– Кузен Джордж. – Дядя Джордж… Шокированные голоса накладывались друг на друга, потом стихли. Аллейн начал сызнова: – По всей очевидности, вы отдаете себе отчет в том, насколько это важно. Когда я скажу вам, что орудие убийства – по сути, это стрелка или болт, так? – на полдюйма короче дула револьвера и чуть меньше его в диаметре… – Ладно, ладно, – перебил лорд Пастерн. – Думаю, – продолжал Аллейн, – мне следует указать, что… – Вам незачем ни на что указывать. А вам, – лорд Пастерн повернулся к родственникам, – лучше бы придержать язык. Я знаю, к чему вы клоните. Дуло было без царапин. Господи, кому, как не мне, знать? И более того, когда мы с Морри были в бальном зале, я заметил, что этот кусок трубки подходит к дулу. Я сам ему на это указал. – Эй-эй-эй! – бросился увещевать Морри. – Мне не нравится, к чему это идет. Послушайте… – Кто-нибудь еще осматривал револьвер? – проворно вмешался Аллейн. Лорд Пастерн указал на Скелтона: – Он осматривал. Его спросите. Облизнув губы, Скелтон вышел вперед. – Вы смотрели в дуло револьвера? – спросил Аллейн. – Мельком, – неохотно признал Скелтон. – Вы заметили что-нибудь необычное? – Нет. – На дуле не было царапин? Последовало долгое молчание. – Не было, – ответил наконец Скелтон. – Вот видите, – встрял лорд Пастерн. – И не могло быть, – безжалостно добавил Скелтон, – учитывая, что его светлость еще не запихнул туда свой дурацкий снаряд. Лорд Пастерн проронил короткое, нецензурное и исполненное удивления словцо. – Спасибо, – отозвался Скелтон и повернулся к Аллейну. – Можно вмешаться, Аллейн? – спросил Эдвард Мэнкс. – Конечно. – Очевидно, что вы полагаете, будто этой штукой выстрелили из револьвера. Также, на мой взгляд, очевидно, что вы правы. Как еще его можно было убить? Но равно очевидно, что человек, стрелявший из револьвера, ничего об этом не знал. Если бы он хотел застрелить Риверу, то прибег бы к пуле. Если бы по какой-то экстраординарной причине он решил воспользоваться ружейной гранатой, или стрелкой, или чем-то еще, он непременно нашел бы что-то менее фантастичное, чем штуковина, которую вы нам только что показали. Единственный резон пустить в ход кусок трубки от зонта, если он действительно был использован, таков: застежка, которая, кстати, украшена драгоценными камнями, закрепила бы снаряд в дуле, чтобы он не выпал, когда револьвер опустят дулом вниз, и, следовательно, человек, стрелявший из револьвера, не узнал бы о снаряде в дуле. Никто не стал бы без причины, – сказал с большим нажимом Эдвард, – мастерить такой сложный механизм, а такая причина и не может появиться, если стрелявший все время держал револьвер при себе и мог зарядить его в последний момент. Только неуравновешенный и эксцентричный… – Он осекся, поискал слова и наконец промямлил: – Вот что я имел в виду. – Ваше соображение принято, – отозвался Аллейн. – Спасибо. – Эй! – крикнул лорд Пастерн. Аллейн обернулся к нему. – Послушайте. Вам кажется, что царапины оставлены драгоценными камнями с застежки. Скелтон говорит, что, когда он осматривал револьвер, никаких царапин не было. Если бы кто-то был так глуп, чтобы пытаться убить кого-то этой штуковиной, он сперва сделал бы пробный выстрел, чтобы посмотреть, что получится. Наедине. Понимаете, к чему я? – Кажется, да, сэр. – Тогда скажите, – продолжал с визгливым смехом лорд Пастерн, – к чему тратить время, препираясь из-за царапин? Он бросился в кресло. – Кто-нибудь из присутствовавших при осмотре обратил внимание на то, как мистер Скелтон осматривал револьвер? Все молчали. Скелтон побелел. – Морри на меня смотрел, – сказал он и поспешно добавил: – Я был рядом с лордом Пастерном. Я не мог бы… то есть… – Зачем вы его осматривали, мистер Скелтон? Скелтон облизнул губы. Его глаза перебегали с лорда Пастерна на Морри Морено. – Я… ну… мне было интересно. Лорд Пастерн сам изготовил холостые патроны, и я решил, что стоит посмотреть. Я пришел пожелать ему удачи. То есть… – Почему ты ему не скажешь!!! Морри вскочил на ноги. До того он зевал и ерзал на стуле. Лицо у него было залито слезами. Казалось, он не обращает внимания на происходящее, терзаемый невыносимым беспокойством. Своей неожиданностью его вмешательство поразило всех. Шаркая, он вышел вперед и улыбнулся Аллейну. – Я сам вам скажу, – быстро заговорил он. – Сид это сделал потому, что я его попросил. Он мой друг. Я ему все сказал. Я