— Фрейлейн Хенске, будьте добры, позвоните обеим дочерям и вызовите их ко мне. Срочно. Санди подняла удивленные глаза: — Что, простите?.. Она была увлечена делом и расслышала лишь последнее слово. Клуфтингер терпеливо повторил просьбу и добавил, что еще ему нужен Майер. — Конечно, господин комиссар. Он уже направился к своему кабинету, как вдруг она протянула ему вазочку с мятными леденцами. — Возьмите, очень помогает от запаха лука… Ее улыбка выглядела столь невинно и обаятельно, что Клуфтингеру ничего другого не оставалось, как взять парочку леденцов. Несколькими минутами позже в дверь постучали, и фрейлейн Хенске препроводила к нему обеих дам. На этот раз Клуфтингер предпочел вести разговор в гостевом уголке и предложил дочерям Вахтера занять места в мягких кожаных креслах. Тереза Ферро предстала перед ним впервые. Конечно, в ее лице угадывались черты сходства со старшей сестрой, однако впечатление она производила совсем иное. Было в ней что-то изящное и хрупкое. Длинные каштановые волосы высоко подняты и заколоты, карие глаза выразительно подчеркнуты сдержанными тенями. Стройное тело казалось почти костлявым, облаченное во все черное: шаровары из тонкого льна и полупрозрачную шелковую блузу дополняла черная переливчатая шаль на плечах. Ее траур по отцу оказался строже, чем у сестры. Единственным цветовым пятном во всем туалете были большие медные серьги, подернутые зеленоватой патиной, в форме птиц с этрусскими мотивами. Клуфтингер распознавал искусство этрусков после того, как жена уговорила его на недельную автобусную экскурсию в Тоскану, во время которой экскурсоводша не переставала чирикать о «фантасмагоричности художественной культуры этих загадочных племен». На груди Терезы красовалась брошь с теми же зелеными птичьими мотивами, к которой притягивали взгляд пламенеющие красные камушки, изображавшие глаза птиц. Зная, что она художница, Клуфтингер вполне обоснованно предположил: эти ювелирные изделия вышли из-под ее руки. В отличие от сестры, которая и сегодня явилась в темном деловом костюме, весь облик Терезы выдавал натуру артистичную и неординарную. Роскошные волосы, вроде бы собранные в строгую прическу, на самом деле оказались с небрежной легкостью схвачены на затылке деревянной заколкой, вероятно, тоже созданной по собственным эскизам. Стиль ее одежды Клуфтингер определял — когда бывал раздражен — как стиль «бабы, сдвинутой на экологии». Каждой осенью эти создания слетались в его деревню, вероятно, для пополнения своих гардеробов и годового запаса ароматических палочек. Правда, Тереза Ферро не совсем подходила под это определение, тем не менее она всем внешним видом явно демонстрировала свой независимый образ жизни, отличный от типично бюргерского старшей сестры. — Добро пожаловать в Альгой, госпожа Ферро. Примите мои искренние соболезнования, — приступил Клуфтингер. — К сожалению, мне придется задать вам ряд, возможно, тягостных для вас вопросов. Тереза, скажите, какие отношения у вас сложились с отцом? — Папа, он был для меня… он был моей семьей. Выслушивая ответ, Клуфтингер краем глаза следил за старшей сестрой, однако не заметил никакой реакции. — Он стал для меня всем, после того как мать настояла на разводе и уехала в Южную Америку. Сначала мы узнавали о ней из писем, которые она присылала. Потом письма приходили все реже, и наконец мы совсем перестали их получать. — То есть в настоящее время вы не знаете, где живет и чем занимается ваша мать? — подвел черту Клуфтингер. — Нет. Знаю только то, что она встретила мужчину, который живет в Эквадоре, в какой-то коммуне, обособленной от внешнего мира. Из ее последних писем стало ясно, что и сама она сильно изменилась, — смущенно ответила Тереза. — И заботы о вас взял на себя отец? — Вообще-то к тому времени я была уже почти взрослой. Но папа всегда понимал меня. С ним я могла говорить обо всем. Правда, он редко появлялся дома. Зато баловал нас подарками. Он был самым замечательным отцом на свете! Клуфтингер увидел, как в ее глазах заблестели слезы. — После школы он оплачивал мою учебу в школе искусств во Флоренции. Он часто навещал меня в Италии, а когда мы стали встречаться с Джузеппе, не моргнув глазом дал сто пятьдесят тысяч марок на покупку старого крестьянского дома за городом. Знаете, мне ведь требовалось большое помещение для мастерской. Первое