Гостиница, входящая в общенациональную сеть отелей, расположена на самом краю города – простая, функциональная, анонимная. Элли укладывает спящего Фреда на одну из двух двуспальных кроватей. Перед глазами ее возникает картина, как Джо несет маленького Фреда на перевязи, – и она уже на сто десять процентов уверена, что он невиновен. Она готова поспорить на что угодно. Он хороший, добрый человек, любящий отец, он не в состоянии убить ребенка! Но затем в памяти всплывает лицо Джо, каким она видела его в последний раз, и Элли понимает, что все это правда. Она укрывает Фреда стеганым покрывалом и надеется, что он еще слишком мал и забудет, что они с Джо значили друг для друга. – Здесь хорошо, – говорит она Тому, задергивая дешевые занавески на окне с видом на парковку. – Настоящее приключение. Ты не голодный? Можем перекусить чипсами. Сядем на кровать, включим телек и будем жевать чипсы из пакета… Но его так просто не проведешь. – Ты должен кое-что знать. Элли похлопывает ладонью по кровати, и Том садится рядом с ней. Она чувствует себя хирургом, который вынужден оперировать без анестезии. – Они – точнее, мы – нашли того, кто убил Дэнни. И это… – Она впивается ногтями себе в ладонь. – Солнышко, и это был наш папа. – Нет. Элли видит, как Том повторяет тот же путь, который она прошла в полицейском участке. – Он не стал бы этого делать. Он этого не делал. Его упорство разрывает ей сердце. – Сделал. – Она уже плачет. – И я не знаю, почему он это сделал… ничто не предвещало… я не могу этого объяснить, и мне ужасно жаль… тебе не должно было выпадать такое испытание. Но я здесь, с тобой, я никогда не покину тебя, и мне очень жаль, что так вышло… Том, я должна тебя кое о чем спросить. – Во рту у Элли полно желчи, и она сглатывает ее. – Папа когда-нибудь как-то странно прикасался к тебе или, может быть, делал что-то такое, от чего ты чувствовал себя неловко? – Нет. Мама, он не такой. – Отвращение Тома явно неподдельное. – Клянусь, я бы сказал тебе. Он не делал этого никогда. – О’кей, спасибо. – Она притягивает сына к себе, и слезы их смешиваются. – Том, почему ты посылал Дэнни угрожающие имейлы? – Он сказал, что больше не хочет быть моим другом. Сказал, что теперь у него новый друг. Я разозлился. – Когда в голове наконец сделан напрашивающийся вывод, лицо его жалобно морщится. – Так получается, это был наш папа, да? Элли захлестывает волна злости. Они столько упорно трудились, чтобы Том вырос счастливым, независимым, увлеченным. И теперь Джо одним ударом сломал все это. Никакие детские карточки с картинками для изучения букв, никакая домашняя стряпня, чтение сказок, укладывание детей спать – ничего из этого не может застраховать от подобных вещей. – Да, любовь моя. – Она целует его в макушку. – Я очень люблю тебя, и ты это знаешь. – Даже больше, чем шоколад? Если она сможет правильно отреагировать на этот крик души, то, по крайней мере, хоть это будет выглядеть нормальным. Она заставляет себя улыбнуться. – Больше шоколада. – Я не понимаю… Зачем ему было убивать Дэнни? «Останови это, – думает Элли, – пожалуйста, останови это сейчас же». – Я не знаю, дорогой мой. Я тоже этого не понимаю, но очень хотела бы понять. Том плачет ей в плечо, а она укачивает его, как маленького. На другой кровати Фред во сне переворачивается. Нож уже нанес свою рану, и теперь от Элли зависит, чтобы шрам от удара остался как можно меньшим. Мысленно она клянется посвятить свою жизнь тому, чтобы ее дети благополучно прошли через все это. Теперь они втроем остались совсем одни. На Хай-стрит в Бродчёрче стоит необычная тишина, как в ночь перед Рождеством. Ставни закрыты, жалюзи опущены, в витринах магазинов висят таблички «ЗАКРЫТО». Местные средства массовой информации во всеоружии готовятся к брифингу: они стоят на улице на ступеньках полицейского участка