Когда я свернул на Линкольн-Парк-Уэст, Жюстина пошевельнулась на соседнем сиденье. Во время езды мы некоторое время разговаривали, но когда начались пригороды Чикаго, мне показалось, что она заснула. Тем не менее она сразу сообразила, где мы находимся; «Подъезжай, Эд, к самому дому, — сказала она. — Перед тем как отправляться назад зайди да выпей чего-нибудь». Я подъехал прямо к дому, и мы вышли из машины. Тучи на небе либо уже разошлись, либо мы выехали из-под их покрова. Ночь вновь была чудесной, и звёзды сверкали ярко-ярко! Я залюбовался ими, гадая, не Марс ли вон та красноватая звёздочка? Но вслед за тем мы взошли на крыльцо и оказались в доме. Свет в вестибюле горел, как и в одной-двух комнатёнках под лестницей, но никаких звуков было не слыхать. — Не хочу будить наших, — сказала Жюстина. — Пойдём на кухню; я соображу насчёт выпивки. Мы отправились в заднюю часть дома; на кухне, пока она смешивала составляющие, я вынул из морозильника куб льда. Приготовлено было по стакану виски с содовой и соком; на вкус оказалось мягко и ладно — точно так, как сама хозяйка на вид. Пока мы пили, Жюстина сидела на краю кухонного стола; я же стоял, прислонясь к холодильнику. — Пару часов назад, Эд, — произнесла она, — я спросила, не влюбился ли ты. Ты ответил, что не знаешь. Что бы это значило? — Это значило, что я не знаю. — И сколько вы знакомы? — Мы познакомились этим вечером; вместе мы провели лишь минут двадцать. Нельзя же влюбиться за двадцать минут! — Я тоже так думаю. — А кроме прочего, дело вскорости усложнилось. Её папаша… Ладно, оставим это. Не хочу вдаваться в подробности касательно этой части истории. Жюстина рассмеялась. — И когда же вы встречаетесь вновь? — Надеюсь, завтра вечером. Сегодня, то есть. — В таком случае ты сможешь покатать её на «кадиллаке». — Я подумаю об этом, — пообещал я. Она с минуту меня рассматривала. — Я хочу, Эд, чтобы ты познакомился с моим мужем. — Пожалуйста, — ответил я. — Как-нибудь — обязательно. — Не «как-нибудь». Сейчас же. Она соскользнула с краешка стола на ноги и бросила мне: «Пошли». Я был озадачен, но отставил в сторону свой стакан и последовал за ней. Она казалась совершенно трезвой; это было весьма вероятно, поскольку с её стороны то был лишь третий стакан за те три часа, что мы были вместе, а те два мартини она выпила уже достаточно давно. Я понятия не имел, что взбрело ей в голову, но следовал за ней; пройдя по коридору несколько шагов в том направлении, откуда мы пришли, она отворила какую-то дверь, за которой находились ступеньки, ведущие вниз. И где-то там, внизу, горел свет. Не отставая, я спустился за ней по ступенькам. Всю заднюю половину цокольного этажа занимала большая игровая комната; одна из её стен целиком была отведена под доверху укомплектованный буфет. Перед буфетной стойкой я увидел человека, развалившегося в мягком кресле. Он спал; вероятно, он не был укомплектован так же под завязку, как отведённая под буфет стена, но если ему и недоставало чего-то, то только самой малости. Костюмчик на нём был дорогущим, но порядочно мятым, а также и заношенным; не исключено, что хозяин костюма спал в нём в постели, не снимая. Впрочем, сейчас ведь этот человек и взаправду спал. Трудно было определиться с его возрастом — где-то в промежутке от тридцати пяти до пятидесяти; может, и выше. Лицо у этого человека было крупное и отёкшее; не исключено, что когда-то оно было красивым. — Познакомься, Эд, с моим мужем, — произнесла Жюстина. — Грег, это Эд Хантер. Мы с ним сейчас скоренько отправляемся в постель. Ты не возражаешь? Человек в кресле явно не возражал. Голова его осталась запрокинутой, глаза, прикрытые веками, уставились на потолочные лампы. Был слышен звук его дыхания, губы надувались, когда он делал выдох. Голос Жюстины прозвучал сильно и звонко. Я взглянул на неё и был поражён: в её глазах стояли слёзы! «Пойдём, Эд», — бросила она, и мы вернулись к лестнице. Но у лестницы она сказала вдруг: «Подожди-ка», — и развернулась лицом к залу. Присев на корточки, она расшнуровала туфельки и сбросила их с ног. Пробежав по залу, она потушила торшер в углу, а затем выключила и