— Для чего это? — Чтобы избавиться от… от вшей. Понимаешь ли, Баррис, от тебя могут заразиться другие дети, ты ведь этого не хочешь, правда? Баррис встал. Первый раз в жизни я видела, чтоб человек был такой грязный. Шея тёмно-серая, руки шелушатся, под ногтями траур. Умыта у него была только самая серединка лица, величиной в ладонь. Раньше его никто не замечал — наверно, потому, что всё утро класс развлекали мы с мисс Кэролайн. — И, пожалуйста, Баррис, — прибавила мисс Кэролайн, — прежде чем прийти завтра в школу, обязательно прими ванну. Верзила захохотал. — Думаете, вы меня прогнали, хозяйка? Я сам уйду. На нынешний год я уже отучился. Мисс Кэролайн посмотрела на него с недоумением. — Что ты хочешь сказать? Он не ответил, только презрительно фыркнул. — Он из Юэлов, мэм, — объяснил кто-то из самых старших ребят, и я подумала — она всё равно не поймёт, не поняла же, когда я сказала про Канингемов. Но мисс Кэролайн слушала внимательно. — У нас полна школа Юэлов. Они каждый год приходят в первый день, а потом бросают. В первый день это их инспекторша заставляет, потому что грозится шерифом, а дальше она ничего не может. Она думает, в список их записала, в первый день в школу загнала — ну и по закону всё в порядке. А вы потом круглый год отмечайте — мол, на уроках не был, и всё… — Но что же смотрят их родители? — удивилась мисс Кэролайн. — Мать у них померла, — был ответ, — а отцу наплевать. Баррису Юэлу этот разговор явно польстил. — Я в первый класс третий год хожу, — гордо сказал он. — Коли изловчусь, так на тот год во второй переведут. — Пожалуйста, садись, Баррис, — сказала мисс Кэролайн. Вот тут она дала маху. До сих пор Юэл всё терпел, а теперь разозлился. — Как бы не так! Коротышка встал. — Отпустите его, мэм, — посоветовал он. — Он подлый парень, просто подлый. Ещё заварит кашу, а у нас тут есть маленькие. Коротышку самого-то было от земли не видать, но, когда Баррис Юэл обернулся к нему, он быстро сунул руку в карман. — Ну, ну, полегче, — предостерёг он, — а то ты у меня сдохнешь — не охнешь. Топай отсюда. Баррис, кажется, испугался мальчонки вдвое меньше себя, и мисс Кэролайн воспользовалась его минутной растерянностью. — Иди домой, Баррис, — сказала она. — Не то тебе придётся иметь дело с директором. Так или иначе, я должна буду ему обо всём доложить. Юэл фыркнул и неторопливо, нога за ногу, двинулся к выходу. — И докладывай, чёрт с тобой! Нашлась училка сопливая, видали мы таких. Думает, она меня выгнала. Это я сам ушёл, так и запомни! Захотел — и ушёл. Он выждал ещё минуту, уверился, что она плачет, и только тогда, лениво шаркая ногами, вышел. Мы все сгрудились вокруг учительского стола и, кто как мог, утешали мисс Кэролайн — подлый этот Юэл… не по-честному… таких и учить нечего… это не по-мейкомбски, мисс Кэролайн, наши так не поступают… да вы не горюйте, мэм… мисс Кэролайн, может, вы нам ещё почитаете? Вот про кошек было очень даже интересно… Мисс Кэролайн улыбнулась, громко высморкалась, сказала: «Спасибо, мои милые, теперь садитесь по местам», раскрыла книгу и повергла весь первый класс в недоумение длиннейшим рассказом про жабу, которая почему-то жила в доме. Когда мне в четвёртый раз за этот день пришлось миновать дом Рэдли (и уже второй раз — галопом), настроение у меня было самое мрачное, под стать этому дому. Если весь школьный год будет так же насыщен бурными переживаниями, как первый день, это, пожалуй, даже занятно, но если при этом целых девять месяцев нельзя будет ни читать, ни писать, так уж лучше я удеру. Под вечер мой план был готов, когда мы побежали встречать Аттикуса, я даже не старалась перегнать Джима. Мы всегда встречали Аттикуса после работы и бежали к нему, как только он показывался из-за угла почты. Аттикус, видно, забыл, что днём я впала в немилость, и забросал меня вопросами про школу. Я отвечала нехотя, и он не стал настаивать. Кэлпурния, видно, поняла, что у меня был тяжёлый день, и позволила мне смотреть, как она собирает к ужину. — Закрой глаза и открой рот, — сказала она. Она не часто баловала нас хрустящими хлебцами, вечно говорила — некогда, но сегодня мы оба ушли в школу, и у неё-то день был лёгкий. Она знала, как я люблю хрустящие хлебцы. — Соскучилась я, — сказала она. — В доме стало так пусто, пришлось часа в два включить радио. — А почему? Мы с Джимом всё равно дома не сидим, вот только если дождь… — Ну да, — сказала Кэлпурния, — но если кликнуть, кто-нибудь да прибежит. Я полдня только и делаю, что вас кличу. Что ж, — прибавила она, поднимаясь с табурета, — пожалуй, я