По дороге на ужин к родителям Клуфтингер опустил стекло. Темнело, время близилось к девяти. Дождь прекратился, в воздухе пахло мокрым асфальтом и свежескошенной травой. Где-то между Кругцелле и Альтусридом он обратил внимание на тишину и покой, царящие в природе, хотя тяжелые дождевые облака все еще медленно ползли по небосводу. Он отрешился от всех забот и до самого родительского дома наслаждался умиротворением. — Вай, это ты! Пришел-таки. А я уже выключила духовку и поставила клецки в холодильник. Я ведь приготовила тебе клецки с сыром, — встретила его мать знакомым потоком слов. — И с рубленым яйцом. Вчерашние-то размороженные вряд ли могли прийтись тебе по вкусу. Отец вон умял две порции и слопал весь лук, ты же знаешь, как он его любит. Давай садись и ешь салатик, а клецки я сейчас подогрею. Тут ей бросился в глаза необычайно торжественный прикид ее сына. — Вай, что у тебя сегодня за день? Был какой-то официальный прием? Клуфтингер опустил растерянный взор и со смущением понял: он так и не снял черный парадный костюм. — Да нет, ничего официального. Просто во время операции вымок под дождем да перепачкался, вот и пришлось переодеться. — Вай, а гроза-то какая была! Ты не простудился? Ты и без носков?! А грязную одежду давай, я ее постираю. Она ведь тебе нужна? — засуетилась мать. — Нет, нет, оставь. Эрика объяснила мне, как пользоваться машинкой. Я все постираю сам. — Ты? Нет уж, малыш, такого я не допущу. Да ты и забудешь. Свалишь все в пакет, забудешь в машине, а пятна потом и не выведешь, знаю я тебя. Клуфтингер снова вернулся в те времена, когда жил с родителями и мать не упускала случая наставлять и опекать его на каждом шагу. Он едва не сорвался, но взял себя в руки и мягко остановил ее: — Мама, все в порядке. Я уже большой мальчик, справлюсь. Оставим это, ладно? — Пожалуйста. Я только хотела тебе помочь. — Мать поджала губы, совсем как делал это он. — Ладно уж, пойдем, дам тебе отцовские носки. Оно хоть и лето, а без носков ходить не пристало. Против носков возразить было нечего, и Клуфтингер поплелся за ней. Через несколько минут Мария Клуфтингер уже очистила новую порцию лука, и теперь он уютно шкворчал на сковородке. Ее «малыш» занял свое любимое место у окна, на короткой стороне угловой скамьи и с аппетитом уплетал салат. Честно признаться, клецек ему не слишком-то и хотелось: во-первых, их стало слишком много в его жизни, а во-вторых, из головы никак не шли картины сегодняшнего дня. Но огорчать мать он не стал — в конце концов, она, наверное, полдня готовила его любимое кушанье, несмотря на то что ограничивала супруга в такой жирной пище, богатой холестерином, — и изобразил на лице радость. Отказ стал бы смертельной обидой. — Ну, рассказывай, — вместо приветствия потребовал отец, входя в кухню. — Каков результат сегодня? — Папа, я тебя умоляю! У меня был тяжелый день. Можешь себе представить, у нас убили убийцу! Мы случайно вышли на его след, а вместо подозреваемого нашли в грязи у лесной хижины труп злодея с проломленной головой. С меня на сегодня хватит! — Вашего убийцу? Бывшего подозреваемого, ты имеешь в виду? — Да, папа, да. — Еще в полицейской академии нас учили: никогда не ограничиваться одной версией. Никогда не делать поспешных выводов. Все подвергать сомнению и все проверять. Я хорошо запомнил эти слова и, пока служил, никогда от них не отступал. — Покажи мне еще хотя бы одного подозреваемого! И я с радостью возьму след. Да и вообще, про «нашего убийцу» это я так, образно. Но согласись, ведь вполне возможно, Вахтер на совести «нашего мертвеца». Вся беда в том, что теперь на нас висит уже два трупа, — слегка раздраженно возразил Клуфтингер. — Знаешь, сынок, вам стоит подумать, нет ли в этих убийствах одной подоплеки. У нас вот был подобный случай. Поразмышляй-ка на досуге. — У вас? Убийство? — Нет, какое убийство, я же служил не в криминальной полиции. Два поджога, но между ними оказалась тесная связь. — Боже правый, отец! Ну ты сравнил! — взвился Клуфтингер, но тут же, устыдившись, сбавил тон. — Мы и исходим из того, что связь есть. Но сравнивать какие-то поджоги времен пятидесятых с двойным убийством — это уж слишком! Ты был отличным полицейским, папа, но позволь мне делать мою работу, как я ее понимаю. Дальнейший разговор отца с сыном не вылился в неприглядную перепалку вследствие двух причин. Во-первых, Клуфтингер страшно устал, а главное — оба знали, что мать очень тяжело переживала, когда «ее мужчины» ссорились. Поэтому Клуфтингер счел за лучшее поскорее отправиться домой. Провожая сына до дверей, Мария Клуфтингер снова обрушила на него водопад словоизвержения: — Раз у вас новый труп, значит, завтра ты опять будешь выступать по телевидению. Обязательно надень этот костюм! Он очень идет