Бродчёрча, проверяют, достаточно ли освещенности для работы камер и хватит ли зарядки в аккумуляторах их телефонов. Карен Уайт является единственным представителем СМИ национального масштаба – журналистов, газетчиков и телевизионщиков. При виде Харди она в шоке: острые скулы проступают сквозь кожу, а глаза его теряются в глубоких, потемневших глазницах. – Сегодня в связи с убийством Дэниела Латимера был задержан тридцативосьмилетний мужчина, житель Бродчёрча, – обращается он в камеры. – Семья Дэнни уже проинформирована об этом и просит не беспокоить их в этот напряженный момент. Я бы попросил всех представителей средств массовой информации не предпринимать ничего такого, что могло бы поставить под сомнение право подозреваемого на справедливое правосудие. Это расследование затронуло все местное сообщество. И не коснулось непосредственно только очень немногих. Как офицер, ответственный за ход этого расследования, я со всем уважением хочу попросить, чтобы город на некоторое время оставили в покое, пока он не придет в себя после таких событий. Нужно уважать право каждого, кто имел к этому какое-либо отношение, на приватность и частную жизнь. Никаких заявлений больше не будет. В связи с данным преступлением мы больше никого не разыскиваем. Расследование было сложным и деликатным, оно оставило свой след на всем этом городе, где люди тесно связаны друг с другом. Пришло время оставить Бродчёрч в покое, чтобы он мог предаться скорби и залечить раны, не привлекая к себе всеобщего внимания. На вопросы Харди отвечать не стал. Карен Уайт догоняет Мэгги Радклифф по дороге обратно в редакцию. – Это кто-то из местных, – говорит Карен. – Не догадываетесь, кто именно? – Я одновременно и хочу узнать, и боюсь этого, – отвечает Мэгги. В отделе новостей Олли просматривает верстку первой страницы, двигает текст по экрану, меняет размер шрифта в заголовке – ПОЙМАН УБИЙЦА ДЭННИ – и сдвигает фото Дэнни ближе к центру. В Олли чувствуется новая уверенность и решительность, которые разжигают в Карен в большей степени материнские чувства, чем плотские желания. Она подходит достаточно близко, чтобы можно было читать. Ниже подзаголовка – ЗАДЕРЖАН МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ – расположены четыре отличных абзаца лаконичного, объективного репортажа. Она поднимает голову, чтобы поздравить его, но Олли уже в другом конце комнаты. В дверях стоит его мать; на фоне ярких волос кожа ее лица выглядит землистой и болезненной. Они стоят слишком далеко, чтобы Карен могла расслышать их разговор или догадаться о чем-то по движению губ, но что бы мать ни сказала, после этого Олли подбегает к своему столу и лихорадочно хватает бумажник, ключи и телефон. – Срочные семейные дела, – бормочет он на ходу и, набросив на плечи куртку, исчезает. Карен и Мэгги в замешательстве переглядываются. Какие еще семейные дела могут оторвать Олли от самого значительного материала в его карьере? Люси выглядит угнетенной, но отнюдь не больной. Может быть, это как-то касается его отца? Доходит до них обеих одновременно. Задержан тридцативосьмилетний мужчина… Дядя Джо. Мэгги тяжело опускается в кресло. – Господи Иисусе… – шепчет она. Карен распечатывает пачку сигарет и протягивает Мэгги. После секундного колебания та все-таки берет сигарету. Карен слышит голос Данверса так четко, как будто он стоит у нее за спиной: «Ключ к сюжету – жена. Найди жену и разговори ее». 