Он яростно затряс головой. – Бедный Джордж, – сказала Фелиситэ. – Что бы он тогда делал? Выпростав руку из-под сомбреро, она откинулась на спинку стула, вертя в пальцах белую гвоздику. «Стоит воткнуть ее в волосы? – думала она. – Будет смотреться глупо и выпадет, но, возможно, мысль неплохая. Ну почему он ничего не скажет?.. Всего одно слово… чтобы дать знать, что мы понимаем друг друга. После такого не можем же мы прикидываться вечно». Леди Пастерн думала: «Нет конца способности человека унижать себя и других. Он дискредитирует меня и дискредитирует весь свой класс. Одна и та же история. Будут все те же пересуды, все те же дерзости в газетах, все тот же стыд. Однако я правильно поступила, что пришла. Я правильно поступила, что сношу сегодня эту муку. Чутье меня не подвело». Она твердо посмотрела на Риверу, как раз выходившего на середину сцены. «Я от тебя избавилась», – победно подумала она. Лорд Пастерн думал: «Пока никаких ошибок и сбоев. И-раз, бах, и-два, бах, и-раз бух-бах-дрызг. Раз, два и три с его аккордеоном и подожди его. Просто великолепно. Я и есть этот шум. Смотри-ка. Вон он идет. Хай-ди-дзай. Йиип. Вот он идет. Все получится. Крутой малый со своим аккордео-о-о-оном». Он бухнул в тарелки, придержал их, чтобы не гудели, и откинулся на табурете. Ривера вышел в свет прожектора. Остальной оркестр безмолвствовал. Огромная неподвижная стрелка метронома ткнула острием словно бы ему в голову. А он будто впал в экстаз, испытывая одновременно восторг и муки. Он покачивался, и подергивался, и влюбленно пожирал глазами зал. Хотя он ни в коей мере не казался нелепым, все равно был марионеткой собственной музыки. Выступление казалось растянутым крещендо, и когда оно подошло уже к высшей своей точке, он качнулся назад, выгнулся под чудовищным углом, подняв инструмент навстречу угрожающей стрелке. Воющий диссонанс внезапно растворился в диком грохоте, прожектор перескочил на барабаны. Лорд Пастерн в сомбреро встал. Подойдя на расстояние пяти футов к Ривере, он прицелился в него из револьвера и выстрелил. Аккордеон нелепо взмычал, ноты спускались вниз по гамме. Ривера осел на колени, потом упал. Аккордеон издал последний аккорд и смолк. В то же мгновение, когда был произведен выстрел, тенор-саксофонист сыграл одинокую пронзительную ноту и упал у табурета. Лорд Пастерн, явно ошарашенный, перевел взгляд с распростершегося Риверы на саксофониста, минуту помедлил потом выпустил еще три холостых. Пианист, тромбонист и, наконец, контрабасист каждый по очереди сыграли ноту по нисходящей, и каждый изобразил падение. Еще на секунду повисла пауза. С весьма озадаченным видом лорд Пастерн вдруг отдал револьвер Морено, который прицелился в него и спустил курок. Затвор щелкнул, но выстрела не последовало. Морено разыграл отвращение и, пожав плечами, переломил револьвер и заглянул внутрь. Тот фонтанчиком выбросил гильзы. Почесав в затылке, Морено уронил револьвер в карман и деловито взмахнул дирижерской палочкой. – Йипп-ии! – выкрикнул лорд Пастерн. Оркестр пустился наяривать ураганный шум. Лорд Пастерн метнулся назад и бросился за барабаны. Свет прожектора сосредоточился на нем. Метроном, до сих пор неподвижный, внезапно качнул длинной стрелкой. «Тик-так» – звякал он. Калейдоскопический круговорот разноцветных лампочек мигал и вспыхивал по всей его поверхности и стойке. Лорд Пастерн что есть мочи налегал на барабаны. – Черт! – выдохнул Эдвард. – При таком темпе он себя прикончит. Морри Морено извлек откуда-то большой искусственный венок. Промокая глаза носовым платком, он опустился на колени возле Риверы, положил венок ему на грудь и пощупал сердце. Склонив голову, он лихорадочно шарил под венком, потом вдруг поднял взгляд и изумленно посмотрел на барабанную установку, где луч прожектора высветил лорда Пастерна, с экстатической яростью колотящего инструменты. Его соло длилось минуты полторы. За это время подошли четверо официантов с носилками. Морено возбужденно заговорил с ними. Риверу унесли, пока саксофоны издавали гротескные траурные рыдания, а лорд Пастерн, ударив в большой барабан и тут же ослабив натяжение, выдал серию приглушенных стонов. Метроном звякнул и остановился, загорелся свет, публика щедро аплодировала. Трясущийся, с побелевшими губами Морри указал на лорда Пастерна, который присоединился к нему, блестя потом, в поклоне. Морри сказал что-то неслышное ему и пианисту и вышел, лорд Пастерн двинулся следом. Пианист, контрабасист и три саксофониста заиграли танцевальную мелодию. – Старый добрый Джордж! – воскликнула Фелиситэ. – На мой взгляд, он был великолепен! Маман, милая, что