Коломбе хотелось ему верить. – Ты видел, кто это был? Ты его знаешь? После невыносимо долгого молчания Томми положил очередную карту, но так ничего и не ответил. – Мне бы на твоем месте тоже было страшно, – сказала Коломба. – Но здесь тебе ничто не угрожает. Никто не сделает тебе ничего плохого. Томми застыл в нерешительности, а потом дрожащими руками разложил на одеяле карты рядами по возрастанию и мастям. Закончив, он поднял указательный палец. – Я должна взять одну? Томми кивнул. Коломба улыбнулась: – Некоторые без конца треплют языком, так что и разобрать невозможно, о чем они толкуют… Ты не из таких. Она протянула руку за случайной картой, но Томми слегка ударил по одеялу. Коломба замерла: он хотел, чтобы она не просто взяла карту, а выбрала именно ту, которую он загадал. – О’кей. Не эта. Правее, левее? Она кругами водила рукой над картами… пока Томми не принялся лихорадочно колотить по постели. Коломба снова замерла: ее пальцы парили над королем монет. Когда она поднимала карту, парнишка с испуганным видом отвел глаза. На лицевой стороне короля, масть которого во французском Таро соответствовала бубнам, был изображен профиль длинноволосого молодого человека в мантии и короне. На шее у него висела цепь с крупным медальоном, а в руке он держал топор. Его освещало маленькое солнце – золотая монета, в центре которой краснело смеющееся лицо. Раньше Коломба никогда не обращала внимания на подобные детали, и теперь они показались ей скорее пугающими, чем любопытными. Топор мог представлять собой орудие убийства, но почему именно король? Она развернула карту к Томми, но тот на нее не смотрел. – У тебя дома побывал мужчина с длинными волосами? Или в странном головном уборе? Томми покачал головой. – Вор, который украл деньги? Снова нет. Коломба пыталась придумать очередной вопрос, когда в комнату вошел Лупо. К его чести, в дверь он постучал, правда, ответа не дождался. – Судмедэксперт хочет осмотреть парня. Думаете, я могу… Томми словно ударило током. Опрокинув ночной столик, он так резко вскочил с кровати, что карты разлетелись по всей комнате, а потом закрыл глаза и со сведенными за спиной руками встал лицом к стене. Его била дрожь, из груди его вырывалось шумное дыхание. Лупо пощелкал пальцами перед лицом Рыжей, которая ошеломленно застыла на пороге: – Проснись. Позови врача. У парня припадок. Коломба почувствовала себя так, будто припадок у нее. Ее затрясло так же, как и Томми. «Это невозможно», – подумала она. Но разве она не видела его в той же позе в сарае для инструментов? Тогда она не поняла, что это значит, потому что не видела его лица, но сейчас… Томми стонал и всем телом прижимался к стене, словно пытаясь просочиться сквозь нее. Из его приоткрытого рта тянулась нитка слюны. С трудом вырвав себя из неподвижности, Коломба обняла паренька сзади и простояла так несколько секунд, дыша с ним в унисон. – Все хорошо, Томмазо. Ты в безопасности. Ты молодец, сынок, – прошептала она ему на ухо. Она намеренно употребила слово «сынок», хотя оно обжигало ей рот. Томми резко расслабился, едва не упав на нее, а потом принялся собирать разбросанные карты по возрастанию и мастям. Тем временем Рыжая вернулась с седобородым мужчиной в костюме-тройке. Не будь ему за семьдесят, он мог бы сойти за хипстера, но это был судмедэксперт. – Всем покинуть комнату, – властно распорядился он. – И в следующий раз спрашивайте врача, можно ли с ним пообщаться. Спрашивайте меня. Коломба вышла, как только он начал говорить, и Лупо догнал ее в коридоре. – Я не думал, что так его напугаю. Раньше он даже в лицо мне не смотрел. – Наверное, это от неожиданности. Не знаю. Спросите у врача, – сухо сказала Коломба и ускорила шаг. – Если он скажет, что с парнем все хорошо, можем попробовать еще раз. Опять же неофициально. – Нет. – Почему нет? – Потому что я больше ничем не могу вам помочь, фельдфебель. Если вам нужно признание, то он его не сделает. Не только потому, что он, как мне кажется, не способен объясниться, но и потому, что, на мой взгляд, он не убийца. Она попыталась обойти Лупо, но тот преградил ей дорогу. – Госпожа Каселли, вы сами видели их дом. Одежда, отпечатки… – Дайте пройти. – Я еще понимаю, что он испугался, но вы… – Я не испугалась. Меня просто раздражает, что вы даром потратили мое время. – Вы не умеете врать, госпожа Каселли. Что вам сказал парень? Коломба обогнала его и села в машину, готовая к тому, что Лупо прыгнет на капот, чтобы ее остановить, но этого не случилось. На муниципальной дороге в Медзанотте она вдавила педаль газа в пол, и цепи застучали по асфальту. Пару раз она теряла управление и едва избежала лобового столкновения с каким-то фургоном, но так или иначе успевала выйти из заноса. Она не осознавала, что находится за рулем, и вела машину будто на автопилоте. За дорогой следила лишь крохотная искорка ее сознания, но все ее мысли вернулись на три года в прошлое. В тот день в сельской местности под Римом Коломба стояла перед десятью ржавыми грузовыми контейнерами, расставленными на заросшем травой гумне старой фермы. Местность оцепили спецподразделения, и саперы обезвредили заминированные люки. Когда их открыли, солнечный свет упал на запертых внутри людей, старшему из которых было двадцать, а младшему – всего шесть