– Есть кое-что необычное, – говорит она, просунув голову к нему в кабинет. – Мы идентифицировали сгоревшую лодку. Она раньше принадлежала отцу Олли. Он смотрит на нее огромными от удивления глазами. – Лодка, которая использовалась для транспортировки тела Дэнни Латимера, раньше принадлежала вашему зятю? В его словах звучит нотка осуждения – по поводу ее способностей следователя, по поводу ее семьи, ее дома. Элли старается не принимать это близко к сердцу. – Она была просто оставлена на берегу, а мотор пристегнут на цепь, – говорит она. – Олли в последнее время мало ею пользовался, из-за плохих ассоциаций, поэтому и прошло столько времени, прежде чем он заявил о пропаже. – Кто знал, что она там стоит? – Да многие знали. Это не секрет. – Проверьте, смогут ли криминалисты снять с обломков следы ДНК или отпечатки, и сравните их с имеющимися у нас. Позвоните Брайану прямо сейчас, пусть он займется этим делом в первую очередь. Упоминание этого имени вызывает у Элли рефлекторное хихиканье. – Не понял, что тут смешного? Она просто должна сказать об этом хоть кому-нибудь, а Джо не подходит, потому что, как ей кажется, может отнестись к этому не слишком хорошо. – Он только что пригласил меня сходить куда-нибудь, – признается она. – Брайан? – Харди надевает свое непробиваемое выражение лица. – С чего бы это его потянуло на такое? – Вот уж спасибо вам большое! – Вы же замужем. Хотя приятно, конечно. – Это да. Впрочем, это же криминалисты. Куда они только не лазят своими руками. Она брезгливо морщит нос и трет пальцы друг о друга. – Грязный Брайан! – игривым тоном радиоведущего говорит Харди, и на губах его появляется такая редкая улыбка. Элли не может припомнить, чтобы раньше между ними устанавливалась по-настоящему веселая атмосфера, – естественно, она хватается за этот момент и сразу все портит. – Сэр, а что, если мы не поймаем убийцу? Лицо его сразу же закрывается – шутки в сторону. – Поймаем. Она делает глубокий вдох, чтобы приободриться. – Но в Сэндбруке вы же не поймали. Харди застывает на месте – он не моргает и даже не дышит. Затем медленно кладет ручку, которую держал на весу. – Как долго вы ждали, чтобы выложить мне это? «С того самого дня, когда Дженкинсон впервые произнесла ваше имя», – думает Элли, но вместо ответа пожимает плечами. – Там все было по-другому, – говорит Харди. – Почему? Там ведь все замяли. – Я этого не хотел, – тихо говорит он, хотя в комнате нет никого, кто мог бы их подслушать. – Была допущена ошибка. Большая ошибка. – Вами допущена? Кажется, что Харди перед ней сжимается, как будто весь его авторитет вдруг сдувается. – Я не хочу об этом говорить. Но Элли знает, что другого такого шанса у нее может и не быть. – Сэр, речь идет о моих друзьях, людях, которых я знаю всю свою жизнь. Мы не можем их подвести. – Мы и не подведем, – отвечает Харди. Он смотрит прямо на нее, но в его очках отражается экран стоящего перед ним компьютера – белые окошки с какими-то словами и цифрами, – так что глаз его ей не видно. Сейчас уже почти час ночи. Прежде чем выключить свой компьютер, Элли отсылает Олли копию пресс-релиза по Джеку Маршаллу. Уже слишком поздно, чтобы это успело попасть в газету, но он может получить эксклюзив в онлайне. Это ее способ выразить свою благодарность и за то, что пришел с информацией о лодке, и за то, что промолчал, когда это могло поставить ее в неловкое положение. Он все-таки хороший парень. 41 Марк и Бэт лежат в постели, а компанию им составляет работающее радио. – Можем мы не слушать эти новости? – спрашивает Марк. Бэт переключает приемник на музыкальную станцию и теперь лежит, закинув одну руку за голову и уставившись в потолок. Они лежат на спине бок о бок. – Ты же знаешь, что я люблю тебя, – говорит он. – Я знаю, что ты так говоришь. С того момента, когда тебя застукали. Бэт слушает рекламу, словно это колыбельные песни. Когда он пытается обнять ее, она вся напрягается. Она уже истощена этой злобой, но все равно не может отпустить ее. Она боится того, что находится по другую ее сторону. – Бэт, пожалуйста. – Она слышит, что такое терпение дается ему с усилием. – Мы только сейчас поняли друг друга. Почему бы нам не заключить мирное соглашение? На сегодня хотя бы. Не ссориться. Не замыкаться. Просто… найти что-нибудь другое. – Например? – спрашивает она. Сказать ему нечего. Бездумная бряцающая мелодия сменяется мягкими звуками рояля – это первые аккорды песни, которая пронзает их сердца одной стрелой. В год, когда родился Дэнни, ее можно было услышать повсюду. Впервые она прозвучала как раз тогда, когда она почувствовала, как он начал брыкаться у нее в животе, – ее же крутили по радио в автомобиле, когда они возвращались из роддома с ним на заднем сиденье. На этот раз, когда Марк