– Сгодится, – вынес он наконец вердикт и, ловко отступив за спинку стула Морено, подмигнул Аллейну. – Он, наверное, раздобыл где-то средство посильней лекарства, которое я ему вколол. Но пока сгодится. Морри посмотрел на Аллейна и расплылся в своей знаменитой улыбке. Он был мертвенно-бледен и чуть потел. На лице у него застыло выражение облегчения, благополучия. Вымыв шприц в стакане воды на столе, доктор Кертис убрал его в саквояж. Открыв дверь в коридор, Аллейн кивнул Фоксу, который встал и присоединился к ним. Вместе они вернулись к созерцанию Морри. Фокс прокашлялся. – Итак, – начал он осторожно и остановился. – Evidemment, – произнес он, – il y a un avancement, n’est ce pas[28]? Он помедлил, чуть покраснев, и скосил глаза на Аллейна. – Pas grand’chose[29], – пробормотал Аллейн, – но, как говорит Кертис, для наших целей сойдет. Кстати, вы, Братец Фокс, продвигаетесь семимильными шагами. Акцент все лучше. – Но мне все равно не хватает практики, – посетовал Фокс. Морри, в полнейшей безмятежности смотревший на противоположную стену, довольно рассмеялся. – Я чудесно себя чувствую, – добровольно поделился он. – Он основательно накачался, – пояснил доктор Кертис. – Не знаю, что он принимал раньше, однако его, похоже, крепко пробрало. Но он в порядке. Он может отвечать на вопросы, вы ведь можете, Морено? – Я в порядке, – мечтательно откликнулся Морри. – Лучше не бывает. – Ну… – с сомнением протянул Аллейн. – Faute de mieux, – добавил погребальным тоном Фокс. – Вот именно, – согласился Аллейн и, подтянув стул, сел напротив Морри. – Мне бы хотелось, чтобы вы мне кое-что рассказали. Морри лениво отвел взгляд от противоположной стены, и Аллейн поймал себя на том, что смотрит в глаза, которые из-за чудовищных размеров зрачков кажутся механическими устройствами, начисто лишенными разума. – Вы помните, что делали в доме лорда Пастерна? Ответа ему пришлось ждать долго. Наконец голос Морри, отстраненный и незаинтересованный, произнес: – Давайте не будем говорить. Так приятно не говорить. – Но и говорить тоже приятно. Доктор Кертис отошел от Морри и прошептал, обращаясь в пространство: – Заставьте его начать, и дальше он, вероятно, сам заговорит. – Весело, наверное, было на обеде, – подбросил Аллейн. – Карлосу там понравилось. Рука Морри лежала, согнутая, вдоль стола. С расслабленным вздохом он сполз на стуле ниже и пристроил щеку на сгиб локтя. Через минуту-другую его голос зазвучал снова – независимо и как будто без сознательного желания самого владельца он монотонно тянул слова из-за едва шевелящихся губ: – Я говорил ему, что это глупо, потому что решительно ничего не меняет. «Слушай, – сказал я ему, – ты сумасшедший». Конечно, я был зол, что он так меня подвел, не принес мне сигареты. – Какие сигареты? – Он никогда не делал ничего, о чем я просил. Я был слишком добр к нему. Добрее некуда. Я ему сказал: «Послушай, – сказал я, – она такого не потерпит. Она зла как черт». А еще я сказал: «У тебя ведь и со второй девчонкой ничего не выходит, так какой смысл?..» Я знал, что быть беде. А еще я говорил, что и старому хрену это не нравится. Он делает вид, будто ему все нипочем, но это только видимость, потому что, конечно же, ему это не нравится. Без толку. Никто меня не слушает. – Когда это было? – спросил Аллейн. – Раз за разом. Почти все время, можно сказать. А когда мы сидели в такси и он рассказал, как тот малый его ударил, я сказал: «Ну вот, что я тебе