ему сказал, что не доверяю его светлости. Я очень нервный человек. Я нервничаю, когда доходит до огнестрельного оружия. Я вообще нервный человек, если вы понимаете, о чем я. – Пальцами он ощупывал свои улыбающиеся губы. – Не смотрите на меня так! – Его голос сорвался на визгливый фальцет. – Все тут пялятся на меня, точно я в чем-то виноват. Глаза. Глаза. Глаза. О боже, дай мне сигарету! Аллейн подал ему портсигар. Морри протянул было руку, но вдруг зарыдал. – Чертов садист, – скулил он. – Я знаю, что с вами, идиот вы эдакий, – обвиняюще сказал лорд Пастерн. Морри погрозил ему пальцем. – Вы знаете! Это все из-за вас. Вы почитай что убийца. Боже, вы и есть убийца. – Повторите это еще раз, мой милый Морено, – с наслаждением отозвался лорд Пастерн, – и я притащу вас в суд по обвинению в клевете. Подам иск об очернении репутации, богом клянусь. Морри диким взором обвел собравшихся. Его светлые глаза с огромными зрачками остановились на Фелиситэ. Он указал на нее дрожащей рукой. – Посмотрите на эту девчонку, – сказал он, – посмотрите, как она красится и прихорашивается, когда человек, которого она вроде бы любила, лежит окровавленный в морге. Это отвратительно. Ломая руки, подошел Цезарь Бонн. – Я не могу больше молчать, – сказал он. – Если я погиб, значит, погиб. Если я не заговорю, это сделают другие. Он посмотрел на лорда Пастерна, на Эдварда Мэнкса и на Хэна. – Если это должно выйти на свет, – сказал Эдвард, – говорите, конечно. Будет только честно. – Что должно выйти на свет? – спросил Аллейн. – Пожалуйста, мистер Мэнкс. Скажите лучше вы. – Ладно, Цезарь. Я думаю, – сказал он медленно, поворачиваясь к Аллейну, – вам следует узнать, что произошло до того, как прибыла полиция. Я сам только-только переступил порог внутренней комнаты. Тело лежало там, где вы его видели. – Он помедлил. Морри пристально наблюдал за ним, но Мэнкс не смотрел на Морри. – Происходила какая-то борьба. Морено скорчился на полу возле Риверы, а остальные старались его оттащить. – Чертовски неприлично, – благонравно вставил лорд Пастерн, – обшаривать карманы покойного. Морри заскулил. – Если вы не против, мне бы хотелось услышать подробности. Когда именно это имело место? – спросил Аллейн. Цезарь и Хэн заговорили разом, но Аллейн их остановил: – Давайте попробуем проследить события с того момента, как мистера Риверу вынесли из ресторана. Начал он с опроса четырех официантов, которые выносили тело. Они не заметили ничего необычного. И вообще они с ног сбились из-за путаницы, по какому варианту должно пойти представление и кого им выносить со сцены. Под конец они получили столько противоречивых распоряжений, что просто наблюдали, кто упадет, а когда он упал, подхватили носилки и вынесли тело. Грудь лежавшего покрывал венок. Когда они подняли его на носилки, Морри быстро сказал: – Он ранен. Уносите его. Они понесли прямо в офис. Когда они опускали носилки, то услышали, как он издал странный звук – резкое такое дребезжание. Присмотревшись поближе, они обнаружили, что он мертв. Они позвали Цезаря Бонна и Хэна, а затем перетащили тело во внутреннюю комнату. Потом Цезарь приказал им возвращаться в ресторан и чтобы кто-нибудь из них привел доктора Оллингтона. Затем взялся рассказывать лорд Пастерн и сообщил, что после выноса Риверы, когда они были еще на сцене, Морри подошел к нему и озабоченно зашептал: «Бога ради, играйте. Что-то стряслось с Карлосом». Пианист Хэппи Харт сказал, что по пути Морри остановился у рояля и шепотом велел ему продолжать как ни в чем не бывало. Дальше опять рассказывал Цезарь. Морри и лорд Пастерн пришли во внутреннюю комнату. Морри был в жутком состоянии, говорил, что видел кровь на Ривере, когда клал ему на грудь венок. Постояв вокруг Риверы, они поаккуратнее уложили тело на пол. Морри все лопотал про кровь, а когда увидел труп, отвернулся к стене, рыгая и обшаривая свой смокинг в поисках таблетки, и жаловался, что ему конец. Никто ничем ему не помог, и он ушел в уборную при внутреннем офисе, они слышали, как его там стошнило. Когда он вернулся, вид у него был ужасный, и он все бормотал о том, как ему скверно. Тут Цезаря прервал Морри: – Я им сказал! – визгливо взвыл он. – Я им говорил! Это ужасный был для меня шок, когда он упал. Это был шок для нас всех, правда, мальчики? «Мальчики» шевельнулись и забормотали хором, мол, это был очень большой шок.