как раз успею подсушить хлебцы. А теперь беги, не мешай мне накрывать на стол. Она наклонилась и поцеловала меня. Что это на неё нашло, — подумала я на бегу. Видно, сама знает, что виновата, и хочет мириться. Всегда ко мне придиралась, а теперь поняла наконец, что это несправедливо, пожалела, а прямо сказать не хочет, потому что упрямая. За этот день я устала от незаслуженных обид. После ужина Аттикус сел в кресло, взял газету и позвал: — Будем читать, Глазастик? Этого я уже не могла вытерпеть и ушла на веранду. Аттикус вышел следом. — Что случилось, Глазастик? Я сказала — мне нездоровится и, если он не против, я в школу больше не пойду. Аттикус сел на качели, закинул ногу на ногу и сунул руку в кармашек для часов; он всегда уверял, что так ему лучше думается. Он молча, сочувственно ждал, и я решила укрепить свои позиции. — Ты ведь не учился в школе — и ничего, ну и я не буду. Ты меня сам учи, вот как дедушка учил вас с дядей Джеком. — Не могу, — сказал Аттикус. — Мне надо зарабатывать на хлеб. И потом, если ты не станешь ходить в школу, меня посадят в тюрьму. Так что прими сегодня магнезию, а завтра пойдёшь учиться. — Да нет, я здорова. — Так я и думал. А что же случилось? Слово за слово я рассказала ему про все мои злоключения. — …и она говорит, ты меня учил неправильно, и нам никогда-никогда больше нельзя читать. Пожалуйста, больше не посылай меня в школу, ну пожалуйста! Аттикус поднялся и пошёл в другой конец веранды. Он долго и старательно изучал там ветку глицинии, потом вернулся ко мне. — Прежде попробуй выучиться одному нехитрому фокусу, Глазастик, — сказал он. — Тогда тебе куда легче будет ладить с самыми разными людьми. Нельзя по-настоящему понять человека, пока не станешь на его точку зрения… — Это как? — Надо влезть в его шкуру и походить в ней. Ещё Аттикус сказал — я сегодня многому научилась, и мисс Кэролайн тоже кое-чему научилась. Например, не предлагать Канингемам подаяния; но если бы Уолтер и я влезли в её шкуру, мы бы поняли, что это она не в обиду, а по ошибке. Не может же она в один день привыкнуть ко всем мейкомбским обычаям, и не надо её винить, если она чего-то не знает. — Провалиться мне! — сказала я. — Вот я не знала, что ей не нравится, когда читают, а она меня винила… Слушай, Аттикус, мне совсем ни к чему ходить в школу! — вдруг догадалась я. — Я же тебе сказала про Барриса Юэла! Он приходит только в первый день. Инспекторша записывает его в список — и по закону всё в порядке… — Это не годится, Глазастик, — сказал Аттикус. — Иногда, в особых случаях, закон можно обойти. В твоём случае закон неумолим. Так что придётся тебе ходить в школу. — А почему Юэлу можно, а мне нельзя? — Ну, слушай. И Аттикус сказал — Юэлы всегда были позором для Мейкомба, уже целых три поколения. Сколько он помнит, ни один Юэл дня не жил честным трудом. Вот на рождество, когда будем прибираться после праздника, он возьмёт меня с собой и покажет, где и как они живут. Они живут не как люди, а как животные. — Будь у них хоть на грош желания учиться, они всегда могли бы ходить в школу, — сказал Аттикус. — Можно, конечно, и силой их заставить, но это глупо — силой тащить таких людей, как Юэлы, туда, куда им не хочется… — Так ведь если я завтра не пойду в школу, ты меня тоже силой потащишь. — Довольно об этом, — сухо сказал Аттикус. — Ты такой же человек, как все, мисс Глазастик Финч. И веди себя, как положено по закону. Он сказал — Юэлы не такие, как все, у них свои нравы. При некоторых обстоятельствах обыкновенные люди благоразумно предоставляют им кое-какие преимущества, попросту говоря — смотрят сквозь пальцы на некоторые их поступки. К примеру, позволяют Юэлам не ходить в школу. Или ещё — Бобу Юэлу, отцу Барриса, разрешают стрелять дичь и расставлять силки даже не в охотничий сезон. — Но это очень плохо, Аттикус! — сказала я. В округе Мейкомб охота в неположенное время преследуется по закону, и все жители тоже не прощают виновникам. — Да, конечно, это незаконно, — сказал мой отец, — и что это плохо — тоже верно. Но когда человек всё пособие пропивает, его дети очень горько плачут от голода. Я не знаю у нас в округе такого землевладельца, который пожалел бы для этих детей зайца, даже если их отец и поймает его незаконно. — А всё-таки мистер Юэл нехорошо делает… — Конечно, нехорошо, но он никогда не исправится. Разве от этого ты станешь осуждать и его детей? — Нет, сэр, — пробормотала я. Потом сделала последнюю попытку: — Но если я буду ходить в школу, мы никогда больше не сможем читать… — Это тебя сильно огорчает?