время мы с мужем с трудом зарабатывали себе на жизнь нашим искусством, а отец всегда нас поддерживал. А как он любил Карлу и малыша Энцо! Это мои дети, господин комиссар. Он буквально расцветал, когда видел их, своих маленьких ангелочков, как он их называл. У него светились глаза. Он был нежным и ласковым дедушкой и очень гордился внуками. Во время их разговора Юлия Вагнер нервно ерзала в кресле — это не ускользнуло от внимания Клуфтингера, — но тут она уже не сдержалась. — Ах, ласковый дедушка, да? Замечательный отец, да? Лучший на свете? Тереза, ты все такая же наивная дурочка! — взвилась она. — Да он просто покупал твою любовь своими деньгами, когда понял, что у нас с матерью это не прокатит! Ты всегда оставалась романтичной дурехой, и он прекрасно знал: тебе его не раскусить. Слезы полились из глаз Терезы, и она в отчаянии выкрикнула: — А вы всегда были несправедливы к папе, ты и мать! Он работал день и ночь, чтобы дать вам все, а вы этого не ценили! Мама постоянно пилила его и называла неудачником из-за того, что нам пришлось переехать в Альгой. А ведь его просто подставили там, в Кёльне! И здесь он старался нас всем обеспечить. А мать развелась с ним, поскольку считала, будто он уже не так хорош для нее! — Не так хорош? А знаешь, как она настрадалась с ним? Весь их брак оказался сплошной ложью. Он обманывал ее направо и налево, а еще унижал перед нами! Ты со своим дерьмовым искусством совсем оторвалась от реальности! Разуй глаза, сестричка! Что ты понимаешь в жизни? Ты и тогда носилась только со своими капризами, глупая избалованная кукла на розовом облаке! Клуфтингер понял: теперь самое время повернуть разговор в нужное ему русло. Пассаж о причинах переезда семьи в Альгой давал ему повод. Он сделал стойку на фразу Терезы о том, что их мать называла Вахтера неудачником. Надо ковать железо, пока горячо. — Госпожа Ферро, что конкретно вы знаете о крахе карьеры вашего отца в прежней фирме? — Ну, не знаю… — Скорбь по отцу снова пересилила гнев, поднявшийся на сестру. — Папа всегда говорил мне, что в той фирме его подставили и он больше не может и не хочет ни за какие деньги работать с теми, кто плетет интриги. — Вот видишь? Он же врал тебе! А ты, его «принцессочка», развешивала уши! Господин комиссар, — развернулась Юлия к Клуфтингеру, — точно не скажу, что тогда произошло, но уверена: отец сам оказался главным виновником. Не такой он человек, чтобы дать кому-то сделать из себя жертву. Уж он-то никогда не поджал бы хвост, если бы только его сильно не прищемили. Деталей не знаю, мать никогда не говорила об этом, но у них с шефом точно возник серьезный конфликт. Внезапно Юлия прикусила язычок. Комиссару даже показалось, будто она пожалела, что в пылу схватки сболтнула лишнего. Теперь она снова старалась взять себя в руки и войти в образ. Но Тереза не заметила этой перемены. — Юлия, это несправедливо и бессердечно. Как ты можешь говорить такое о папе? Ты просто завидуешь и всегда завидовала, так как папа больше любит меня. А знаешь почему? Я одна понимала его. И любила. А для вас с матерью он являлся «идиотом и недоумком». Но который почему-то обязан вас обеспечивать! Может, я и «кукла на облаке», а ты как была, так и осталась холодной расчетливой стервой… На этом месте Юлия Вагнер, которая уже справилась с собой, резко оборвала переходящее в истерику выступление сестры: — Успокойся, Тереза! Ты устала с дороги и потрясена. Ты говоришь невозможные вещи, никто их не принимает всерьез. Пойдем. Комиссар нас поймет, не так ли, господин Клуфтингер? Вы видите, моя сестра не в себе. Клуфтингер видел только одно: она вырывала у него карты из рук. Юлия Вагнер образумилась и взяла разговор под свой контроль. Последняя возможность сыграть на эмоциональном всплеске противника упущена. Как бы ему ни хотелось разузнать побольше о профессиональном провале Вахтера, все-таки придется уговорить чертенка на его левом плече немного подождать. И Клуфтингер волей-неволей уступил ангелочку на своем правом плече: он отпустил безутешных дам, не преминув, однако, заметить обеим, что разговор еще будет продолжен. Вскоре и сам он отправился домой, не дождавшись Майера, которому поручил выяснить, была ли у Вахтера домработница или экономка. В жаркой схватке сестер он как-то запамятовал спросить, кто вел хозяйство их отца. На следующее