Ей не удалось бы спуститься по лестнице, не уронив свой груз, но в этот момент из темноты появилась горстка людей. Официанты, одетые в черное продавцы из бутика, случайные прохожие, – вместо того чтобы бежать, они попытались оказать хоть какую-то помощь пострадавшим. Все они бросились к ней, все рыдали и кричали, все хотели вырвать девушку из ее объятий и говорили ей: «Присядь, успокойся, иди сюда». Отталкивая их, она кричала: «Позаботьтесь об остальных! Помогите остальным!» Или думала, что кричит. Очнулась она в парижской больнице Святой Анны. Сквозь пелену транквилизаторов врач с печальным лицом объяснил ей, что девушка, которую она вынесла из ресторана, обнюхавшаяся кокаином албанская модель, умерла на месте, когда стол – тот самый стол, что спас жизнь Коломбе, – размозжил ей череп. Но Коломба приняла новость почти равнодушно. У нее больше не было внутренностей. Под тонким слоем кожи осталась лишь пустота. И если бы она не утратила способность удивляться, тот факт, что пустота продолжала дышать и сохранила облик человеческого существа, показался бы ей невероятным. За первую неделю она не сказала почти ни слова – ни сослуживцам, ни матери, ни приносившим «глубокие соболезнования» представителям всевозможных организаций, ни этому ничтожеству, который до тех пор был ее парнем, а в следующие пару месяцев поспешно слился, не вынеся новую, больную и страдающую Коломбу. Общение с ними вынудило бы ее снова почувствовать себя человеческим существом, а этого Коломба не могла допустить. Ей хотелось превратиться в стену, в простыню, в один из стоящих в вазе цветов, посланных начальником полиции «с бесконечным сочувствием и пожеланием скорейшего выздоровления». В обыденный предмет, который ничего не чувствует, в вещь среди вещей. Сделать это ей не удавалось, но она предпринимала попытку за попыткой, убивая время, пока оперировали сухожилие и плечо и пытались заставить ее поесть. Она начала принимать пищу лишь тогда, когда врачи уже решились было перевести ее на принудительное кормление. Не встряхнули ее даже посещения Ровере, который просто сидел возле нее, который сказал, что она ни в чем не виновата, и повторял ей это день за днем, когда начались приступы паники, кошмары и допросы управления внутренних расследований. А ведь Ровере страдал не меньше, а то и больше ее, ведь он недавно потерял жену – беда не приходит одна, – и мучился чувством вины за то, что едва не обрек Коломбу на смерть, отправив ее на это задание. – В итоге комиссия меня оправдала. Но я с готовностью приняла бы обвинительный приговор. Я считала и продолжаю считать, что совершила страшную ошибку, – закончила Коломба. Данте едва осмеливался дышать в непроглядной тьме, что его окружала, – и в той, что была вызвана ее рассказом. – КоКа… но почему ты винишь во всем себя? Что ты могла поделать? – Задержать его прежде, чем он войдет в ресторан. – Но ты увидела его только в последнюю секунду. – Я – да. Но коллеги заметили его еще на улице. Они видели, как он входит в бутик. А я велела им подождать. Сказала, что теперь он у нас в руках, что он точно поднимется повидаться со своей девушкой. Что я пригляжу за ним и не дам ему уйти. Все выходы были под наблюдением, бежать ему было некуда, мы могли действовать без спешки. Строго говоря, не я отвечала за операцию, но французские коллеги последовали моему совету. В отчете они написали, что, цитирую, «полагались на мой опыт и знание предмета». Это был величайший провал французской – а может быть, и европейской – полиции за последние полвека. Никто не хотел брать на себя ответственность за подобное фиаско. Подал в отставку префект, едва не сняли шефа французской полиции, посольства разругались в пух и прах. С тех пор у нас не слишком теплые отношения с французами. – Уверен, у тебя были веские причины так поступить. Я знаю, как ты рассуждаешь. – Я знала таких, как Белломо. Я боялась, что он вооружен и откроет перестрелку в людном месте. Боялась, что пострадают люди. Но сделала только хуже. – Поняв, что его вот-вот схватят, он бы в любом случае нажал на детонатор. – Таково было и заключение комиссии, которая добилась, чтобы мое имя не трепали в газетах, а саму меня не вышибли из полиции. И я все время себе это повторяю. Но факт остается фактом: я приняла неверное решение. Поэтому я больше не могу делать свою работу. Не из-за приступов паники. С ними я могла бы справиться. Но я больше не могу полагаться на себя и собственное суждение. Данте пододвинулся поближе к ней. Теперь их разделяла всего пара сантиметров. В темноте вырисовывался лишь ее