– Можно, сегодня вечером я буду называть вас просто Алек? – Элли берет у него пиджак. – Не могу же я и тут докладывать: «Сэр! Ваш ужин подан, сэр!» Она чувствует себя по-идиотски. Нет, это определенно вина Джо. – «Алек» мне не нравится, – говорит Харди, следуя за ними на кухню. – И никогда не нравилось. Алек. – Даже собственное имя в его устах звучит как-то кисло. – Почему все должны так часто использовать именно имя человека? Как будто все мы работаем в маркетинге или где-то в этой области. Я имею в виду, что, когда я на кого-то смотрю, когда я смотрю на вас… – он делает паузу для пущего эффекта, а взгляд его просверливает Элли насквозь и выходит с другой стороны, – вы уже знаете, что я разговариваю с вами, и мне нет необходимости три раза повторять ваше имя просто потому, что я поздравляю себя с тем, что помню его, чтобы создать атмосферу… как бы это сказать, ложной интимности. Элли с мрачным удовлетворением следит за тем, как до Джо доходит, что она не преувеличивала насчет своего начальника. – Я провожу вас в столовую. Она гордится тем, что сделал ее Джо: по всей комнате расставлены свечи, чтобы скрыть пыль, на столе – лучшая мексиканская еда, рецепты из Гвадалахары. Все это остается им незамеченным. – Как вы познакомились? – спрашивает Харди тем же тоном, каким задает вопросы в комнате для допросов. «Он прав, – думает Элли, – он действительно уж никак не просто Алек». – На работе, – отвечает она. – Джо раньше работал парамедиком на скорой помощи. – А что, уже не работает? – спрашивает Харди, и Элли готовится к критике с его стороны. – Бросил это дело, когда родился Фред, – говорит Джо. – Впрочем, я этим и так уже пресытился. Слишком много бюрократизма и ограничений. А штука, которая останавливала нас, когда мы могли реально помочь людям, маскируется под названием «Охрана труда и техника безопасности». Джо быстро пьянеет. Даже если бы Элли не видела, как быстро он опустошает свой бокал, она все равно распознала бы это по тому, как из тени вдруг начинает выползать на передний план его акцент. – Откуда вы родом? – спрашивает Харди. – Кардифф. Переехал сюда тринадцать лет назад из-за работы. Здесь я познакомился с Элли, а все остальное – уже история. А вы женаты? Харди натужно сглатывает. – Классная еда. Вы сами готовите? – Я самоучка, – говорит Джо. – Мексиканская кухня – это моя специализация. А сейчас нам действительно нужно по «Маргарите». – Нет, – говорит Харди. – Нет – в смысле по «Маргарите»? – Нет – в смысле не женат. Больше не женат. Элли впервые слышит о его жене. – Жаль слышать такое, – говорит Джо. – А что случилось? Загруженность на работе? – Типа того. Эта работа такое делает с людьми… – Но не с нами! – бодро вставляет Элли. Будь она проклята, если закончит, как Харди, – во всех отношениях! – А дети у вас есть? – интересуется Джо. Красное вино вызывает у него на губах преувеличенно широкую улыбку. – У меня есть дочь, – отвечает Харди к удивлению Элли. Человек пять раз укусил его фирменную чимичангу, и за это время Джо вытащил из него больше, чем она за почти две недели. – Ей пятнадцать лет. Она живет с матерью. Она пытается вообразить себе Харди отцом. «Папа» подходит по отношению к нему не лучше, чем «Алек». Что же касается «папочка»… Забудьте! Харди делает большой глоток из своего бокала. Она надеется, что Джо окажется достаточно чувствительным, чтобы уловить момент и вывести гостя из этого несчастного состояния, после чего Элли чувствует прилив любви к мужу, поскольку он оправдывает ее ожидания и меняет тему. – Как думаете, удастся вам раскрыть это дело? Похоже, Харди чувствует облегчение от возможности вернуться на хорошо знакомую ему и безопасную почву – к убийству детей. – Конечно. – Это хорошо, – говорит Джо. Он наливает еще вина. Харди накрывает свой бокал ладонью. – Я не должен… – Молчите и пейте. Они уже прикончили первую бутылку – это все нервы! – а ко времени, когда Элли приносит из кухни вторую, они уже смеются. За те десять секунд, пока она открывала «Пино», здесь прозвучала какая-то мужская шуточка. Сейчас Джо уже раздражает ее. Она действительно хотела, чтобы он сошелся