– Да, – тяжеловесно согласился Фокс, – закавыка. Интересно, удастся ли вам ее обойти. Ладно, пока оставим Скелтона. Кто еще у нас есть? Морри. С точки зрения подмены Морри как-нибудь вписывается? – Согласно заявлениям обоих, он не оказывался рядом с Пастерном с того момента, когда Скелтон осматривал револьвер, до того момента, когда Ривера был убит. Они были наедине в комнате оркестрантов, перед тем как Морри вышел на сцену, но Пастерн с обычным его страстным старанием обелить других утверждает, что Морри к нему не подходил. А ведь пистолет был у Пастерна в кармане. Фокс вернулся к своему трансу. – Думаю, – сказал Аллейн, – это будет одно из тех дел, где, когда мы устраним невозможное, останется только невероятное, которое придется принять faute de mieux[45], если можно так выразиться. И пока, Фокс, я считаю, что то самое невероятное мы пока не нашли. По крайней мере у него есть то достоинство, что оно объяснит все чудачества и странности. – Боюсь, если ответ окажется таков, нам никогда не завершить расследование. – И тем более мы его не завершим, если арестуем его светлость по обвинению, основанному на том, что он подменил этот револьвер другим, который зарядил и из которого, как утверждает, стрелял. Защита выставит Скелтона и будет клясться и божиться, что он осматривал оружие по собственной просьбе и видел инициалы и что это не то оружие. Адвокат будет упирать на то, что через три минуты лорд Пастерн вышел на сцену. Фокс тихонько рыкнул себе под нос, потом у него вырвалось: – Мы называем эту чертову штуковину стрелкой. Будь проклят, если скоро не начнем называть ее гвоздем в наш гроб. Будь я проклят… а ведь у меня, кажется, появляется сомнение… А действительно ли этой штуковиной выстрелили? Вдруг ее бросили с близкого расстояния? В конце-то концов, тут нет ничего невозможного. – И кто это сделал? Морри? – Нет, – протянул Фокс. – Нет. Не Морри. Его светлость заранее обелил Морри, обыскав его. Вы могли бы поклясться, что Морри после выхода на сцену ничего ниоткуда не подбирал? – Думаю, да. Он быстро вышел через открытую дверь и прошел по проходу между музыкантами. Он стоял в свете прожектора в добрых шести или более того футов от любого столика или подставки и дирижировал, точно огромная подергивающаяся медуза. Согласно показаниям, он ничего не мог бы взять после того, как Пастерн его обыскал, и в любом случае я готов поклясться, что он не подносил рук к карманам, и что до того момента, как Ривера упал, он дирижировал обеими руками, и что ничего в его экстраординарной клоунаде на метание дротика не походило. Сама клоунада меня, пожалуй, даже увлекла. И если вам надо больше, Братец Фокс, Ривера, когда начал падать, стоял спиной к Морри. – Хорошо. Тогда его светлость. Его светлость находился лицом к Ривере. Близко к нему. Черт побери. Если только он не владеет одинаково хорошо обеими руками, как он мог за долю секунды и выстрелить, и бросить стрелку? Опять мы зашли в тупик. Кто еще? – Как вам леди Пастерн на роль метательницы? Фокс хмыкнул. – Тот был бы денек, сэр. Но как насчет мистера Мэнкса? Для Мэнкса у нас имеется мотив. У Риверы были доказательства, что Мэнкс пописывал душещипательную галиматью для «Гармонии». Мэнкс не хочет, чтобы это стало известно. Шантаж – веский мотив, – без особой убежденности добавил он. – Друг мой Фокс, – сказал Аллейн, – положим конец пустым спекуляциям. Могу я напомнить, что до момента своего падения Ривера извлекал адские звуки из своего аккордеона? После долгой паузы Фокс сказал: – А знаете, мне это дело даже нравится. В нем что-то есть. Да. А могу я напомнить вам, сэр, что ему не полагалось упасть? Никто не думал, что он упадет. Следовательно, он упал потому, что перед тем, как он упал, кто-то воткнул ему в сердце маленькое стальное приспособление для вышивания, вставленное в трубку зонта. И куда, простите такой вопрос, мистер Аллейн, нам от этого деваться? – Думаю, – весело отозвался Аллейн, – вам надо распорядиться, чтобы заново искали пропавшее оружие, а я, пожалуй, нанесу визит мисс Петронелле Ксантиппе Хендерсон. – Встав, он потянулся за шляпой. – Более того, я полагаю, – добавил он, – что в этом деле мы сами не раз выставили себя парой круглых идиотов. – В связи со стрелкой? – вскинулся Фокс. – Или с револьвером? – В связи с «Гармонией». Обмозгуйте это, пока я буду навещать мисс Хендерсон, потом расскажете, к каким выводам пришли. Пять минут спустя он ушел, оставив Фокса погруженным в сосредоточенный транс. II Мисс Хендерсон приняла его в своей комнате, наделенной не вполне приятной атмосферой отстраненности, характерной, кажется, для всех гостиных, раз и навсегда отведенных для одиноких женщин в чужих домах. Комнату украшало