утро в президиуме Клуфтингера ради разнообразия ждал приятный сюрприз. Интуиция его не подвела: у Вахтера действительно имелась экономка. Звали ее Эльфрида Зибер, была она в возрасте семидесяти одного года и жила в Кимратсхофене. Еще вчера вечером Майер разузнал ее адрес и с утра пораньше, исполненный гордости, жаждал удивить шефа своими успехами. Однако, придя на работу, он обнаружил, что фрау Зибер собственной персоной уже заявилась в полицию — о произошедшем она узнала из газет. Поэтому в кабинет шефа Майер заглянул с кислой миной, соответствующей обстоятельствам. — Здрасте. — Здравствуй. — Клуфтингер настороженно глянул на подчиненного. — Есть что-то новое? — Экономка пришла. — Вахтера? — Именно, — вздохнул Майер. — Ты ее вызвал? — В голосе шефа чувствовалась похвала. — И да, и нет. — Майер не без внутренней борьбы принял решение капитулировать. — Дело было так… — Ладно, не имеет значения. — Клуфтингер почувствовал неловкую заминку подчиненного. — Быстро ее ко мне! Майер исчез с поникшей головой и вскоре возвратился с просто, но прилично одетой женщиной. Клуфтингеру бросилось в глаза, что поверх чистенького синего платья из плотной материи было наброшено пальто — это никак не вязалось с духотой, установившейся уже с утра. Чтобы человек в такую погоду… Вероятнее всего, черное пальто оказалось единственной вещью в ее гардеробе, которую она могла надеть в знак траура. Поправив гладко зачесанный узел на голове, Эльфрида Зибер протянула комиссару ладошку с такой отчаянной скорбью в глазах, что тот помимо воли выразил ей свои соболезнования. Она поблагодарила с достоинством, словно выражать соболезнования прислуге являлось делом обычным. — Я дак прочитала только сегодня и сразу пошла на автобус, — тут же приступила к делу фрау Зибер, не дожидаясь вопросов полицейского. Клуфтингер бросил выразительный взгляд коллеге, Майер на это только пожал плечами. Значит, бабка пришла сама по себе. Возможно, идея дать в СМИ информацию об убийстве днем позже оказалась не такой уж удачной, поскольку визит старой дамы мог состояться уже вчера. С другой стороны, таким образом они выиграли время на размышление, какие именно сведения можно предоставить прессе. Кто знает, вдруг какой-то свидетель в запале проговорится о том, чего не мог прочитать, и тем самым даст в руки дополнительные ниточки к расследованию. Шнур для штор стал кошмарным сном Клуфтингера. Если бы это выплыло наружу, у комиссара не осталось бы и минуты на службу. Нечто подобное он наблюдал у коллег из соседнего участка: как только… так сразу их стали осаждать и «желтая» пресса, и коммерческое телевидение, и бог знает кто еще. Такого нельзя было допустить. Именно поэтому информацию для прессы поместили в вечернем выпуске следующего дня кратким сообщением об убийстве неизвестного, где-то между угоном велосипеда и кражей со взломом. Разумеется, газетчики этим не удовлетворились, хотя и телевидение, и радио обошлись кратким уведомлением. Главный редактор местной газеты самолично звонил Клуфтингеру, желая выведать подробности. Нет, нет, открестился комиссар, никаких новых данных пока нет, как нет и подозреваемых. На этот раз он оказался неумолим, хотя обычно благосклонно относился к прессе. Поэтому в печать просочились лишь скудные сведения, чему он и стал обязан появлением фрау Зибер, экономки Вахтера. Слава Богу, региональные массмедиа еще не вплотную заинтересовались происшествием в Альгое. Пусть так будет и дальше. Клуфтингер отвлекся от невеселых мыслей и постарался снова сосредоточиться на пожилой даме, сидевшей напротив, но это далось нелегко, поскольку поток ее речи не иссякал. Без всякого понуждения она рассказывала, как хорошо ей работалось у Вахтера, как высоко она ценила его доброе отношение, как нетрудно оказалось справляться с обязанностями, ведь господин Вахтер был такой порядочный и сам соблюдал порядок. Клуфтингер не решался встрять и едва смог подавить смешок, когда экономка предоставила ему свое алиби: утром в понедельник она была на мессе, а потом делала покупки для своей больной сестры, с которой живет и которая совсем глуха, но с ней вместе по магазинам ходила… — Все понятно, — больше не выдержал комиссар. — Почему в тот день вы не пришли на работу? В дом Вахтера? — Дак зачем? — искренне удивилась фрау Зибер. — Я же у него убираюсь в конце недели. Сегодня или в пятницу. Он сам так установил… — И вдруг прикрыла рот рукой. — Вы же не думаете, что это я… — Нет, не думаю, — вздохнул комиссар. Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Впрочем, Клуфтингер предложил экономке проехать на место преступления с целью установить, не пропало ли чего. Все оказалось на месте, и он в полном расстройстве чувств на своей машине отвез Эльфриду Зибер домой. На следующий день, собираясь на погребение своего безвременно почившего работодателя, Эльфрида Зибер даже не подозревала, что своим участием продвинет безнадежное, казалось бы, дело. С течением лет похороны стали для нее рутинным делом. Число «ушедших», как она выражалась, родных и близких все множилось. Она проводила в последний путь почти всех своих подруг. Но если других женщин ее возраста подобные события повергали в уныние, она ходила на заупокойные службы как на праздник. Почему — и сама не могла бы сказать, да и не слишком задумывалась. Просто это было так. Возможно, дипломированный психолог мог бы предположить, что перед лицом смерти она все еще — а может, и особенно — чувствовала себя живой. Но о психологах фрау Зибер не знала и даже не собиралась узнавать. Вполне вероятно, она любила похороны за следовавшие за ними милые поминки в уютном кругу. Для многих в Германии подобная тризна воспринимается пережитком прошлого, но не в Альгое. Здесь это почитаемый обряд. Причем большинство ее знакомых умерли не внезапно, а от старости или после продолжительной болезни. Стоя над их гробами, она неизменно повторяла: «Отмучилась» или «Отмучился», — по обстоятельствам. И скорбно качала головой. Она знала, о чем говорит. Так было лучше и для ее мужа. Наверное. Хотя он слишком долго боролся с раком легких, и под конец от него осталась одна лишь тень, но тут она все же сомневалась в правильности подобных формулировок: отмучился, мол, для него якобы лучше, хотя бы болей теперь не испытывает. Может, для него и вправду — лучше, но не для нее. Поминальный обед тогда ее не порадовал, и не потому, что оплачивать его пришлось ей самой. В этот раз все оказалось необычно. Господин Вахтер умер, и умер молодым. К тому же еще и насильственной смертью. При мысли об этом Эльфрида Зибер испытывала легкую эйфорию. Расправляя складки своего синего платья, она думала еще и о том, что опять придется надевать пальто. Черного костюма у нее не имелось, хоть ей часто приходилось бывать на похоронах. Она просто и с могла себе позволить такие траты. Спасало пальто. Слава Богу, небо сегодня затянуто облаками, поэтому оно будет вроде как уместно. По лестнице, выстеленной плотным половиком, она спустилась вниз, в комнату, где на диване перед телевизором, как обычно, сидела ее сестра, включив громкость па полную мощность. — Сделай потише, — крикнула Эльфрида, — а то я себя-то уже не слышу! Никакой реакции. Тогда она заорала сестре прямо в ухо: — Потише сделай! Сестра была практически глуха и едва передвигалась, часто Эльфрида называла ее обузой, но все-таки радовалась, что рядом — родной человечек. Четыре года назад умер муж, и она осталась совсем одна — детей они не нажили. Вот тогда ей и пришла в голову мысль забрать из дома престарелых сестру, которая была тремя годами старше. «Все лучше, чем одной куковать», — рассудила она и ни разу об этом не пожалела. — Я ушла на похороны! — снова крикнула она сестре в самое ухо. — Шо говоришь? — Эта фраза звучала ответом на все. — По-хо-ро-ны, Цилли. Слышишь? Клад-би-ще! Сестра с кряхтеньем принялась подниматься, но Эльфрида мягко удержала Цецилию на ее любимом диване в желто-красный цветочек, спинку которого венчала замысловатая резьба по дубу. — Шо говоришь? Эльфрида только покачала головой, немного убавила громкость телевизора, где как раз шло ток-шоу, и сунула в руку сестре пульт. Она знала: пока телевизор работает, та останется сидеть где сидит. Как-то года два назад Эльфриде чисто случайно удалось перехватить Цилли на автобусной остановке — довольно длинный путь, который она проделала со своими ходунками самостоятельно. И уж точно самый длинный за всю их совместную жизнь. Когда они вернулись домой, Эльфрида поняла причину ее вояжа: кинескоп почернел и не давал изображения. Тогда из сбережений Цецилии они купили новый телевизор. А что делать? Страшно подумать, чем могло закончиться ее путешествие…