с Харди, но не за ее же счет. Позднее, когда тот уже собирается уходить, она пытается вызвать ему такси, но он отказывается. – Мне будет полезно прогуляться, – говорит он. – Увидимся утром. Все было здорово. Спасибо, Миллер. Они умудряются не расхохотаться, пока он не отойдет достаточно далеко, чтобы не слышать их. – Я люблю тебя, Миллер, – заплетающимся языком бормочет Джо. – Только не начинайте, – говорит она. – Ты и твой новый маленький приятель. Мэгги сидит за компьютером, под рукой у нее стоит бокал вина, на коврике для мышки лежит электронная сигарета. Даже Олли в конце концов признал, что устал, и ушел домой, после чего в редакции установилась тишина. У Олли есть свой собственный небольшой репертуар различных шумов. Он постоянно стучит: то ручкой по краю стола, то пальцами по клавиатуре, а чаще всего – по сенсорному экрану своего телефона. Еще он раскачивается на стуле и заставляет его противно скрипеть. Мэгги всегда знает о его присутствии, если он находится в пределах слышимости. Иногда это раздражает ее, но гораздо чаще – наоборот, успокаивает, а в его отсутствие она начинает нервничать. Обычный белый шум августовского вечера тоже куда-то пропал. На улице никого нет, никаких пьяных перебранок, которые могли бы подтвердить для нее, что жизнь за окном идет обычным чередом, не слышно даже шагов одинокого прохожего. Мэгги зябко содрогается. Тишина всегда тревожила ее. Любой тишине она предпочла бы шумную суматоху. А когда тихо, вечно случаются всякие нехорошие вещи. Она встает из-за стола, сцепляет пальцы и вытягивает руки над головой. Затем оглядывает затемненную комнату отдела новостей. Владения почему-то не дают ей обычного успокоения. Эта история просочилась ей под кожу, как ни одна другая прежде. Конечно, убийство ребенка само по себе ужасно, но у Мэгги своих детей нет, тогда почему же она ощущает такой острый страх? Почему это так зацепило лично ее? Даже когда она писала про Йоркширского Потрошителя, и то это не настолько шокировало ее, хотя то преступление, даже по прошествии тридцати лет, по-прежнему остается самым диким и страшным, с каким ей приходилось сталкиваться. Она все еще продолжает работать над этим, но только Лил знает, как тяжело она все это переживает. Частично это объясняется тем, что произошло это с Бэт, с той самой очаровательной Бэт, которую она каждый день встречает на работе. Но в основном это все-таки из-за того, что такое случилось в их родном городе. И теперь, что бы ни произошло дальше, – поймают они этого убийцу или нет, – Бродчёрч уже никогда не будет таким, каким был раньше. Он уже изменился. Это коснулось всех без исключения – от владельцев мелкого бизнеса, которые не знают, как им пережить это медленно текущее лето, до родителей, которые не спят с тех пор, как это случилось, и одиноких парней, которые внезапно обнаруживают, что пьют в баре совсем одни. Да еще ведь есть и дети. Кто знает, как все это отразится на них? Тишина вокруг Мэгги сгущается и давит. Она доводит себя до того, что от всех этих мыслей ее в итоге бросает в жар, когда на столе вдруг пронзительно звонит телефон. Мэгги бросается отвечать; кончики пальцев пульсируют от напряжения. Это Лил, спрашивает, когда она собирается возвращаться домой. И не скрывает своего разочарования, когда Мэгги отвечает ей, что сегодня опять надолго задержится на работе. В последнее время она постоянно делает прозрачные намеки на ранний уход Мэгги на пенсию. Она проработала в одной и той же медиагруппе больше тридцати лет, так что ее ожидает очень даже приличная пенсия. Мэгги всегда уверяла, что ее нужно будет прогонять из «Эха Бродчёрча» пинками и со скандалом (что, собственно, и произошло с некоторыми ее коллегами из провинциальной прессы – даже широкого сокращения штатов недостаточно, чтобы смягчить удар от закрытия местной газеты). Но сейчас, оставшись одна в полумраке отдела новостей, она впервые серьезно задумывается об уходе на покой. Она устала и постоянно находится в состоянии тревоги и беспокойства. Что ж, может быть. Но не сейчас. Она проследит эту историю до самого конца. Она прихлебывает вино, затягивается