лет. Почти все они были в ужасном состоянии. Некоторые, пошатываясь на ватных ногах, бросились бежать, но большинство так и остались стоять, каждый в собственной темнице. Дети были покорны воле человека, возомнившего себя Господом Богом, который без помех орудовал в течение тридцати лет, похищая детей, убивая их или выращивая, как бройлерных цыплят, и внушая им верховный порядок – порядок, карающий за ослушание смертью. «Никогда не смотреть наружу». Когда люк открывался, им следовало развернуться лицом к ближайшей стене, сведя руки за спиной. Так же, как сделал это Томми. Коломба не знала, как и когда, но Томми, как и Данте, побывал узником Отца. Глава вторая 1 Отец в ящике вместе с Данте. Данте слышит его дыхание, его слабый насмешливый голос, чувствует его прикосновение. Данте не может сбежать, не может даже изменить позу. Он не может достать лбом до крышки ящика, иначе разбил бы ее ударами головы. Если бы не кляп, он умолял бы о пощаде, зубами разорвал бы себе вены. Почему он не умирает? Данте молит Господа, в которого не верит, чтобы тот умертвил его, испепелил на месте. Отдающиеся в голове крики становятся оглушительными, он дрожит и пускает слюни. Придя в себя, он не знает, сколько времени провел без сознания; он столько выстрадал, что теперь почти спокоен. Отца больше нет рядом. Коломба убила его, чтобы спасти им с ней жизнь. Данте старается как можно меньше думать о силосной башне под Кремоной, где Отец запер его на тринадцать лет, однако сейчас предпочел бы находиться в башне. Там, по крайней мере, было отхожее ведро, а не подгузник для взрослых, который, как он понял на ощупь, надет на нем сейчас. Относительное спокойствие исчезает, Данте ощущает, как внутри его снова просыпается пускающий слюни идиот. Он сосредоточивается на примитивном виде медитации, которому научился самостоятельно и который он до сих пор использовал только в борьбе с абстинентным синдромом, когда долго не принимал лекарства. Он визуализирует образ, который ассоциируется у него с покоем и благополучием, – Гудетаму[2]. Это персонаж японских мультфильмов – яичный желток с ручками и ножками, который все время спит и ноет. Мастер дзен такого бы не посоветовал, но Данте верит в свободу выбора. Гудетама оказывает на Данте требуемый эффект, его дыхание выравнивается. Данте представляет, как вялый, ленивый Гудетама выползает из отверстия в ящике и ложится на крышку, чтобы подышать свежим воздухом. Если Данте постарается, он тоже сможет выбраться, ведь свобода всего в паре сантиметров. Боясь, что Отец снова его похитит, Данте всю жизнь учился высвобождаться из цепей, из-под замков. Он может взломать висячий замок, зажав зубами шпильку, выпростаться из смирительной рубашки, вывихнув плечи, и ударить по металлическим наручникам так, чтобы они открылись. С пластиковыми стяжками еще легче. Его изуродованная левая рука – сплошная рубцовая ткань. Пястные кости так и не срослись, и ладонь его стала гибкой и подвижной. Данте рывками дергает рукой в петле, пластик режет ему кожу. Гудетама ерзает, ноет. Данте снова укладывает его на крышку. Изуродованной рукой он высвобождает вторую и обе щиколотки и наконец вытаскивает изо рта кляп. Кляп был застегнут на затылке, и теперь, увидев его, Данте понимает, что это резиновый шарик из тех, что кладут себе в рот мазохисты, чтобы приглушить крик. Он гадает, как отреагировала бы Коломба, предстань он перед ней в таком виде. Ведь у нее такой… классический образ мыслей. Он скучает по Коломбе, но боится думать о ней, помня, как она держалась за свой вспоротый живот с широко распахнутыми от потрясения и боли глазами. Данте не знает, сколько времени прошло (часы? дни?), но у него все еще не укладывается в голове, что Коломба не защитила его от похитителя, не одолела плохих парней, как Чудо-женщина из комиксов. Общаясь с ней в качестве… консультанта, Данте приучился на нее полагаться. Рядом с ней он чувствовал себя в безопасности, под защитой. Его к ней тянуло. Однако воспоминания о прошлом его не спасут. Данте разминается, насколько это возможно в ограниченном пространстве, где между ним и решеткой всего тридцать сантиметров. Он пытается выбить крышку, но та не поддается и даже не скрипит. Как могильный камень. Ему не следовало думать о могиле, и Гудетама исчезает. Данте бьет по доскам руками и лбом, пока кровь не застилает ему глаза, теряет сознание и приходит в себя с привкусом рвоты во рту. Необходимо выбраться, пока он окончательно не обезумел. Данте массирует онемевшую здоровую руку, ощупывает ею углы крышки над своей головой: ни петель, ни направляющих. Крышка заколочена снаружи. Он обещает себе, что, если сейчас же не найдет способ ее открыть, перережет себе вены. Можно воспользоваться острым двухсантиметровым шпеньком от застежки кляпа. Как ни странно, в полубреду мысль о самоубийстве кажется Данте почти бодрящей: он не умрет, как трус, все произойдет быстро и почти безболезненно. Но пока у него есть другие дела. Ощупывая дно ящика, он внезапно чувствует что-то странное – круглые метки величиной с ластик на карандаше. Он надавливает на один из них ногтем, и деревянная крышечка отлетает. А под ней… Не может быть, это очередной сон. И все же его пальцы, натренированные тысячами одиноких экспериментов, не могут ошибаться.