В данном романе представлена общая картина типичного заседания в средневековом китайском суде. Когда открывалось заседание, судья восседал за большим столом, а по бокам от него стояли два помощника и писцы. Судейский стол, установленный на возвышении, был покрыт красной скатертью, которая спереди свисала до самого пола. На столе всегда имелся набор обычных принадлежностей: камень, на котором растирали черную и красную тушь, две кисти для письма и несколько тонких бамбуковых палочек в овальном футляре. Эти палочки использовались для отсчета числа ударов, которые назначались преступнику. Если стражники должны были нанести десять ударов, то судья вынимал из футляра соответствующее количество палочек и бросал их на пол перед помостом. Начальник стражи откладывал в сторону одну из палочек при каждом нанесенном ударе. Рядом с этими принадлежностями на столе нередко можно было видеть большую круглую печать судебной управы и молоток. Последний выглядел совсем иначе, чем тот, который использовался в судах на Западе, и представлял собой продолговатую четырехугольную деревяшку длиной примерно в один чи. По-китайски это орудие называется цзин тан му — «дерево, устрашающее зал». Стражники стояли перед помостом в два ряда, слева и справа от него. И истец, и обвиняемый должны были опускаться на колени на голый каменный пол между этими двумя рядами грозного вида стражников и оставаться в этом положении на протяжении всего заседания. Никакие адвокаты им не полагались. Они не имели права привлекать свидетелей, поэтому обычно их участь была незавидной. В сущности, вся задача судебного разбирательства состояла в том, чтобы служить средством предупреждения преступлений, демонстрировать людям, к каким ужасным последствиям может привести столкновение с законом. Личные покои судьи обычно располагались сразу за залом для заседаний и были отделены от него ширмой. Основополагающий принцип древнекитайского права заключался в том, что ни один преступник не мог быть признан виновным до той поры, пока сам не признается в своем преступлении. Чтобы закоренелые преступники не могли избежать наказания, отказываясь признать свою вину даже после того, как им предъявлены неопровержимые улики, допускалось применение пыток, таких как удары хлыстом и бамбуковой палкой и заключение рук и ног в завинчивающиеся кандалы. Помимо этих узаконенных видов пыток судьи применяли и более изощренные методы. Однако если обвиняемый получал тяжкие увечья или умирал от чрезмерных пыток, наказывался судья и все члены судебной управы, причем иногда очень сурово. Поэтому большинство судей предпочитало полагаться на свою проницательность и знание людской натуры, а не на достижение признаний под пытками. В конечном счете традиционная китайская система оказывалась довольно эффективной. Строгий контроль со стороны вышестоящих властей позволял избегать крайностей, а общественное мнение служило противовесом для сдерживания порочных или слишком безответственных судей. Высшая мера наказания должна была санкционироваться императором, и каждый приговоренный к ней преступник имел право апелляции к более высоким судебным инстанциям, вплоть до самого императора. Более того, судья не имел права допрашивать обвиняемых с глазу на глаз. Все слушания дел, включая предварительный допрос, должны были происходить публично в судебной управе. Все происходящее на этих заседаниях скрупулезно фиксировалось, после чего передавалось для ознакомления и оценки в более высокие инстанции. Читатели моего перевода «Ди гунъань» нередко интересовались, как можно было вести точные протоколы судебных заседаний, не прибегая к стенографии. Ответ прост: письменный китайский язык сам по себе является чем-то вроде стенографии. Например, целое предложение можно свести к четырем иероглифам, хотя в разговорном языке на это ушло бы до тридцати слов. Кроме того, существовали разные системы скорописи, когда иероглифы, состоящие из десяти или более черт, могли быть сведены в одну закорючку. Мне самому во время работы в Китае при переговорах часто приходилось прибегать к услугам китайских писцов, и я могу подтвердить, что их записи отличались поразительной точностью. В большинстве китайских детективных романов происходит одновременное раскрытие трех или более совершенно разных дел. Я попытался передать эту любопытную особенность в данном романе. По моему мнению, китайские криминальные романы более реалистичны, чем наши. Население округа было довольно большим. Следовательно, неизбежно приходилось одновременно решать несколько судебных дел. В этом романе я последовал освященной временем традиции, добавив в конце подробное описание казни преступников. Я также использовал прием китайских авторов династии Мин (1368-1644): описывал в романе людей и образ их жизни, какими они были в