66 Марк Латимер бежит так, будто за ним кто-то гонится. Или он за кем-то гонится. Это не размеренный, наполненный смыслом бег Бэт во время пробежек, а беспорядочная и бесцельная гонка вприпрыжку. Только оказавшись на пляже Харбор-Клифф, он соображает, что подсознательно все это время направлялся именно сюда. Он находит пустынную полоску берега между лужами, оставшимися после прилива в камнях, и замирает как вкопанный. Оранжевое небо покрыто полосками черных, словно закопченных, туч, вдоль горизонта горит вечерняя заря. Марк в ярости грозит кулаком этому причудливому закату. – Почему? – вновь и вновь задает он один и тот же вопрос, хотя, если бы здесь оказался кто-то, кто мог его услышать, ему было бы очень трудно разобрать, что он кричит. Это слово превратилось в какой-то звериный вой. Марк швыряет камни в море, пока от напряжения не начинает болеть рука. Ярость вырывается из него мощным и быстрым потоком, но от этого не становится меньше. Когда камни заканчиваются и под ногами остаются только мелкая галька и песок, Марк падает на колени и рыдает. Соленая морская вода насквозь пропитывает его джинсы и туфли. Он должен возвращаться домой, к Бэт. Он нужен ей. Он нужен и Хлое. Но мысль о том, чтобы снова оказаться в этом женском мире домашней работы и уюта, вызывает у него протест. Он должен действовать. Он звонит Бобу Дэниэлсу, единственному другу, который остался у него в органах правопорядка, и предупреждает, что направляется в участок. Он сбрасывает вызов до того, как Боб успевает спросить, зачем он сюда идет. Вечер теплый, и джинсы его быстро сохнут, оставляя на икрах белые полоски соли. Подойдя к набережной, он останавливается на приличном расстоянии от круглого здания участка, и абстрактные страхи начинают обретать конкретную форму: где-то здесь сейчас находится убийца его Дэнни. Боб ждет его на ступеньках. Вместо дружеских объятий они хлопают друг другу в поднятую вверх ладонь. – Господи… – говорит Марк. – Джо. До сих пор не могу поверить. Он качает головой, и в этом жесте кроме злости угадывается еще один подтекст: не думал, что в нем есть такие наклонности. Марк знает, что сейчас они думают об одном и том же. – Я должен его увидеть, – говорит Марк. – Хочу посмотреть ему в глаза. То, о чем он просит, означает для Боба немедленную отставку, а ведь ему нужно кормить свою семью. Марк это понимает, но все равно не может ничего с собой поделать. – Дружище… – Обращение это подкреплено двадцатилетней историей их отношений, каждой выпитой вместе пинтой пива, каждой игрой на футбольной площадке. Их детьми, женами, их жизнью. – Ради Дэнни. Боб оглядывается через плечо. – Обойди сзади, – говорит он, качая головой, как будто сам не верит в то, что делает это. – Я могу впустить тебя через черный ход. Никто не должен об этом знать, иначе мне конец. Это самый значительный поступок, который ради Марка делает другой человек. И он надеется, что вся мера его благодарности написана на лице, потому что он не настолько доверяет себе, чтобы произнести это вслух. Дверь, которую открыл Боб, ведет через длинный коридор с бледно-желтыми стенами и резким запахом дезинфекции вниз, к камерам. Марк пытается прикинуть логистику того, как сюда попал. Как Боб это сделал? Выключил камеры наблюдения? Блокировал систему сигнализации? – Он в третьей камере, – говорит Боб, открывая раздвижную дверь. – Две минуты. Это единственная занятая здесь камера. Марк отпускает шторку окошка в двери, и та с громким стуком падает. Джо Миллер в белом комбинезоне сидит на узкой койке. Он выглядит крошечным. Частично это объясняется обманом перспективы из-за ограничений смотрового окошка, но и без этого он как-то стал меньше. Он сейчас намного меньше того человека, которого Марк считал патетическим маленьким евнухом. Сам Марк похож на темно-красного рычащего монстра на широкоформатном экране. – Ты был нашим другом, – говорит он. – Ты приходил в наш дом. – Прости меня. Джо поднимает руки. В памяти Марка всплывает строчка из заключения патологоанатома: Дэнни стоял к нападавшему лицом. Это пустое бледное яйцо было последним человеческим лицом, которое его мальчик видел в своей жизни! От этой мысли Марк едва устоял на ногах. – Я ужасно сожалею, – скулит Джо. Лицо Марка уже мокрое от слез и слюны.