– Ну, так, давай, расспрашивай, – поддернула рукава Бернингсен. – Для начала, охарактеризуй Поилову, – попросил Зубриков. – Хорошая женщина, – без запинки ответила Галина Ильинична, – тактичная, справедливая. Во все вникает, может посочувствовать, войти в личную ситуацию. – Да уж, тебе посочувствуй, – усмехнулся Зубриков, – Сразу сядешь на шею. – Это к делу не относится, – цыкнула на него Бернингсен. – Ладно, продолжай, – милостиво разрешил Петр Петрович. – Продолжаю. Короче, Поилова – дама приятная во всех отношениях. – Просто приятная дама? – уточнил Зубриков. – Пожалуй. Хотя может и во всех отношениях. Оба рассмеялись. Гоголь был их любимым писателем. – Значит, никаких недостатков ты у нее не наблюдала? – уже серьезно спросил Зубриков. – Конечно, она не святая, – пожала плечами Бернингсен, – Но у меня с ней не было никаких конфликтов и вообще я не находила в ней ничего отрицательного. Жаль, конечно, хорошая была женщина. – Любого человека жаль, – назидательно сказал Зубриков. – Значит, такая она была вся из себя положительная? Ни с кем не конфликтовала? – Был, пожалуй, у нее один конфликт, – припомнила Бернингсен, – С ЛОРом Крыловым. Неприятный человек и выпить горазд. Самомнение, как воздушный шар. – Постой, постой, – прищелкнул пальцами Зубриков, – Кажется, я был у этого Крылова на приеме. Высокий такой, худой, в очках, болезненного вида? – Во-во, Петр. Он самый. Явился как-то на работу поддатый. – И что? – Поилова пригрозила его выгнать. – А он? – Стал орать, что он лучший врач в районе и прочую дребедень. – Чем все кончилось? – Да ничем. Спустилось на тормозах. В дверь снова постучали. На этот раз показалось уже две возмущенных головы. Они толкались в дверном проеме и что-то говорили, перебивая друг друга. – Сейчас впущу! – громко прикрикнула Бернингсен, – Это опять вы, Пустяшкина? Сейчас возмущаетесь, что перед вами человек – долго, а сами зайдете, обо всех забудете. Все, закройте дверь, не теряйте времени. Головы, поворчав, нехотя, исчезли. Бернингсен с облегчением повернулась к Зубрикову. – Вот ведь все лезут, а ты изволь тут мудохаться за эту зарплату. В другое время Зубриков охотно бы перевел разговор на политические рельсы, но сейчас ему было не до политики. – С Поиловой пока ясно, а теперь выскажи свое мнение о Митченко. – О, Петр, это совсем другое дело, совершенно разные люди. – Что, полные противоположности? – Ну, не полные, но противоположности. Митченко, на мой взгляд, подчеркиваю, черствая, холодная, расчетливая, равнодушная. Мне она не нравится, я ей – тоже. – У вас бывали конфликты? – Явных – нет. Так мелкие словесные шпильки. – А как к ней относятся в коллективе? – Смотря кто. Халявщики и разгильдяи любят ее. Она смотрит на их проделки спустя рукава, а нормальные, выражусь именно так, считают, что она не на своем месте. Зубриков помолчал, обдумывая услышанное. – Ну ладно, – поднялся он. – Тебе надо работать, да и у меня есть дела. – Например? – Хочу зайти в милицию, узнать – что с медицинскими документами на моего приятеля Балабанова. Помнишь Гошу? – Еще бы, – поморщилась Бергнинсен, – Неврастеник. – Так точно. Ну так я хочу документы его забрать и, наверное, придется идти к Митченко, она ведь будет пока исполнять обязанности главного. – Наверное. Кто ж еще? Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. – Ну, пока, – сказал Зубриков. – Обниматься не буду, грипп. – Слушай, а где шоколадка для Аллы, ты ведь, наверняка, принес? – Конечно. – Ну так давай сюда. – Вот ей и отдам, а то ты сразу уговоришь, я ж тебя знаю. Оба посмеялись, и Зубриков пошел к двери. На этот раз она распахнулась без стука. В кабинет, чуть не сбив Зубрикова, влетела неопрятная рассерженная женщина. Тот еле успел заслониться от нее палкой. – Ну-с, Пустяшкина, посмотрим, что у вас с давлением-то? – услышал он через закрывающуюся дверь знакомые поставленные нотки в голосе Бергнинсен. Глава 7 Нина Анатольевна Башевич вошла в кабинет следователя уверенной, твердой походкой. Песцовая шуба небрежно распахнута, в ушах огромные серьги, на губах тонкий слой карминовой помады. С первой секунды между ними зародилась антипатия. Меряя друг друга взглядами, они ждали, кто заговорит первым. Так продолжалось секунд тридцать. Наконец Ялович взяла инициативу на себя. – Садитесь, пожалуйста, Нина Анатольевна, – холодным любезным тоном предложила она, – Вам известно, зачем я вас пригласила? – Да, муж передал мне. – Отлично. Хочу вам напомнить, что я веду официальный допрос и могу привлечь вас к ответственности за дачу ложных показаний. – Я не собираюсь давать ложных показаний, – антарктическим тоном проронила Башевич. – Это в ваших интересах, Нина Анатольевна, – кивнула следователь. Башевич промолчала. Поудобнее расположившись на стуле, она приготовилась ждать вопросов следователя. Ялович вцепилась взглядом в невозмутимое холеное лицо Башевич, и внезапно ее захлестнула необъяснимая волна раздражения. Стекла очков словно подернуло пеленой, а левая щека непроизвольно дернулась несколько раз. К счастью это состояние мгновенно прошло, и через секунду она уже овладела собой. Не понимая, что на нее нашло, и, досадуя на себя за это, Ялович, уже полностью взяв себя в руки, приступила к допросу. – Нина Анатольевна, – начала она, – Во сколько вы вчера появились в поликлинике? – Где-то без четверти пять. – А какова была цель вашего визита? Башевич улыбнулась вставными зубами. – Хотела предложить главврачу кое-какие изменения в порядке записи на прием к врачам.