потолочный свет, падавший на глаза её мужу. Только после этого мы поднялись по лестнице. — Поставь, Эд, что-нибудь на проигрыватель, — попросила она, — пока я приготовлю ещё выпить. Я немного покумекал, как обращаться с «Кейпхартом», и вытащил пластинку Джимми Дорси. Как раз в тот момент, как Жюстина вошла со стаканами, заиграла медленная музыка. Мы сели на софу. Жюстина склонилась головой мне на плечо. — Я устала, Эд, устала ужасно. Я ведь… только так сказала это, там внизу. Не то чтобы всерьёз. — Само собой, — ответил я. — Вот дослушаем эту пластинку, и я тебя выгоню. Но ты ведь не вздумаешь тот час ехать назад? Уже четвёртый час; поезжай домой, завались спать, да спи до обеда. — Нет, — возразил я. — В Тремонте у меня завтра утром срочные дела. — Утром? А я полагала, что с этой — ну, с этой девчонкой — у тебя свидание вечером. — Я не её имел в виду. — Нежели ты говорил про дядю Стива? — Про него, разумеется, тоже, но есть и нечто чертовски более важное. — Я издал смешок. — Звучит так, будто бы я собираюсь переделать уйму собственных дел за твой счёт. Но всё не так скверно, как это звучит, и в конечном счёте будет работать на тебя же. — Так что же тогда ты должен «переделать»? — Пропустим это. — Нет уж, расскажи. Если это за мой счёт — значит, я имею право знать. — Ну, хорошо. Мне предстоит как следует потрясти одного человека, который этим вечером как следует потряс меня. Но об этом я говорить не хочу, и это всё, что я имею тебе сообщить. — А ты упёртый — а, Эд? — Вот именно, — ответил я. — Ты весьма забавный. — Вот как? — Да-да. Тебе, скорее всего, так никогда и не удастся заработать денег, зато ты как следует позабавишься. А может быть — угодишь в ловушку. И уже сейчас ты занёс для этого ногу. — Уже сейчас? — Вообще сейчас, не в данную минуту. Скорее всего, ты клюнешь на банальную тремонтовскую паршивку, женишься на ней и… воспоследуют все те вещи, которые ты намеревался совершить совсем иным образом. Я запустил руку ей в волосы. — Милый котёнок! На это Жюстина рассмеялась. — Чёрт возьми, Эд, не говори такого женщинам, если это правда. Но что это я делаю — обучаю тебя правильно обращаться с женщинами! Ты и так всё умеешь. Она взглянула на свой стакан и увидела, что он опустел. — Налей ещё. — Я лучше пойду, — ответил я. — Великое завтра уже наступает. Она не убрала головы с моего плеча, а я не умел вежливо её отклонить. — А что случилось с пластинкой Мэгги Спэниера? — спросила Жюстина. — Ты, казалось, просто шутил вчера вечером, желая послушать любую пластинку, только не эту. Но когда ты ушёл, я взглянула на неё. Я рассказал ей, что произошло. Жюстина произнесла: — А, лучший друг моего мужа. Как змею меня ненавидит. Ты ведь не подумал, будто это был мой приятель? — Ни в коем случае. — Полагаю, теперь ты думаешь — после того, что я сказала Грегу там внизу, — что я порядочная дрянь? — А это так? — Немного. Чуть-чуть. Если ты спрашиваешь, хранила ли я верность Грегу, то — нет, конечно. Но и беспорядочные связи не по мне. Было у меня несколько приключений, и всё же много воды утекло с тех пор, как я клала кому-то голову на плечо. Я перешла на добывание денег. — Что ж, — ответил я. — Иметь деньги — это ведь здорово. А разве твой муж… — Грег хранит верность — бутылке своей. Не подозревает о существовании женщин, включая и меня. Но тебе не кажется, что этот проигрыватель уже три раза подряд крутит одну и ту же песню? Ты не выставил автоматический останов. — Она убрала голову с моего плеча, а потому я получил возможность встать, подойти к «Кейпхарду» и убрать звукосниматель с пластинки. Когда я обернулся к Жюстине, та уже стояла на ногах. Я приблизился, обхватил её руками и поцеловал; она же прижалась ко мне всем телом — так что я сам с головы до пят перенял её вибрацию. Затем Жюстина отступила и произнесла: — Всё, Эд, доброй ночи. Не повреди «кадиллак». И себя тоже. — Постараюсь, — ответил я. — Доброй ночи, Жюстина. Я вышел от неё, забрался в автомобиль и поехал к дому с меблированными комнатами, в котором мы квартировали с дядюшкой Эмом. Автомобиль я оставил перед входом, взбежал по лестнице и ключом отпер дверь в наш покой.