– Простите, еще кое-что… Здоровой рукой он достал из кармана мобильник и показал женщине, а потом и ее мужу что-то на экране. Коломба понятия не имела, что он мог им показать, и не слышала их ответа, однако, когда супруги кивнули, Данте завелся еще больше. Выйдя из дома, он преобразился. Первое решение мучившей его загадки обожгло его, как оргазм. – Данте, в чем дело? – спросила Коломба. – Я уже вся издергалась, а мне за руль садиться. Ты же не любишь, когда я вожу в таком состоянии. Фирменная усмешка Данте превратилась в лучезарную улыбку олимпийского чемпиона. – С тобой когда-нибудь случалось сатори? – Что-что? – Просветление. – Насчет Отца? – Только отчасти. Я понял, почему мы с тобой занимаемся этим делом. Не знаю, куда это нас приведет, но часть паутины я с мозга стряхнул. – Он взглянул на Коломбу, и его улыбка погасла. – Только вот, боюсь, то, что я понял, тебе не понравится. – Да мне ничего в этой истории не нравится. Ну так что? – Ровере, – сказал Данте. – Я знаю, что́ он скрывает. 21 «Чем ты готов пожертвовать?» Ровере весь день не мог выбросить из памяти слова этой песни. Они застряли у него в голове еще утром, когда мелодия заиграла на стоящем на ночном столике старомодном радиобудильнике, который он ни за что не согласился бы сменить на новый. Прежде чем заработать, будильник издавал нарастающее жужжание, словно старый ламповый телевизор. Обычно Ровере выключал его прежде, чем тот успевал зазвонить, но на этот раз позволил будильнику надрываться. Он был слишком изнурен, чтобы пошевелиться. Голос певца его почти удивил. Он казался, а может, и был совсем молодым. Елена бы его узнала, она старалась быть в курсе всего, что нравится молодежи. Будучи преподавательницей лицея, она считала, что, для того чтобы понимать учеников, должна свободно ориентироваться в их мире. Все они пришли на ее похороны, и, хотя они казались грустными, как будто потеряли родственницу, он, к собственному удивлению, спрашивал себя, не притворяются ли они, чтобы потом было что рассказать друзьям или чтобы удачно получиться на сделанных на телефон фотографиях. «Чем ты готов пожертвовать?» Ровере не знал, кто исполнял песню, и забыл остальные слова, но ответ на этот вопрос был ему известен. Всем. Вот его ответ. Он готов пожертвовать всем, чтобы положить конец собственной одержимости. Служебный автомобиль высадил его возле дома, и Ровере, рассеянно помахав водителю, направился к двери. Несмотря на то что его родители были ярыми католиками, самого Ровере никогда не покидали сомнения – те же вечные сомнения и жажда истины немало поспособствовали его полицейской карьере. Но разве может рациональная мысль объять непостижимое, познать трансцендентное? К безусловной вере Ровере оказался не способен, но в то же время был слишком привязан к традициям, чтобы решительно отвергнуть идею Бога. На протяжении всей жизни он продолжал колебаться. Он не посещал мессу, но не считал себя атеистом и тем более агностиком. Господь, вероятно, существует, но Он столь далек от мира и людей, что между верой и безверием нет никакой разницы. Однако, когда заболела Елена, он снова начал молиться самозабвенно, как в глубоком детстве. Он не готов был отказаться даже от малейшего шанса в надежде на чудо. Со свойственным ему упорством и методичностью, Ровере без устали читал молитвы-прошения и ходатайственные молитвы. Даже после смерти Елены молитвы даровали утешение в мучительные часы, когда одиночество свинцовой плитой ложилось ему на плечи. В последнюю неделю он снова перестал молиться и знал, что на сей раз это навсегда. Если когда-то на него и были обращены очи Господни, то теперь Всевышний, конечно, отвернул от него свой взор, разгневавшись на его глупость и заблуждения. Ровере жил лишь надеждой, что ему удастся хотя бы частично все исправить. Но чтобы искупить вину, он должен еще глубже опуститься в пропасть. Он непрестанно задавался единственным вопросом: «Какова кара за предательство, за ложь, за обман?» Ответ был неизменным: он должен отказаться от всего. В конце концов он за все заплатит. Но Ровере ни о чем не жалел, пусть даже извлеченные им фрагменты истины лишь приумножили груз на его сердце. Остановившись на пороге, он закурил сигарету. Проникающий сквозь матовые стекла с цветочным узором свет отбрасывал на фасад соседнего здания его темную тень. Ровере изумленно затаил дыхание. Он вдруг показался себе бесплотным, бестелесным. Он принимал пищу только для того, чтобы не валиться с ног, и тщетно пытался разобраться с текущими делами. Эту войну он проигрывал. Он превратился в лицедея, который играет самого себя, пытаясь заполнить оставшееся от него же пустое место. «Чем ты готов пожертвовать?» Поначалу сомнение было ничтожно мало. Он мог удерживать его на задворках разума, полного боли за Елену. Сомнение прокрадывалось в затаенные уголки сознания и тихонько шевелилось у него внутри, но он мог не придавать ему значения – или хотя бы притвориться, что не придает. Но стоило боли утраты самую малость притупиться, как червь сделался сильнее, начал обвивать и глодать его нутро. Когда он стал его неразлучным спутником? Должно быть, после того, как он навестил Коломбу в парижской