делает новую попытку обнять ее, она не упирается. Они остаются в таком положении, слегка покачиваясь под музыку, до тех пор, пока звучит песня. Когда же она заканчивается, Марк тянется за коробкой, которая до этого долгие годы собирала пыль у них на платяном шкафу. В полумраке спальни, под звуки приглушенного радио Марк и Бэт сидят на полу в пижамах и перебирают памятные вещицы, сохранившиеся с первых дней рождения их детей. Марк протягивает ей потускневший серебряный медальон в форме сердечка с двумя прядями мягких младенческих волос: светлая – от Хлои, темная – от Дэнни. – Ох, ты глянь, – говорит Бэт. Она осторожно берет в руки бирку, которую в роддоме привязали на руку Дэнни: «Младенец мужского пола, мать – Элизабет Латимер, 8 фунтов 2 унции». Здесь же фотография, на которой ему два часа отроду. Рядом лежит его первая одежда: комбинезончик в белую и голубую полоску, из которого он вырос, казалось, за одну ночь. Вязаные детские пинетки. Крошечные детские резиновые сапожки, которые он зимой надевал на пляж. Его первые футбольные бутсы. Как же она ненавидела ножом отдирать грязь с этих шипов! Теперь же, когда она точно знает, что больше никогда в жизни делать этого не будет, этого остро не хватает. Она достает пустой цилиндр, на который когда-то был намотан рулон туалетной бумаги, удивляясь, почему они хранят его. Марк берет эту картонную трубку и ставит ее на один конец. – Он когда-то был без ума от ракет, помнишь? Теперь Бэт видит, что это – модель космического корабля, которую Дэнни сделал в дошкольном возрасте. Она бережно берет ее в ладони и удивляется, почему они не выставили это напоказ. Они продвигаются дальше. Коробка из-под обуви забита фотографиями с их первого отпуска за границей: Испания, 2005. Дэнни был в восторге от каждой секунды путешествия на самолете, даже от турбулентности. – Боже, Марк! – смеется Бэт, заметив фотографию, на которой они вчетвером с мрачным видом сидят за столиком в уличном испанском ресторанчике. – Помнишь тот вечер? Он тоже начинает смеяться. Ну конечно, как можно забыть такое? Они заказали паэлью, чтобы приобщиться к местному колориту, но потом оказалось, что креветки там не только в панцирях, но также с глазами и усиками: при виде этого со всеми четверыми едва истерика не случилась. Они оставили все это нетронутым и пошли в соседний ресторан есть пиццу. Они извлекают на свет дипломы с соревнований по плаванию, рисунки полицейских, поздравительные открытки ко дню рождения, школьные табели. Она испытывает горькую радость при виде выцветшей открытки, из которой торчит засохшая фиалка: когда-то семилетний Дэнни оборвал половину цветов в саду их пожилых соседей, чтобы подарить букет маме. Тогда она заставила его пойти и извиниться, но цветы засушила и сохранила. Она гладит лепесток, но от ее прикосновения он рассыпается в прах. Плечи Бэт поникают. – Я часто лежу ночью без сна и думаю: что мы будем делать с его комнатой? Нам же нужно освободить ее, все-таки ребенок на подходе и вообще… – Теперь он говорит уже сквозь слезы. – А я не хочу этого. Каждый раз, когда я думаю, что боль затихает, там всегда есть что-то, что напоминает о нем. Бэт впервые узнает о том, что по ночам происходит на соседней подушке. Она была слишком поглощена чувством собственной вины, чтобы замечать подробности и глубину этого чувства у Марка. Она смотрит в его блестящие от слез глаза и мгновенно оттаивает, поскольку видит в них отражение своего горя. Она впервые осознает, что они скорбели о Дэнни каждый по-своему, две волнистые кривые на графике, которые то сближались, то расходились, но крайне редко соприкасались. Они были сильными, озлобленными, печальными, притихшими, но все это – по очереди, как будто двойную дозу одних и тех же эмоций одна семья вынести не может. Но сейчас, на полу своей спальни, среди памятных вех маленькой жизни сына, их обособленные графики скорби соединяются и вспыхивают искрой, как при соприкосновении двух проводов с током. В первый раз с момента трагического происшествия Бэт проникается истинной близостью к мужу, и покой от осознания того, что он полностью понимает ее, греет кожу, как солнечные лучи. – Я тону во всем этом, – говорит он, давая волю слезам. – Ты в этом не виноват, – отвечает она. Держа одной рукой руку Марка, она переводит взгляд на засушенную фиалку и пристально смотрит на нее, пока перед глазами не возникает маленький мальчик, который перепачканными в земле руками вываливает ей на колени букет ворованных цветов. На губах ее появляется грустная улыбка. Бэт по-прежнему находится бесконечно далеко от того, чтобы воздать благодарность за жизнь Дэнни. Его смерть слишком велика и пока еще слишком близка. Но на несколько минут она получила передышку от настоящего в прошлом.