то время, хотя действие перенесено в другую эпоху. Это же относится и к иллюстрациям к роману, где изображены обычаи и одежды династии Мин, а не династии Тан. Хочу добавить, что судья Ди был одним из величайших китайских сыщиков древности. Он был реальным историческим лицом, одним из крупнейших политических деятелей династии Тан. Его полное имя Ди Жэньцзе, и он жил с 630 по 700 год. Впоследствии он стал председателем Императорского суда. Власти прислушивались к его мудрым советам, что благотворно сказывалось на внутригосударственной политике. Именно ввиду его способности раскрывать преступления он стал в позднейшей китайской литературе героем многочисленных криминальных историй, имевших лишь отдаленное отношение к подлинным историческим событиям. Роберт ван Гулик Китайские источники Я позаимствовал из китайских сборников криминальных и таинственных историй XVI века три сюжета. Изначально ни один из них никак не связан непосредственно с судьей Ди и четырьмя его помощниками, равно как со сборником «Ди гунъань». Однако поскольку через мой перевод этого сборника читатели познакомились с судьей Ди и четырьмя его помощниками, эти три сюжета были сведены мною в отдельный роман, главным героем которого является знаменитый китайский сыщик. Судью Ди удалось ввести в этот роман без особых усилий, поскольку судья, и он же по совместительству сыщик, присутствует во всех старинных китайских криминальных романах. Этот типаж намного важнее, чем просто конкретное имя. В сущности, неважно, кто раскрыл преступление: «судья Бао», «судья Бэн», «судья Ши» или «судья Ди». * * * В основу «Дела об убийстве в закрытой комнате» легла история, связанная с Янь Шифанем, преступным чиновником эпохи Мин, который скончался в 1565 году. Утверждают, что он изобрел особую кисточку для письма, из которой вылетало смертоносное лезвие, если ее нагревали над пламенем свечи (см. введение А. Уэйли к английскому переводу романа «Цзин Пин Мэй», с. VIII). В оригинале говорится, что Янь Шифань использовал такую «заряженную кисточку для письма» как орудие защиты от многочисленных врагов, если бы вдруг кто-то из них застал его в кабинете за письменным столом и под рукой у него не было бы никакого иного оружия. В моем рассказе «заряженная кисточка» используется как орудие нападения, и я сочинил на этот сюжет совершенно иную историю, связанную с местью. Такой мотив часто встречается в китайских романах. Следует пояснить, что, когда владелец намеревался использовать новую кисточку, он должен был предварительно опалить торчащие волоски на ее кончике. При этом он подносил кисточку к пламени, держа ее горизонтально так, что ручка была направлена к его глазам, поэтому существовала большая вероятность, что находившееся в ручке лезвие выстрелит ему в лицо. Даже если застывшая смола, которая сдерживала сжатую пружину, не растаяла бы при подогреве сразу, у пишущего кисточкой оставалось мало шансов избежать смертоносного выстрела немного позже, поскольку его голова была наклонена над листом бумаги и являлась хорошей мишенью. Именно это и произошло с генералом Дином в моем романе. * * * Совершенно иная ситуация с «Делом о спрятанном завещании», в основу которого положен хорошо известный старый китайский сюжет. В сокращенном варианте он приводится в «Тан инь биши», сборнике судебных историй, составленном в 1211 году (см. мой перевод: T’ang-yin-pi-shi, Parallel Cases from under the Peartree, a 13th Century Manual of Jurisprudence and Detection, — «Sinica Leidenesia», vol. X. Leiden, 1956, page 177, Case 66-B). Другая краткая версия приводится в «Лунту гунъань», знаменитом сборнике криминальных историй XVI века, где описываются действия первоклассного сыщика Баогуна, жившего при династии Сун. Там эта история называется «Чэ хуа чжоу» («Вскрытие живописного свитка»). Более развернутая версия встречается в популярном сборнике XVII века «Цзиньгу цигуань», где она представлена как третья история под названием «Тэнда иньгуй дуаньцзясы» («Удивительное решение судьей Тэном тяжбы о наследстве»). В оригинале подлинное завещание находилось в основе для свитка; ключ к разгадке, заключенный в самой картине, был добавлен уже мной для большей увлекательности. Я также добавил историю о загадке с лабиринтом, которые, насколько мне известно, никогда не встречаются в старинных китайских детективных историях, хотя лабиринты изредка упоминаются при описании китайских дворцов. Приводимая мною конфигурация лабиринта на самом деле повторяет узор на крышке китайской бронзовой курильницы для благовоний. В Китае издавна существует обычай прикрывать курильницу, наполненную благовониями, тонкой медной пластинкой с резным узором на ней. После того как благовоние поджигают с одного конца, оно горит в соответствии с изгибами этого узора. За минувшие века в Китае