больнице и увидел печать смерти на ее лице. Тогда он впервые почувствовал, что, возможно, у его сомнений есть основания и что ему не обрести душевного спокойствия, пока он не выяснит правду. И что же он нашел за дымом и зеркалами, за ширмами и игрой вееров? Только поглотившую его пропасть. «Чем ты готов пожертвовать?» «Разве мне есть что терять? Я обнажен до костей». В последний раз затянувшись, он открыл дверь. Протянувшиеся из тьмы руки тотчас же схватили его и бросили об стену. Ровере не привык к насилию. Карьера штабного начальника всегда уберегала его от уличных беспорядков, опасных арестов, пинков и кулаков. Но он все-таки сделал слабую попытку попасть локтем в лицо находившемуся сзади нападающему. Мысленно он проклинал собственную глупость. Он должен был знать, что однажды это случится, что рано или поздно чудовище, скрывающееся под именем Отца, поймет, насколько он опасен. Нападающий болезненной хваткой схватил его за локоть и снова с силой ударил о бетон. – Стоять, мать вашу! – произнес женский голос. Ровере немедленно перестал сопротивляться. – Коломба! – воскликнул он. Это действительно была она. Коломба была разъярена и измотана. Всю дорогу из Фано она вжимала педаль газа в пол вопреки жалобам Данте, который кричал, пока не выбился из сил. Его даже несколько раз стошнило в окно. С каждым километром этой кошмарной поездки ее гнев только нарастал, пока не превратился в жажду крови. Никогда еще ее так не использовали, не предавали. – Еще раз повысите голос – и я вам зубы выбью! Руки к стене! – прорычала она. – Коломба, я не понимаю, что происходит, – уже спокойнее произнес Ровере. Коломба ударила шефа под левое колено, чтобы заставить его раздвинуть ноги. – К стене! Не двигайтесь. – Она начала его обыскивать. – Ты же знаешь, я не вооружен. – Я думала, что многое знаю. Краем глаза Ровере увидел, как в дом заходит Данте. Он казался еще бледнее обычного, но, возможно, дело было в падающем с лестничной площадки свете. Данте остался стоять в дверях, как будто в доме таилась какая-то неведомая опасность. – Господин Торре, может, хотя бы вы изволите объяснить мне… Коломба словно с цепи сорвалась. Схватив Ровере за ворот плаща, она начала яростно его трясти, раз за разом ударяя грудью об стену. – Хватит! Хватит лжи и отговорок! Скажите наконец правду, черт вас возьми! – Вы знали об Отце. Знали с самого начала, – сказал Данте. Ровере вздохнул. Он одновременно гордился Коломбой, которой покровительствовал, и был напуган ее реакцией. – Нет, я не знал! – Черт, я сказала – хватит! – закричала Коломба. – Я говорю правду. Я всего лишь… – он запнулся, – боялся. Подозревал. Считал, что попросту сошел с ума, раз мне приходят подобные мысли. – И решили использовать нас, чтобы развеять сомнения, – сказала Коломба. Она из последних сил старалась держать себя в руках, но чувствовала, что вот-вот взорвется. – Как вы поняли? – спросил Ровере. – Я пытался разобраться, – сказал Данте. – Разобраться в том, как вышло, что я стал заниматься расследованием. И если это не было чистым совпадением, значит вы вовлекли меня в дело с помощью КоКи и намеренно умолчали о многом из того, что вам было известно. – Данте помолчал. У него было немало причин, чтобы чувствовать себя полным идиотом. – Но я не понимал, как такое возможно. Вы вызвали КоКу сразу после обнаружения трупа в Пратони. Как вы могли так быстро обо всем догадаться? Неужели вы были сообщником Отца? Будь это так, все сошло бы шито-крыто. Вы знали жертву? Исключено. Вы не узнали бы в похищении почерк Отца, если бы не были единственным, кто осведомлен о некой детали, которая для остальных не имела ни малейшего значения. А потом я понял: ботинки. Отец оставляет ботинки своих жертв на виду. Это послание. Я прав? – Да. – Вы знаете, что оно означает? – Нет. – Но вы знали о нем еще до того, как приехали в Пратони. Вы общались с семьей Палладино? – спросил Данте. – Да, – признал Ровере. Он словно говорил с самим собой. Коломба в полном изнеможении отпустила его и сделала шаг назад. Все. Это. Правда. Почувствовав, что его больше не держат, Ровере повернулся и расправил пиджак: – Мне жаль, Коломба. Я собирался тебе рассказать, только ждал подходящего момента. Коломба молчала. Ей было так противно, что она не могла даже взглянуть на шефа. – Как вы вышли на Палладино? – снова спросил Данте. – Этого я не могу вам рассказать. Пока не могу. Скажу лишь, что вместе вам удалось совершить настоящее чудо. – Чудо… – будто в трансе, повторила Коломба. – Это важнейшее расследование в твоей жизни, Коломба. Ты единственная, на кого я мог положиться, – сказал Ровере, надеясь, что его слова звучат убедительно. – А он… – Ровере показал на Данте. – Он единственный, кто мог задать тебе правильное направление. – Вам повезло, что я ненавижу насилие. И что у меня конфисковали кастет, – сказал Данте. – Я хочу знать все, – решительно произнесла Коломба. – Не сейчас. Прошу тебя, доверься мне. Подожди еще немного. Всего несколько дней. Я постараюсь уберечь тебя от всего, что произойдет. – Ровере направился к лестнице. Захваченная врасплох, Коломба догнала его лишь через несколько секунд: – Куда это вы собрались, черт возьми?