невесомый силуэт. Он испытывал мучительное, почти непреодолимое желание ее обнять. Боже, как давно он не обнимал женщину! Как ему хотелось прижать к себе такую хрупкую в этот момент слабости Коломбу… Едва успев об этом подумать, Данте удивился самому себе и замер, уже потянувшись было, чтобы взять ее за руку. Не стоит, конечно, не стоит. Он снова откинулся на кушетке. – КоКа, утешитель из меня не слишком хороший. Я так долго жалел себя, что, когда больно другим, единственная моя стратегия – дождаться, когда их боль пройдет. Но могу сказать тебе одно. Я убежден, что, если бы ты вела мое дело, когда я был заключен в силосной башне, ты бы меня нашла. Коломба фыркнула: – А у тебя неплохо получается. – Правда? Я просто сказал, что думаю. Спать хочешь? – Нет. – Коломба поднялась и, хрустнув позвонками, потянулась. После дневной пробежки мышцы приятно онемели, и она снова подумала, что пора вернуться в режим тренировок. – Не уверена, что мне удалось бы тебя найти, но мальчика с видео я хочу освободить, пока он не стал таким, как ты. Одного Данте Торре миру вполне достаточно. 19 К рассвету составленный Инфанти список сократился до тридцати, а к десяти утра – до шести детей. Остальных они вычеркнули, поскольку их трупы были с уверенностью опознаны либо не подходили по возрасту и полу. Прежде всего они исключили жертв убийств. По большей части это были новорожденные и грудные дети. Шесть оставшихся детей представляли собой воплощение жестокости судьбы. Одного мальчика унесло потоком во время наводнения – его так и не нашли, – другой сгорел в родительском доме, третий погиб при сходе лавины, четвертый и пятый разбились в авариях по вине тупоголовых лихачей: их тела были настолько изуродованы, что опознать их не смогли даже родные. Самой страшной и гротескной оказалась смерть шестого ребенка. Минивэн с шестью пассажирами, направлявшимися в паломничество к храму в провинции Мачерата, слетел с обрыва и взорвался. Все находившиеся в машине погибли. Тела были до неузнаваемости обезображены аварией и взрывом бензобака, что в жизни бывает столь же редко, сколь часто случается в кино. Этот допотопный, лишенный современных систем безопасности минивэн, принадлежавший приходу, пожалуй, вообще не должен был выезжать на дорогу. Когда в списке осталось шесть имен, Коломба, осушив целый кофейник несмешанной арабики из Санто-Доминго, взяла на себя самую тяжелую задачу – связаться с семьями. Данте самоустранился. Как бы ему ни нравилось врать и притворяться по телефону, но человеческого горя он не выносил, особенно острой боли утраты сына или внука. При личном общении способность наблюдать за выражением лиц и языком тела позволяла ему отстраниться от ситуации, но, говоря по телефону, он не мог не распознать в голосах собеседников тысячу оттенков страдания, и это страдание откликалось в нем. И хотя у большинства людей для подобных случаев обычно заготовлен набор готовых фраз, Данте в этом смысле был настоящим социальным аутистом и скорее бередил раны, чем утешал. Коломба понимала, что задача будет не из легких, но все прошло еще болезненнее, чем она ожидала. Ее звонок разбудил кошмары и вызвал слезы, проклятия и, по крайней мере в одном случае, горестные стоны. Тем не менее Коломбе оставалось лишь стоять на своем. – Вы не могли бы прислать нам фотографию? Лучше всего по электронной почте, но факс тоже подойдет. Она рассказывала сказки о статистических исследованиях полиции, о сборе данных, которые могут спасти жизни, и лгала лишь отчасти. В довершение всего только двое из опрошенных имели доступ к интернету или компьютеру, и Коломбе пришлось уговаривать остальных обратиться в интернет-кафе или в местный сувенирный магазин и отправить снимки как можно скорее. Каким-то чудом ни один родственник не отказался, и через пару часов у нее были фотографии всех шести детей. Тем временем Данте, натянувший на глаза черную маску, спал плохо. Его мозг не переставал работать, и сон его постоянно прерывался. В своем тревожном забытьи он словно пытался собрать пазл из кусочков, которые отказывались совпадать. Среди этих кусочков был и Отец, и загадочный мальчик, и еще более загадочное поведение Ровере. Он не знал, как они связаны, но чувствовал, что его боль и побуждения – важная нить клубка, который он пытается распутать. Мысли его были сумбурными, что свойственно тем, кто ночами лежит с закрытыми глазами, напрасно призывая сон. Однако Данте снова и снова воскрешал в памяти уже известные ему детали, словно разгадывая головоломку: необходимо было частично заштриховать абстрактную фигуру, чтобы