скажешь? Нед, разве он не рай? Эдвард ей улыбнулся. – Он всех поразил, – сказал он и добавил: – Кузина Си, вы не против, если мы с Лайл потанцуем? Ты ведь потанцуешь со мной Лайл, правда? Карлайл положила руку ему на плечо, и они сделали несколько па, удаляясь от стола. Мимо них скользнул метрдотель и на мгновение задержался возле мужчины за соседним столиком. Мужчина встал, уронил пенсне и с озабоченным лицом прошел мимо Карлайл и Эдварда, направляясь в фойе. Они танцевали в молчании, уютном и дружеском. – Как по-твоему, что дальше? – спросил наконец Эдвард. – Он, кажется, уже все перепробовал? – А на мой взгляд, он был ужасно трогательным и жалким. – Квинтэссенция глупости. Лайл, у меня не было шанса поговорить с тобой о той истории дома. Наверное, мне не следовало бить малого, учитывая, что творится с Фэ, но правда, это уж было слишком. Мне очень жаль, если я устроил ненужную сцену, но, должен сказать, получил от нее удовольствие. – Когда она промолчала, он добавил: – Ты очень сердишься? Лайл, ты, случайно, не… – Нет. Совсем нет. Ладно, признаюсь, что сама получила удовлетворение. – Его рука сжала ее. – Я, – добавила она, – стояла на пороге пещеры и охорашивалась. – Заметила его ухо? Не как капуста деформировано, но явно распухло, и струйка крови. А потом эта невероятная скотина еще имел наглость пялиться на тебя поверх своей гармошки. – Это все для вида. Чтобы позлить Фэ. – Я не вполне уверен. – Если так, то большого успеха он не имел. – Что ты хочешь этим сказать? – резко спросил Эдвард. – Она на тебя смотрела, дорогуша. – Ты хочешь сказать, что Фэ… – Он замер и вдруг покраснел. – Лайл, – начал он, – по поводу Фэ… Случилось нечто очень странное. Это поразительно и… ну… чертовски неловко. Я не могу объяснить, но мне хочется думать, что ты поняла. Карлайл подняла на него глаза. – Ты не слишком внятно изъясняешься. – Лайл, милая… Лайл, понимаешь… Они обошли в танце сцену. Карлайл сказала: – Вон стоит наш официант и наблюдает за нами. Кажется, он старается поймать твой взгляд. – К чертям его. – Да, старается. Вот он идет. – Наверное, какая-то проклятая газета меня выследила. Да, вам нужен я? Официант тронул Эдварда за локоть. – Прошу прощения, сэр. Срочный звонок. – Спасибо. Пойдем со мной, Лайл. Где телефон? Помешкав, официант глянул на Карлайл и сказал: – Если мадам простит, сэр… – Его голос упал до шепота. – Господи милосердный! – вырвалось у Эдварда. Он взял Карлайл за локоть. – Какие-то проблемы. Кузен Джордж просит, чтобы я пришел к нему. Я отведу тебя за столик, Карлайл. – Господи помилуй, что он теперь затеял? – Вернусь, как только смогу. Извинись за меня. Когда он уходил, Карлайл изумленно заметила, что он очень бледен. В фойе, которое было почти безлюдно, Эдвард остановил официанта. – Насколько все скверно? Он сильно поранился? Тот поднес стиснутые руки к лицу. – Говорят, он мертв, – сказал официант. III Морри Морено сидел теперь за столиком во внутреннем офисе, где до того играл в покер. Проходя через внешнюю комнату, Эдвард слышал шарканье и увещевания, а открыв дверь, увидел потасовку. Сидевшего на корточках Морри поднимали на ноги и тащили через комнату. Он вдруг повис и не сопротивлялся. Сейчас его мягкие руки царапали поверхность столика. Он был растерзан и задыхался, из глаз у него текли слезы, рот раззявился. Позади него стоял Дэвид Хэн и хлопал его по плечу. – Не надо было тебе этого делать, старина, – сказал он. – Честное слово. Не надо было тебе этого делать. – Отвяжитесь, – шепнул Морри. Цезарь Бонн, стискивая руки обычным жестом расстройства, смотрел за спину Эдварду, в главный офис. Там за столом сидел мужчина в пенсне и говорил в телефон, но слов было не разобрать. – Как это случилось? – спросил Эдвард. – Сам посмотри, – отозвался лорд Пастерн. Эдвард пересек комнату. – Его нельзя трогать. – Цезарь Бонн запнулся. – Прошу прощения, сэр. Извините, но доктор Оллингтон сразу сказал, его нельзя трогать. – Я не собираюсь его трогать. Он наклонился. Ривера лежал на полу. Его длинное тело аккуратно вытянулось вдоль дальней стены. У ног лежал комичный венок, а чуть дальше аккордеон. Глаза Риверы пусто смотрели перед собой. Нижняя губа отвисла, открывая зубы. Смокинг на нем был распахнут, а перед мягкой рубашки забрызган красным. Из середины красного пятна на груди нелепо выпирал короткий черный предмет. – Что это? Похоже на стрелку для дартса. – Дверь закройте, – сердито зашептал Бонн. Хэн метнулся к двери между комнатами и ее захлопнул. Но Эдвард успел расслышать, как мужчина говорит в телефон: – В офисе. Конечно, я вас дождусь. – Это нас прикончит. Мы разорены, – сказал Бонн.