несколько фотографий: Фелиситэ ребенком, Фелиситэ школьница и Фелиситэ в платье к первому балу; имелся также один внушающий страх портрет леди Пастерн и еще один, как будто бы увеличенный с фотокарточки, лорда Пастерна в охотничьих бриджах и сапогах, с ружьем под мышкой и спаниелем у ног и с вызовом на физиономии. Над столом висел групповой снимок выпускниц, облаченных по моде двадцатых годов. На заднем плане маячил угол Леди-Маргарет-Холла[46]. Сама мисс Хендерсон была одета в скрупулезно опрятный темный костюм, смутно напоминающий униформу или рясу. Аллейна она встретила с полнейшим самообладанием. Он посмотрел на ее волосы, седоватые, уложенные в неброско модную прическу, на ее глаза, очень светлые, и губы, неожиданно полные. – Добрый день, мисс Хендерсон, – поздоровался он. – Я подумал, не сможете ли вы пролить свет на это весьма запутанное дело. – Боюсь, это маловероятно, – безмятежно ответила она. – Никогда нельзя знать наперед. Есть по меньшей мере один момент, где вы, надеюсь, сумеете нам помочь. Вы присутствовали на приеме прошлым вечером в этом доме и до, и после обеда, и вы находились в гостиной, когда лорд Пастерн при помощи всех затронутых лиц вырабатывал и записывал расписание, которое затем передал мне. – Да, – согласилась она, оставив его дожидаться одну-две секунды. – Исходя из ваших личных наблюдений и воспоминаний записанные им передвижения верны? – О да, – тут же ответила она. – Думаю, да. Но конечно, они не так уж полны… то есть мои воспоминания. В гостиную я спустилась перед обедом последней, а после обеда первой ушла. – Но, согласно расписанию, не самой первой? Она сдвинула брови, словно ее смутил даже намек на неточность. – Нет? – переспросила она. – Согласно расписанию, мисс де Суз вышла из гостиной за секунду или две до вас. – Как глупо с моей стороны. Фелиситэ действительно вышла первой, но я почти сразу последовала за ней. Я на мгновение забыла. – Вы все с этим согласились вчера вечером, когда лорд Пастерн составлял расписание? – Да. Конечно. – Вы помните, что как раз перед этим из бального зала раздался ужасный грохот? Он вас напугал, и вы уронили на ковер шильце. В тот момент вы разбирали шкатулку для рукоделия леди Пастерн. Вы помните? Сначала ему показалось, что из макияжа на ней только немного пудры, но сейчас он понял, что слабое тепло на ее скулах искусственного происхождения. Краска проступила, когда кожа под ней и вокруг нее выбелилась, но голос остался совершенно ровным и внятным. – Несомненно, это был пугающий шум, – сказала она. – И вы помните, что мисс де Суз подобрала шильце? Полагаю, она намеревалась вернуть его вам или в саму шкатулку, но в тот момент была сильно расстроена. Она ведь была рассержена, верно, тем – как она считала – недостаточно сердечным приемом, какой был оказан ее жениху? – Он не был ее женихом. Они не были помолвлены. – Неофициально. Знаю. – И неофициально тоже не были. Помолвки не существовало. – Понимаю. В любом случае, вы помните, что она не вернула шильце на место, а еще держала в руке, когда мгновение спустя вышла из комнаты? – Боюсь, я не обратила внимания. – Что вы делали? – Делала? – В тот момент? Вы разбирали шкатулку. Там все было в чудесном порядке, когда мы открыли ее утром. Она стояла у вас на коленях? Столик был далековато от вашего стула, как мне кажется. – Значит, – произнесла она с первым намеком на раздражение, – шкатулка стояла у меня на коленях. – Так вот, значит, как миниатюрный серебряный карандаш, который вы носите на цепочке, оказался в шкатулке? Ее руки поднялись к переду платья, затеребили ткань. – Да, наверное, так. Да. Тогда я не поняла… Так он был в шкатулке? – Возможно, вы выпустили из рук крышку, а она зацепила карандаш и сорвала его с цепочки? – Да, – повторила она. – Да. Наверное, так. Да, я помню, что так сделала. – Тогда почему вы искали его сегодня утром на площадке лестницы? – Я забыла, что он зацепился за шкатулку, – поспешно сказала она. – Не слишком-то надежная память, – пробормотал Аллейн. – Вы просите меня вспоминать самые мелкие пустяки. А пустяки никого сейчас в этом доме не заботят. – Вот как? Тогда я предположил бы, что вы искали на площадке не вашу побрякушку, которая, как вы говорите, тривиальный пустяк, а кое-что, чего, вы знали, не могло находиться в шкатулке, потому что вы видели, как мисс де Суз унесла это с собой, в ярости покинув гостиную. Вышивальное шильце. – Но, инспектор Аллейн, я же вам сказала, что ничего подобного не заметила. – Тогда что же вы искали? – Вам ведь, по всей очевидности, сообщили. Мой карандаш. – Тривиальный пустяк, но ваш личный. Вот он. Раскрыв ладонь, он показал ей карандаш. Она не шевельнулась, и он уронил его ей на колени.