сигаретой, трет ладонями сухие глаза и возвращается к монитору. Громкий шум, как будто сильно хлопнула дверь или что-то упало, заставляет ее от неожиданности подскочить на месте. Выскользнув из кабинета, она всматривается в темноту комнаты, пока глаза не привыкают к полумраку. Включив свет, она убеждается, что одна здесь. Мэгги улыбается про себя, испытывая явное облегчение. Свет выключается, и она вновь возвращается к своему компьютеру. – Почему вы так суетитесь насчет меня? Мэгги резко оборачивается и видит Сьюзен Райт, которая стоит в углу ее кабинета. Маленькие глазки опасно поблескивают, хотя в остальном лицо остается лишенным эмоций. Сердце Мэгги гулко стучит в ребра. – Как вы сюда вошли? – спрашивает Мэгги, хотя ответ она и так знает. В «Эхе» она всегда придерживалась политики открытых дверей – в конечном счете, лучшие сюжеты о людях приходят как раз от этих самых людей – и слишком поздно понимает неосмотрительность такого подхода. В конце концов, убийца еще гуляет на свободе. Почему же она не заперлась на все засовы? Проклиная свою наивность, она прижимается спиной к дальней стене. Сьюзен подходит на шаг ближе. – Вы должны прекратить задавать вопросы обо мне. – Почему это я должна это сделать? Дрожь в ее голосе подрывает смысл ее слов. Сьюзен кривит губы. – Потому что я все знаю о вас. Мэгги могла бы испугаться, но такая универсальная угроза ее не смущает. Про нее особо и знать-то нечего, и нет ничего такого, чего она могла бы стыдиться. «И это все, что у тебя есть?» – думает она и уже готова произнести это вслух, когда Сьюзен вдруг подается вперед. От тяжелого запаха табака Мэгги инстинктивно шарахается. Теперь она уже чувствует горячее дыхание Сьюзен у себя в ухе. – Я знаю людей, которые изнасилуют тебя. Произнесенная ею угроза – сколь неожиданная, столь же и убедительная – надолго тяжело повисает между ними. Картины из дела Потрошителя, которые ее подсознание хранит всегда где-то неподалеку, тут же всплывают в памяти Мэгги, и дыхание ее становится прерывистым. Сьюзен смотрит на нее не мигая. – А если ты станешь и дальше задавать свои вопросы или пойдешь в полицию, то они придут и к твоей подруге. Не сказав больше ни слова, Сьюзен исчезает в темноте. Эхо подхватывает звук ее тяжелых шагов, когда она идет через комнату отдела новостей. Снова громко хлопает входная дверь. Мэгги остается одна, ее колотит. Она берет телефон и звонит Элли Миллер. Ей отвечает автомат отдела уголовных расследований, предлагающий набрать добавочный номер. Нужно нажать только одну кнопку, но ее палец зависает над ней почти на минуту, после чего Мэгги в конце концов должна признать, что не может этого сделать. Она не может так рисковать. Когда они с Лил начали жить вместе, Лил знала, что частью этой новой жизни будет работа допоздна, отмененные выходные и большие расходы на вино, но о таких вещах они не договаривались. Она бросает трубку обратно на телефон, и из уголка ее глаза срывается слеза. Мэгги плачет как от стыда, так и от страха. Она не узнает себя. Все эта проклятая история. Она изменила ее глубже, чем она ожидала. Никто и ничто вокруг уже никогда не будут такими, как прежде. Вино было ошибкой. Харди едва может переставлять ноги. На Хай-стрит из офиса «Эха Бродчёрча» выходит одинокая фигура, но перед глазами все расплывается, и он даже не в состоянии определить, мужчина это или женщина. Каким-то образом ему удается без помех пройти через холл гостиницы и подняться по лестнице. К моменту, когда он вваливается к себе в спальню и кое-как проходит в ванную комнату, где лежат лекарства, он уже весь мокрый от пота. Головокружение превращает маленькую ванную в зал с зеркалами – ему кажется, что стены искривляются, а все поверхности наклонены под странными углами. Зрение подводит его, и он находит упаковку таблеток наощупь, но она пуста. А где новая упаковка? Где же, блин, другие таблетки? Последняя мысль Харди, прежде чем он отдается во власть силы гравитации, – о пакете, который остался на работе в ящике его письменного стола. При падении он бьется затылком о край ванны. Мгновенно наступает полная темнота.