— Хотелось бы и мне так думать. — Ну так думай и не забывай. — Хорошо же, — отозвался я. — Раз так, то завтра я арендую автомобиль, если решу, что это нужно. Прямые приказания я не воспринимаю даже от клиента. И уж конечно не стану заносить эти мартини в расходный счёт. Теперь можешь меня испепелить. Но до того я намерен поохотиться на тигров. Идёт? — Идёт, — ответила Жюстина почти смиренно. Я расплатился, и мы покинули заведение; снаружи моросил дождь. Его мы встретили весьма неприязненно; я пробормотал: — Ну вот, какой теперь смысл? — В машину, Эд, — воскликнула Жюстина. — Мне кое-что нужно тебе сказать. Разыскав на прилегающей парковке наш «кадиллак», мы забрались внутрь. В белокурых волосах Жюстины поблескивали капельки дождевой пыли. Жюстина повернула ключ в замке зажигания; мотор завёлся так тихо, что я едва расслышал. — Едем туда, Эд. — Если там и оставалась кровь, её, скорее всего, смыло. — Я туда хочу. Мне ведь тоже страшно. Хотя бояться особенно нечего: в отделении для перчаток у меня пистолет. По вечерам я много езжу одна; чтобы проведать свои магазины в Сент-Луисе или в Спрингфилде, либо в Милуоки, я обычно еду туда поздно вечером. А веду сама, поскольку люблю быть вечером в одиночестве. — Так я выйду из машины и пойду пешком. — Я уже говорила тебе, Эд: ты мне больше по нраву, когда не дурачишься. Ну да, тебя же не заботит, по нраву ты кому-то или нет. Но мы отклонились. Мне нужно взглянуть на то место на дороге, хочешь ты этого или нет. Могу выкинуть тебя у Тремонт-Хауса. — И кто из нас дурачится? — отозвался я. Жюстина включила передачу и двинулась назад в город. Мы объехали деловые кварталы стороной, а когда, уже на краю города, пересекли центральную улицу, я начал: «Та дорога — она после второго квартала на север», — но внезапно понял, насколько это глупо: ведь для Жюстины это всё знакомые места. Вела она быстро, но лишь до тех пор, пока город не закончился и мы не выехали на Дартаунскую дорогу. Тогда Жюстина снизила скорость и произнесла: — Достань-ка, Эд, пистолет из отделения для перчаток. Держи при себе. Мне… мне так будет спокойнее. Я не признался, что мне тоже так будет спокойнее; просто вынул пистолет. Это был короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра — из тех, что находятся на вооружении полиции; настоящее оружие, не та игрушка тридцать второго калибра с перламутровой рукояткой, что обычно ассоциируется с женщиной. Я выкатил барабан, убедился, что он полностью заряжен, и вновь поставил его на место. — А ты стрелять умеешь? — спросил я Жюстину. — Если нет, то иметь его у себя в машине опасно. Гораздо опаснее, чем вовсе не иметь. — Попаду из него в полудолларовую монету с двадцати футов. Во что-то, находящееся дальше этого, я из него не стреляю. — А из чего ты стреляешь во что-то, находящееся дальше этого? — Есть у меня винтовка с повышенной начальной скоростью пули. Я застрелила двух львов — одного с расстояния в пятьдесят ярдов, другого — чуть больше семидесяти пяти. — Ты имеешь в виду пум, либо же… — Нормальных львов, жителей саванны. Семь лет назад — как раз когда вышла замуж. Мы провели в Африке три месяца, в центральной части континента. Автомобиль теперь едва полз, хотя от городка мы отдалились лишь на милю. Дождь перестал моросить. Однако где-то впереди в небе виднелось алое зарево, словно бы от пожара. — Так ты притворялась, будто бы боишься сюда ехать, — сказал я. — Нет. Я не боюсь львов — не больше, чем кто-либо другой, ведь любой нормальный человек их немного боится. Но это потому, что я знаю, что это такое, что это лев. Но если меня ждёт нечто таинственное, то я боюсь. В привидений я не верю, но я боюсь их. Боюсь вампиров и оборотней. А от твоего рассказа, Эд, просто мороз по коже. Что-то с белым, овальным лицом на высоте человеческого роста, и рычит по-звериному! Я этого боюсь. — И я тоже, — сказал я. — Другое дело — будь у меня револьвер да фонарь; уж я бы вернулся, чтобы посмотреть. — Зачем? — Удовлетворить любопытство. Ведь я не знал, что вещественное доказательство собирается дать дёру и что мне следует посадить волка-оборотня на цепь, перед тем как убеждать шерифа, что я вовсе не имел злого умысла оторвать его от игры в карты. Ну-ка, ну-ка! Мы проезжаем участок Барнеттов — Бака Барнетта, брата Рэнди, того самого, кто работает на твоего дядю. Ты его знаешь? — Помню, как же. Тёмный человек. Тут у нас слово «тёмный» значит вовсе не то, что оно значит в Чикаго: просто непросвещённый. Встреть я его сейчас, я бы, возможно, смогла выразиться точнее. Но в свои четырнадцать лет я его просто боялась. — А теперь не испугаешься? — Теперь, Эд, я не испугаюсь даже тебя. А ты гораздо опаснее. Я лишь рассмеялся. — Вот мы и у той купы деревьев. Фруктовый сад, что ли… — Персиковый, я его помню. Раньше, во всяком случае, был персиковым. Но теперь так зарос… Выглядит, будто никто за ним не присматривает. Он на земле, относящейся к ферме Бака; изначально эта земля принадлежала дяде Стиву, но он продал её Баку, ещё когда я там гостила. Уже