тебе. Ты в нем такой представительный. Вы его вместе с Эрикой покупали? Давно? Где? — Кажется, в торговом доме «Хортен». Во всяком случае, на распродаже. Перемерили кучу всего. Я так обрадовался, когда этот понравился и Эрике. И совсем недорого. Во всяком случае, не пришлось ехать в Метцинген, как хотела Эрика. Она говорила, там лучший шопинг, дизайнерские вещи по цене производителя. Слава Богу, обошлось. Хочешь знать мое мнение? Наша национальная тужурка ничуть не хуже. — Клуфтингер взялся за ручку двери. — Нельзя все время ходить в тужурке, тем более когда тебя показывают по телевизору. Надень, пожалуйста, этот костюм. Хотя бы ради меня. — Хорошо, мама. Он только собрался шагнуть за порог, как мать, оглянувшись украдкой, схватила его за руку и заговорщически прошептала: — Вот тебе, малыш. Клуфтингер закатил глаза. — Мама, мне не нужны деньги. Я достаточно зарабатываю. Госпожа Клуфтингер скроила обиженную мину. — А раньше ты радовался, когда мы давали тебе в школу «молочные деньги». И потом тоже… — То раньше. А теперь я уже вырос из коротких штанишек. Мне уже пятьдесят шесть. И худшие времена давно позади. Мать на самом деле обиделась. — Тогда нечего топтаться на пороге, — буркнула она и сунула банкноту в пятьдесят евро обратно в карман передника. Клуфтингер почувствовал, что нервы больше не выдерживают. Наверное, сегодня лучше было не заходить. В кабинете зазвонил телефон. — Клуфтингер. — Бог в помощь, Штоль мое имя. Вы меня знаете, только вот не вспомните. Я держу сыроварню в Бёзершайдэгге. — В голосе сыровара слышалась подавленность. — Мне так надо вам кой-чего сказать, господин комиссар. Я тут прочитал про убийство в горной хижине. Там ведь, поди, молодого Лутценберга убили? Клуфтингер онемел. Звонивший не мог знать имени убитого, за стенами президиума оно нигде не упоминалось. — Откуда вам это известно, господин Штоль? — оправившись, строго спросил комиссар. — Такая вот тупая башка. Я вроде как того, чуток виноватый, господин комиссар. Вот и не дает мне это покоя. Клуфтингер ничего не понял из такого объяснения. Что общего может иметь этот фермер с убийством? Он напрягся. — Слушаю вас. — Так вот. Вы, знаете ли, были у нас. Вы с вашим коллегой. Я еще сказал вам, что Лутценберг иногда бывает у тетушки в Вайлере, — сообщил Штоль и, кажется, раздумал говорить дальше. — Так. И что? — Потом-то задним умом я еще вспомнил, что старый Лутценберг все вспоминал хижину в горах, вроде как тоже их имущество. Да говорил еще, что сынок, бывает, ездит туда. Чтобы «поразмышлять» на природе. Мне еще тогда смешно показалось: поразмышлять, видишь ли. А потом я прикинул: если парень живет-то в низине, так ведь у них там всегда туман, вот он, стало быть, наверх-то и ездит, чтобы солнце увидеть. Так я тогда подумал. Поэтому оно в башке-то и засело. Было понятно, что человек немного освоился и стал словоохотливее. Клуфтингер решил слегка подтолкнуть неторопливого рассказчика: — Господин Штоль, давайте ближе к делу. Какое это имеет отношение к убийству Лутценберга и в связи с чем вы чувствуете за собой вину? Объясните наконец, будьте добры. — Ну да, ну да. Так вот, значит, пораскинул я умишком и хотел уж звонить в президиум. Я так и сказал жене, чтоб она вам позвонила. — И что дальше? — поторопил Клуфтингер, которому раньше этот человек показался скорее неразговорчивым. — Вай, так ведь запамятовали оба. — Что запамятовали? — Так позвонить. Худая башка у обоих. А вчера с утречка он и звонит. Но тут уж я один виноватый. — Кто куда звонит? — Клуфтингер уже запутался. — Так к нам. А кто — не знаю. Он не назвался. Только сказал, будто друг того Лутценберга, Андреаса. — И чего он хотел? — Вот. Того же, чего и вы. Где, мол, молодой Лутценберг, потому как в Меммингене его нет, и теперь тот, который звонил, его ищет. И что лучше, мол, найти поскорее, потому как ежели не найдет, так много денег у него сквозь пальцы просочится. Так и сказал — заказ какой-то важный. Ну, я ему сказал, как и вам, мол, тетка у него живет в Вайлере. А потом и про эту хижину. Чтоб заглянул туда. Только наверняка-то не знаю, где она, вот, сказал, у тетки-то и спроси. А потом уж задним умом подумал: какой такой договор? Молодой-то Лутценберг учительствует, подумал я. Нет, тут что-то нечисто. Вот теперь, стало быть, и выходит, это я виноватый в его смерти. Потому как сказал этому, где найти. А он, может, и есть убивец. Тот, который звонил-то. — В голосе Штоля опять послышались нотки раскаяния. — Понятно. А когда мы были у вас, вы не могли вспомнить об этой хижине? — Вопрос Клуфтингера был скорее похож на упрек. — Так вот, стало быть. — Господин Штоль, у вас определился номер звонившего? — Нет, у нас такого нет. У нас в сыроварне телефон-то такой, что в него надо пальцем крутить.