Это их, кажется, устраивает. Во всяком случае, они не возражают. — И что вы предлагаете с ними делать? — вопрошает Том Второй. — Они слишком невинны, чтобы стать гонцами, да и Лондона не знают. Чем они могут нам помочь? Кейтсби кивает, как будто долго об этом думал. — Отошлем девочку изучать город. В тавернах, трактирах, на рынках, в борделях. Ее никто не знает, и она выглядит безобидно. Она сольется с толпой. Она будет глазами и ушами, каких у нас еще не было. — К чему мне прислушиваться? — спрашиваю я. — К чему угодно. Ко всему. Ко всему, что касается королевы, ее двора, ее любовников и даже слуг. Я хочу знать все. — Он улыбается. Взгляд тяжелый, но добрый. — Вы справитесь, Катерина? С одной стороны, я четырежды заблудилась лишь за одно утро, когда вышла из пансиона. С другой — я давно подслушивала сплетни слуг в Ланхерне, узнавая то, чего мне знать не следовало. И нашла письма, которых тоже не должна была находить. Я киваю. — А Йори… я не знаю твоей фамилии. — Джеймсон. — Йори — священник, хоть и недоучившийся. Он может благословить наше дело. Это вызывает одобрительный гул. Заговорщики поворачиваются к Йори, как будто он уже рукоположен, крестятся, бормочут молитвы. — Я… я не имею духовного сана. — Йори багровеет. У меня нет права… — Сейчас сложные времена, — отвечает Кейтсби. — Все мы делаем, что можем. Рукоположение рукоположением, но готов ли ты, Йори, принять на себя эту ношу? Йори склоняет голову, будто в самом деле дает обет: — Да. — Тогда решено. Кейтсби — я начинаю понимать, что он успевает подумать обо всем — достает из-за пазухи небольшой мешочек с монетами и протягивает мне. Я прикидываю на вес — там около фунта, хватит оплатить крышу и стол еще на шесть недель. — Я знаю, что вы пришли ко мне не за деньгами. Но ваш отец был бы рад, если бы вы ни в чем не нуждались. — Спасибо. Я убираю мешочек поглубже, пока Кейтсби не передумал на этот счет — и не только на этот — и не отобрал деньги. * * * — Не понимаю, почему вы решили за это взяться, — говорит мне Йори. Мы вернулись в пансион. Парень стоит на столе и пытается приспособить простыню на потолочную балку, чтобы разделить комнату на две части. Он очень серьезно относится к своему новому положению и заявляет, что нам не подобает находиться в одном помещении, раз уж мы не женаты. Я пытаюсь рассмотреть свое отражение в окне, потому что зеркала в комнате нет. У меня под ногами на тюфяке лежат ножницы, позаимствованные с кухни. — Я тебе уже говорила. Мне нужно слушать сплетни, а сплетен в приличных местах не услышишь. Ты слышал Кейтсби. Он отправил меня в таверны и бордели. Я не могу идти туда в таком виде. — Вы вообще не должны туда идти! — И что мне делать?! Отказаться?! И где я тогда окажусь?! Кейтсби дал нам важное поручение, и я собираюсь его исполнить! Ты от своей задачи не открещиваешься, хотя вообще-то не имеешь права ее исполнять. Йори заканчивает с крепежом простыни и слезает со стола. — Кричать было не обязательно. — Я собираюсь стать лучшей парой глаз, которая у них есть. Я не смогу этого сделать, если на меня будут пялиться или начнут выгонять. Девушек не пускают в такие места, ты же знаешь. Я беру гребень и расчесываю волосы так и эдак, пытаясь понять, как будет лучше. — Я уже одевалась мальчиком, когда бежала из Корнуолла. Тогда ты не возражал. Я просто пойду чуть дальше. — Тогда это было неизбежно. А сейчас — нет. Если вы будете везде расхаживать в мужской одежде… — Я не собираюсь нигде расхаживать. И вообще, ты слышал Кейтсби. Времена сложные, и все делают, что могут. — Я зачесываю несколько прядей на глаза, пытаясь сделать челку. Получается нехорошо, так что решаю уложить волосы на пробор. — Подойди сюда. — И так тоже делать не подобает. Я вздыхаю и встаю. Заглядываю за простыню. Йори устраивает себе постель на полу, а я изучаю, как у него лежат волосы — падают на лоб, едва касаясь бровей, закрывают уши, чуть вьются за ними. У меня волосы тоже вьются. — Ты всегда так носишь волосы? — Как? — Рука его взлетает к голове, трогает затылок. — Я… да. Наверное. Не совсем понимаю, о чем вы. — Они такие длинные и растрепанные, потому что это модно? Или тебе просто все равно? — Меня не заботит мода, — отвечает Йори. — Господь сказал Самуилу: человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце[7]. Я подавляю вздох. — Надеюсь, что ты прав. Один господь знает, как я буду после этого выглядеть. Я возвращаюсь за занавеску и снова забираюсь на тюфяк. Устраиваюсь у волнистого треснутого стекла. Беру в одну руку прядь длинных рыжих волос, а в другую — ножницы. И начинаю резать. Глава 8 Тоби Театр «Глобус», Бэнксайд, Лондон 6 ноября 1601 года На следующий день мы с Кэри наносим Шекспиру еще один визит. Утро воскресенья выбрано специально, ведь в это время нет выступлений и репетиций. Кэри не хочет, чтобы его слова достигли чужих ушей. Кэри обрисовывает ему план: я должен превратить рождественский подарок королеве в предательскую пьесу, которую сыграют в Двенадцатую ночь. Я исполню главную роль. Шекспир устроит прослушивания, а я подберу актеров, стараясь вычислить среди них возможных заговорщиков-католиков. Я буду наблюдать за ними, следить за их действиями и даже предугадывать их. А потом, во время представления, мы арестуем — а может, и убьем — подозреваемого. Шекспир очень долго молчит. — Ее величество благословила этот план, — успокаивающе говорит Кэри. — Разумеется, она щедро заплатит. Это как будто выводит Шекспира из ступора. — О-хо-хо. Я и раньше такое слышал. — Не только слышали, но и делали, — напоминает Кэри. — Это услуга ее величеству. Вы удостоитесь ее покровительства еще на много лет. Ваш театр сделается самым известным в Лондоне, а вы станете самым знаменитым драматургом Англии. — Я и так самый знаменитый драматург Англии. — Тогда не мне напоминать вам, насколько драгоценна монаршая благосклонность. — Это безумие. Все мои пьесы — сумасшествие, которое я не всегда могу облечь в слова должным образом. Почему вы считаете, что у вас получится? — Вера, — отвечает Кэри. Я улыбаюсь шутке, а Шекспир нет. — Мы не знаем. Так же, как не знаем, подействуют ли прочие меры. Но ведь даже в самом худшем случае у вас всего лишь будет новая пьеса. — А если я откажусь? Кэри воздевает руки, как будто упрашивая его. — Я не хочу вам угрожать, Уилл. — Однако вы только что это сделали. — Жалко «Розу», правда? — Кэри опускает руки и бросает притворяться. — Такой хороший театр, но что мы могли сделать? Все эти жалобы горожан… Пришлось его закрыть. Но, учитывая близость к «Глобусу», для вас это должно было стать благом. Две пьесы, шесть представлений в неделю, три тысячи зрителей, тысяча фунтов в вашем кармане и карманах ваших людей. Мне бы не хотелось это менять. Ради вашего же блага.