взгляду открылись скрытые очертания знакомых предметов. Резкий поток света вырвал его из полудремы. Коломба грубовато сорвала с Данте маску и устало посмотрела на него: – Они у меня. Есть одна идея. – Фотографии детей? – с пересохшим горлом переспросил он, на ощупь отыскивая пачку сигарет. – Да. Они в компьютере. Ты готов или еще время потянем? – с сарказмом спросила она. – Одну минуту, я только умоюсь. Ночью Данте рухнул в кровать, не раздеваясь. Теперь он снял рубашку, плеснул себе в лицо холодной водой из-под крана, принял всевозможные капли и пилюли, чтобы хоть немного приглушить мучащую его тревогу, и вышел в гостиную с полотенцем на плечах. Коломба впервые видела его с обнаженным торсом. Он был тощим как щепка и снова напомнил ей Дэвида Боуи в старом фантастическом фильме. Однако, вопреки вредным привычкам Данте, его худощавость не казалась болезненной и больше походила на худобу слишком быстро вытянувшегося подростка. Если бы не несколько седых волосков в его отросшей за последние два дня, когда он перестал бриться, щетине, он выглядел бы моложе своих лет. – Закончил? – спросила она. – Почти. Извини, но мне нужен кофеин. – Что ты, не торопись… – Не язви, это займет всего минуту. Хочешь кофе? Коломба хотела, но из чувства противоречия отказалась. Размеренными движениями травника Данте приготовил один из своих блендов и, не дожидаясь, пока кофе остынет, выпил две чашки подряд. – Я готов, – сказал он наконец. – Где они? – Здесь. – Коломба развернула к нему экран компьютера. Пока Данте умывался, она сделала из шести снимков коллаж. Фотографии, пришедшие на гостиничный факс, отсканировали для нее на стойке регистрации. В отличие от остальных, они были черно-белыми. Шесть фотографий мальчиков от пяти до шести лет, каждый из которых улыбался. Увидев их снова, Коломба впервые поняла, что, если тот, кого они ищут, среди этих детей, ему повезло больше остальных. Его похитил и держит в заточении безумец, но, в отличие от остальных, он все еще жив. Секунд десять Данте, скрестив руки, смотрел на коллаж и наконец уверенно показал на одну из фотографий. – Вот этот, – сказал он. Коломба резко, со свистом, выдохнула: – Мне тоже он показался самым похожим, но на сто процентов я не уверена. Не можешь быть уверенным и ты. Дети быстро растут и меняются. – Я уверен на все сто, – настаивал Данте. – Что с ним случилось? – Это мальчик из минивэна. Руджеро Палладино. – Черт! На миг до Данте как будто докатилось эхо его почти сна, и одна бойня наложилась на другую. Но Коломбе он ничего не сказал – в том числе потому, что не смог бы передать свои ощущения словами. – Шесть трупов, и все, чтобы похитить его. – Скажи, почему ты так уверен? – Ничего не замечаешь? Кое-что отличает его от остальных детей. Коломба вспомнила фотографии сына Мауджери и точный диагноз, поставленный ему Данте. Однако здесь был всего один снимок, к тому же мальчик позировал. Затем она заметила глаза: – Слегка похож на азиата. – Верно. Маленькие, близко посаженные глаза. А как тебе подбородок? Коломба вздохнула. Когда Данте начинал строить из себя профессора за кафедрой, он становился невыносим. Но она ему подыграла: – Слабовыраженный. Как у мальчика с видео, но тот стоял в другой позе, поэтому судить сложно. – Так называемый скошенный подбородок. Но он пошел не в отца и не в мать. Это лицевая дисморфология, вызванная гипоплазией нижней челюсти. Характерный признак ФАС. – Чего, прости? – Фетального алкогольного синдрома. Алкогольного синдрома плода, – сказал он, как будто растолковывая ей очевидную истину. – Его дура-мать пила во время беременности. Плод не способен блокировать продукты распада этанола, проникающие через плаценту… – Да, это я знаю. Я женщина детородного возраста. Данте обратил на ее слова не больше внимания, чем на жужжание мухи. – …и вызывающие отклонения в развитии. – Насколько серьезные? – Существуют различные степени выраженности синдрома в зависимости от количества употреблявшегося матерью алкоголя и сроков беременности – пила она в первом триместре или даже позже. Речь может идти как об отклонениях в психическом развитии, так и о серьезных физических дефектах. Поскольку на видео проблем с двигательным аппаратом не заметно, я бы сказал, что у мальчика нарушение умственного развития. Одному Богу известно, как он переносит заточение. – Данте взглянул на Коломбу. – Поэтому я уверен, что Руджеро – тот самый ребенок. У него замедленная обучаемость и умственная отсталость, как и у Луки, хоть и другого свойства. Похоже, Отец предпочитает самых обделенных судьбой детей.