семье. До середины 1960-х годов она, муж и две дочери проживали в трехкомнатной квартире. Муж скоропостижно скончался. Старшая дочь, Галя, вышла замуж и настояла на размене родительской трешки на две однокомнатные квартиры. На этой почве мать с Галиной вдребезги разругались и прекратили всякие отношения. Люба в 1975 году выскочила замуж и прописалась в квартире мужа. Сейчас в ордере на квартиру Ефросинья Ивановна прописана как ответственный квартиросъемщик, а ее дочь – как член семьи, то есть она с согласия матери в любой момент может опять прописаться в этой квартире… «Что получается? Если я сейчас пропишусь у Ефросиньи Ивановны, то квартира – моя! После смерти ответственного квартиросъемщика Люба сможет прописаться в квартире только с моего согласия, а я его, естественно, не дам. Мне остается самую малость – дождаться, пока старушка умрет, и похоронить ее втайне от младшей дочери. Нет, немного не так. Мне надо прописаться у Ефросиньи Ивановны и до ее смерти не подпускать Любу к матери». Игорь прошелся по квартире, представил, что это жилище уже его. «Всю старую мебель я выброшу и куплю новую. На стены поклею обои, заменю линолеум. Черт возьми, у меня будет своя квартира!» От нетерпения Ефремов заметался из угла в угол, не зная, с чего начать: то ли забрать, на всякий случай, ордер, то ли приготовить старушке нижнее белье в больницу. «А может, прав кочегар? – задумался Игорь. – К черту условности! До понедельника квартира хоть как – моя. Выловлю Голубеву, приглашу поговорить… Нет, вначале – прописка, потом похороны, а уж потом можно гостей созывать». В шкафчике, среди документов пенсионерки, Ефремов нашел обменный ордер и забрал его с собой. «Береженого бог бережет! – решил он. – Без ордера Люба прописаться не сможет. Без бумажки ты букашка, а бумажка – у меня». Вернувшись в райотдел, Игорь обрисовал ситуацию с квартирой начальнику уголовного розыска. Абрамкин понял его с полуслова и повел к Балагурову. – Чем я могу помочь? – спросил начальник милиции. – Квартира находится в Машиностроительном районе. Мне надо, чтобы в определенный день паспортистка приехала к старушке и приняла у нее заявление с просьбой прописать меня в ее квартире. Хозяйка квартиры уже старенькая, сама до паспортного стола дойти не сможет. – Не вопрос! – заверил Балагуров. – Я позвоню Иванченко и обо всем договорюсь. Жилье, которое сотрудник милиции получал на стороне, приносило РОВД двойную выгоду. Во-первых, один сотрудник больше не нуждался в улучшении жилищных условий, а во-вторых, освобождалось его место в очереди на получение жилья. Ради квартиры для своего офицера Балагуров был готов пойти на поклон и к председателю райисполкома, и к первому секретарю райкома партии, а тут и ходить никуда не надо: снял трубку, попросил начальника соседнего РОВД о мелком одолжении – и дело сделано! – Олег Гаврилович, держи этот вопрос на контроле, – наказал начальник милиции. – Если Ефремову надо будет отлучиться на день-другой, бумаги какие собрать или старушку врачам показать, ты не препятствуй. Работа от нас никуда не убежит, а квартира ускользнуть может. – Квартира – это святое, – согласился Абрамкин. Вечером Игорь с трудом сдерживал себя, чтобы не послать сожительницу куда подальше. Все, что ни делала Жанна, раздражало его. «Что за ужин она приготовила? Разве так кормят любимого мужчину? А посуда? Кто так моет посуду? Ничего эта Жанна по-человечески делать не умеет». – У тебя на работе ничего не случилось? – спросила что-то заподозрившая сожительница. – Все в порядке, дорогая! Просто я устал как собака, вот и дергаюсь по каждому поводу. Не обращай внимания. Высплюсь – все пройдет. Успокоившаяся Жанна стала что-то рассказывать Игорю, но он не слышал ее. «Квартира, квартира, своя квартира! – стучало в голове у инспектора. – Я одним махом решу все проблемы: не надо будет ребенка усыновлять, не надо получку Жанне отдавать, не надо выискивать место, где можно с хорошенькой девушкой уединиться. Прописка, похороны – и я сам себе хозяин! Домовладелец».