было издано немало книг, в которых воспроизводятся различные узоры такого типа, обычно содержащие какое-то благопожелательное выражение, часто весьма необычное. Для этой книги я позаимствовал узор из «Сянъинь тукао», сочинения на эту тему, опубликованного в 1878 году. * * * Сюжет о девушке с отрубленной головой весьма распространен в старинных китайских криминальных историях (см., например, мой перевод дела №64А в «Тан инь биши»), Я превратил его в историю с лесбийским оттенком, поскольку это сексуальное извращение описывается в ряде китайских романов и пьес. Самой известной является любовная история Цао Юйхуа и госпожи Фань Юньцзянь в пьесе знаменитого художника и драматурга XVII века Ли Юя. Жестокость женщин в отношении служанок и прочих женщин низшего ранга обильно представлена в китайских «романах нравов»; в качестве примера могу привести главу VIII знаменитого романа «Цзин Пин Мэй». Несомненно, что частые упоминания о лесбиянстве и спорадические случаи садизма в среде женщин в старом Китае объясняются существованием полигамных семей, в которых много женщин были вынуждены жить в тесной близости. Специалисты, интересующиеся этим вопросом, могут найти более подробное его рассмотрение в моей книге Erotic Colour Prints of the Ming Period (Tokyo, 1951, vol. I, p. 146-148). Я включил этот эпизод в роман отчасти потому, что он позволил придать неожиданность повороту событий, а отчасти, чтобы показать, насколько удивительно современными могут быть традиционные китайские сюжеты. История о разоблачении трех буддийских монахов, которые подали жалобу о якобы украденной золотой статуе (в главе 7), взята из выше упоминавшегося сборника судебных дел «Тан инь биши» (см. дело № 57В на с. 159 моего перевода). * * * Общая схема данного романа — повествование об отдаленном городе, власть в котором узурпировал местный головорез, — весьма типична для китайской литературы. Иногда мудрому судье удается перехитрить мерзавца и разоблачить его, иногда же героем повествования оказывается сам узурпатор. Он берет верх над продажным судьей и впоследствии получает от благодарного правительства официальное назначение на эту должность. И наконец, наставник Журавлиное Одеяние (глава 19) — типичный пример deus ex machina[8], встречающийся во многих старых китайских детективных историях. Там часто появляется какое-нибудь сверхъестественное существо (иногда это сам правитель ада, который в человеческом обличии спускается на землю), помогающее судье при помощи оккультных сил раскрыть запутанное преступление. Разумеется, для современных читателей привнесение подобного элемента неприемлемо. Поэтому в своем романе я изображаю наставника Журавлиное Одеяние в виде мудрого даосского отшельника, оставляя открытым вопрос, являлись ли ключи, полученные судьей Ди во время беседы с ним, счастливой случайностью, осведомленностью наставника о делах губернатора Ю или же следствием необычайных духовных способностей наставника. В качестве темы для их беседы я избрал противостояние конфуцианства и даосизма. Как известно, конфуцианство и даосизм примерно с IV века до н. э. являлись доминирующими направлениями китайской философии и религии. Конфуцианское учение реалистично и обращено преимущественно к проблемам этого мира, а даосизм — учение романтическое и исключительно духовное. Как правоверный конфуцианский ученый-чиновник, судья Ди с почтением относится к конфуцианским классикам, в которых проблемами наивысшей ценности считаются справедливость, добропорядочность, почтительность, долг и прочие достоинства. Напротив, наставник Журавлиное Одеяние исповедует даосский принцип относительности всех признанных жизненных ценностей и недеяния «по ту сторону добра и зла» в полной гармонии с изначальными силами природы. Эти две несовместимые позиции нашли отражение в поэтических строках губернатора Ю про червя и дракона. Я цитирую их по одному буддийскому сочинению по чаньской (дзэнской) философии. В Китае школа чань очень часто была близка к даосизму. Роберт ван Гулик ЗНАМЕНИТЫЙ СУДЬЯ ДИ, КИТАЙСКИЙ «ШЕРЛОК ХОЛМС» — В СЕРИИ БЛЕСТЯЩИХ «КИТАЙСКИХ» ДЕТЕКТИВОВ ПРОСЛАВЛЕННОГО РОБЕРТА ВАН ГУЛИКА. Управлять приграничным городом непросто. Недавно назначенному в Ланьфан судье Ди пришлось в этом убедиться на собственном опыте. Некоторые знатные горожане, пользуясь отдаленностью центральных властей, начинают своевольничать. А кое-кто даже задумывает измену, планируя открыть ворота варварам, чтобы с их помощью устроить в городе переворот и стать независимым властителем. Судья Ди нынче не только руководит охраной имперской границы, но и расследует несколько странных и необъяснимых убийств. Для этого ему надо раскрыть тайну мрачного лабиринта в заброшенной усадьбе рядом с городом. * * * notes Примечания 1 Мера длины, составляющая 33 см. 2