тогда он принялся обрезать свою землю. Я указал рукой. — Вон уже примерно и то место, где я видел лицо. Остановись перед самым поворотом либо посреди него. Именно там я нашёл труп. Когда машина остановилась, я продолжал: — Выключи-ка на минутку фары. И приборную панель. Давай посмотрим, что это за зарево в небе. Жюстина погасила огни. Мы ясно увидели зарево сквозь ветровое стекло. — Так и есть, что-то горит, — сказала Жюстина. — Чей-то дом или сарай, но это севернее. Ели бы было к западу, я бы уже испугалась за дядю Стива. — А как далеко, не можешь сказать? — Да в миле или около того; возможно — на соседней дороге к северу. Желаешь взглянуть — нет проблем, только лучше нам покончить сначала с первым делом, раз уж мы тут. — Жюстина вновь зажгла фары, вынула фонарик из кармашка на дверце со своей стороны и протянула его мне. Я вышел из машины, а после меня — и она. Дорожное покрытие было влажным от прошедшего дождика, но не более того — ручьи нигде не бежали, и следы ещё могли оставаться. Тем не менее никаких следов я не углядел. Освещая путь фонариком, я прошёл дюжину шагов вперёд, а потом назад от того места, где, по моему убеждению, я видел труп, и нигде не было заметно ни капли крови, ни чего-либо ещё, что можно было бы опознать. В конце концов я сказал: — Возвращайся в машину. А я осмотрюсь среди деревьев, где, как мне показалось, я что-то видел. — Вряд ли ты что-нибудь найдёшь, но давай. Жюстина забралась в машину, я же направился к тому месту, где, насколько я смог определить, я увидел что-то, напоминавшее бледный овал человеческого лица. Я перешагнул через неглубокий кювет — сухой и весь забитый сорняками — и ступил под деревья. Склонившись к земле, я стал водить туда-сюда фонариком в надежде отыскать следы человека или животного, но потерпел неудачу. Земля была совершенно суха; ни одна капля того лёгкого, меленького дождика не пробилась сквозь листву, чтобы увлажнить почву. Та была такой твёрдой, что след здесь мог оставить разве что трактор. Я вернулся в машину и покачал головой. Двигатель тотчас был заведён, Жюстина включила передачу, и мы тронулись. Я сказал: — Надо бы и к Эмори заглянуть. Мы ведь совсем рядом, а у него наверняка включён свет. У дома Эмори мы оказались, едва я закончил произносить эту фразу, вот только свет был выключен. Жюстина остановила машину и с минуту сидела, вглядываясь сквозь своё стекло взглядом в тёмный и замерший дом. — Будь свет включён, Эд, я бы ни за что туда не сунулась. Когда я приезжала сюда пять лет назад, я дала себе слово больше никогда здесь не бывать. И всё же меня всегда сюда отчаянно тянуло; не могу сказать, что именно. Однако нельзя так просто взять и вернуться куда-либо, когда ты уже совсем другой человек, чем прежде. Ты меня понимаешь? — Думаю, да, — ответил я. — Однажды — пару лет назад — я вернулся в Гэри; мой отец тогда только что умер. Проходил я мимо дома, в котором мы проживали, когда я был ещё ребёнком, остановился и дотронулся ладонью до ворот. И тут огромный пёс выскочил откуда-то из-за дома и начал меня прогонять; а я ведь всего лишь дотронулся до ворот рукой! Жюстина неспешно кивнула. — Вот поэтому-то мне и хотелось, чтобы к дяде Стиву наведался кто-нибудь другой. Нам никогда не возвратиться в былые места. — А если у тебя денег в достатке, тебе в этом и нужды нет. Жюстина повернула голову и строго посмотрела на меня. — Деньги — ещё далеко не всё, Эд. Ими даже совсем не трудно разжиться, если в тебе есть сноровка. Да, мне случилось немного приобрести — выйти за них замуж, — семь лет назад, когда я была твоего возраста. Затем было нечто ещё, от чего мне захотелось убежать, и я купила магазин. Семь лет я работала как проклятая, и теперь у меня двенадцать магазинов. Ныне мне всего лишь двадцать восемь — для тебя, быть может, я древняя старуха — и у меня достаточно денег, чтобы всё продать и больше не работать, если я пожелаю довольствоваться… скажем, восемью или десятью тысячами в год. Но я не пожелаю, поскольку привыкла к большему. Это заколдованный круг, и тебе из него не вырваться. Кроме того, я не буду знать, куда себя деть, если перестану работать десять-двенадцать часов в день. Она вновь завела мотор; машина тронулась, я ничего не ответил. Зарево в небе угасало; пожар либо уже начали тушить, либо там догорали остатки. — Эд, я устала, — произнесла Жюстина. — Сейчас навалилось вдруг как-то. Сегодня я уж не поеду в Сент-Луис; вернусь в Чикаго. Это вполовину ближе. Как ты смотришь на то, чтобы сесть за руль и отвезти меня? — Чудесно, — ответил я. — Только ведь у меня завтра встреча в Тремонте рано утром, и я сомневаюсь, что мне удастся сегодня же попасть на обратный поезд. — А ты бери этот мой «кадиллак»; у меня есть ещё один автомобиль. Вот тебе и не придётся брать машину в аренду. Путь в оба конца займёт всего лишь полтора часа. Идёт? — Идёт, — ответил я. Мы поменялись местами, и я повёл машину в направлении Чикаго. «Кадиллак» вёл себя как паинька; мили он пожирал, словно те были просто дюймами. Глава 5