говорил?» – Кто его ударил? На сей раз молчание тянулось дольше. Морри вяло повернул голову. – Кто ударил Карлоса, Морри? – Я и в первый раз вас расслышал. Но что за свора! Достопочтенный Эдвард Мэнкс за серьезной беседой за ленчем в «Тармаке» с мисс Фелиситэ де Суз, с которой, разумеется, состоит в родстве по материнской линии, – так, что ли, газеты писали. Ее отчим – лорд Пастерн-и-Бэготт, но, если спросите меня, это сдувшийся роман. Шерше ля фам. Фокс поднял глаза от заметок с выражением безликого интереса. – И женщина в данном случае… – подстегнул Аллейн. – Смешное имя для девушки. – Карлайл? – На мой взгляд, самое что ни на есть дурацкое имя, ну и что? Но они сплошь и рядом такое выкидывают. Только представьте себе – иметь две фамилии. Пастерн-и-Бэготт. Но я с обоими справлюсь, уж будьте уверены. Пытался меня надуть. Ха! Бранил меня. Говорил, что напишет в чертову газетенку. Махал своим револьверишкой, и где он теперь? – Вас надуть? – тихонько повторил Аллейн. Он понизил голос до тона Морри. Голоса их сплетались и стихали. Они казались двумя сомнамбулами, разговаривающими с кем-то, кого видят во сне, – безмятежно и с тайным взаимопониманием. – Он, возможно, знал, – шептал Морри, – что я на такое не пойду, да сами посудите, очень ведь неловко вышло бы. Постоянный ангажемент. Большое спасибо. Как дела у хора? – Он слабо рассмеялся, зевнул и прошептал: – Прошу прошения, – и закрыл глаза. – Засыпает, – сказал доктор Кертис. – Морри, – громко сказал Аллейн. – Морри!!! – Что? – Лорд Пастерн хотел, чтобы вы дали ему постоянный ангажемент? – Я ж вам сказал, он и его холостопорожние патроны. – Он хотел, чтобы вы уволили Скелтона? – Это все Карлос виноват, – сказал Морри довольно громко и чересчур жалобно. – Он это придумал. Господи, ну и разозлился же он! – Кто разозлился? Слабый голос шепнул с толикой коварства: – Вот и подумайте. – Это был лорд Пастерн? – Он? Не смешите меня. – Сид Скелтон? – Когда я ему сказал, – слабо шепнул Морри, – вид у него сделался кровожадный, просто убийственный. Честное слово, я был весь на нервах. Повернув лицо в сгиб локтя, он провалился в глубокий сон. – Теперь часов восемь не проснется, – констатировал доктор Кертис. IV В два часа полиция впустила уборщиц в ресторан. Их появление очень расстроило Цезаря Бонна, который стал жаловаться, что газетчики, отосланные со скудным заявлением, дескать, Ривера потерял сознание и умер, станут подстерегать и допрашивать этих женщин. Он отправил секретаря Дэвида Хэна догонять уборщиц. – Их надо заставить молчать любой ценой. Любой ценой, ты понимаешь? Из ресторана теперь доносился гул пылесосов. Двое полицейских, находившиеся там уже какое-то время, теперь вернулись в фойе и, присоединившись к дежурящему на дверях констеблю, бесстрастно смотрели на сидевших. Большинство музыкантов спали, неловко растянувшись на маленьких стульчиках. Смокинги у них были присыпаны пеплом. Окурки сигарет они тушили в пустых пачках, о подошвы ботинок, о коробки спичек и метко или не очень бросали их в урны. В самой комнате словно бы витал запах затхлого дыма. Леди Пастерн казалась спящей. Она чуть откинулась на спинку кресла, глаза у нее были закрыты. На лице залегли серо-пурпурные тени, глубокие морщины протянулись от ноздрей к углам рта. Щеки обвисли. Она едва шевельнулась, когда ее муж, который довольно долго уже молчал, позвал вдруг: – Эй, Нед! – Да, кузен Джордж? – настороженно ответил Мэнкс.