– Поздно просить пощады! Теперь старик сам просить меня будет скорее повенчаться с тобой! Ты опозорила его седую голову! Вся застава завтра будет это знать! На тебя пальцами начнут показывать! Ворота дегтем вымажут! – О, не говорите, не говорите, – ломала Ганя руки, ползая на коленах за Куликовым. – Последний раз спрашиваю? Клянешься? Ганя отвечала глухими рыданиями. – Говори! – и Куликов взял в руки звонок. – Клянусь. – Клянись памятью матери! – Клянусь… – Ты помни! Если ты вздумаешь нарушить клятву, я сейчас же расскажу о твоем визите отцу. А чтобы ты не думала, что никто не видел тебя, я прикажу слуге провести тебя, и ты не смей закрываться вуалью. Куликов позвонил. Явился буфетчик. – Проводи, – сказал он, – девицу Петухову. Она приходила ко мне, как к своему жениху. Недельки через две наша свадьба. Правда, Ганя? – Правда, – тихо произнесла девушка. – Ну, прощай, дай я тебя поцелую. Он подошел к девушке и поцеловал ее в губы. Ганя не сопротивлялась, но он почувствовал, как она вздрогнула всем телом. 12 Борьба Сказать все мужу, или… Елена Никитишна погрузилась в раздумья, и на лице ее появились морщинки. За эти несколько дней после загадочного разговора с Куликовым она осунулась, как бы постарела, похудела и сделалась еще более сумрачной. Она страдала и томилась не столько от страха, сколько от воскресших воспоминаний и проснувшейся совести. Темное прошлое, успевшее покрыться пеленой забвения и стушеваться всепоглощающим временем, вдруг восстало в памяти, как будто это было вчера или третьего дня. Призраки исчезнувшего мужа, умершего любовника, какого-то таинственного Макарки-душегуба стояли у нее перед глазами. Она видела перед собой дом в Саратове, где они жили, беседку в саду, где Сериков предложил ей избавиться от нелюбимого мужа; крутой берег Волги, где под старой березой была приготовлена заблаговременно могила для живого, здорового человека. Правда, во всем этом она не принимала ни малейшего участия, но… но разве не в ее власти было спасти мужа, предупредив его о сговоре?! А подложное письмо из Петербурга, которое она показывала всем, как полученное будто бы от мужа? Она сама перестала верить в убийство мужа после крушения корабля. Почему же он во все время до отъезда не написал ей ни слова? И когда же это бывало, чтобы он отправился в Америку, не дав ей даже знать об этом?! – Нет! Несомненно, они убили его тогда! Но… Но откуда же Куликов знает ее мужа? Что именно он знает?! А вдруг… вдруг он знает больше, чем она?! О, Господи! Елену Никитишну бросало то в жар, то в холод. Она не находила себе места. – Как поступить? Пойти к Куликову… Нет, ни за что! Сказать все мужу!.. Тоже невозможно… Ведь поверит ли он еще, что она воистину сама ничего на знает. Илья Ильич видел странную перемену в жене и терялся в догадках, чему это приписать. Он хотел уже пригласить доктора, но Елена Никитишна резко протестовала: – Не надо! Я совершенно здорова… Мне просто не по себе! Оставь меня, пожалуйста, дай успокоиться… Но могла ли она успокоиться? Напротив, с каждым днем ее беспокойство, волнение и угнетенное состояние все увеличивались. Однажды вечером, когда мужа не было дома, горничная подала ей письмо, принесенное каким-то посыльным. Она быстро разорвала конверт… На маленьком клочке бумажки значилось: «Я жду вашего ответа только до завтра. Буду ждать весь день». Подпись «И. Куликов»… без всякого «имею честь»… Елена Никитишна вызвала горничную. – Посыльный ждет ответа? – Никак нет, он подал письмо и ушел… – Хорошо… Она опустила руки и сидела, уставив взор в пространство. – Господи! Я, кажется, с ума сойду! Нет, надо пойти! Нечего делать! Что бы ни было – все лучше этой неизвестности!.. И она стала ходить по комнате. Вернувшийся Илья Ильич тихонько вошел в залу. – Леля, что это за письмо ты получила? – спросил он, указывая на валявшийся конверт. Елена Никитишна вздрогнула от неожиданности и, быстро схватив записку, спрятала в карман. – Ах, ты испугал меня! Можно ли так подкрадываться!.. – Я не подкрадывался! Я тихонько вошел, потому что не хотел тебя потревожить… Но что это за письмо, которое ты спрятала в карман? – Это записка от моей портнихи… – Покажи? – Нечего смотреть… Не покажу! – Леля, покажи, я тебе говорю. – Не покажу! – Я, наконец, требую как муж! Елена Никитишна остановилась, смерила мужа взглядом и произнесла: – С каких пор это вы стали требовать?! Вы забываете, что я свободна и, если вам угодно, мы можем сейчас же разъехаться!! А шпионить за собой я вам не позволю! Вам нет дела до моих писем, как и мне до ваших! Я вам сказала, что записка от портнихи, и больше ничего не скажу!.. – А, теперь я все понимаю!! Теперь понятно и ваше странное поведение, и ваша мнимая болезнь. Вы, сударыня, завели себе любовника и страдаете, что не можете от меня отделаться! – Молчите, – произнесла грозно Елена Никитишна. – Вы говорите вздор! Но если бы я вздумала полюбить, поверьте, разрешения у вас не спросила бы и прятаться не стала бы!.. Илья Ильич стоял как убитый. Весь запас его угроз истощился и, как всегда, не привел ни к чему. Он смотрел на жену и вдруг зарыдал. – Леля, ангел мой, счастье мое, скажи, что с тобой делается? Ты на себя не похожа, целые дни мучаешься, бегаешь из угла в угол, получаешь письма, которых не можешь мне показать… Леля! Что это?! Илья Ильич, несмотря на свою тучную представительную фигуру, был в эту минуту так жалок, что Елена Никитишна забыла свое собственное горе и подошла к мужу. Она обняла его и тихо произнесла: – Поверь, милый мой, что я и в мыслях даже не думала изменять тебе, никого не люблю, кроме тебя, и не мучай себя напрасно!.. – Я не знаю, Леля, – говорил рыдающий Илья Ильич, – но что-то такое есть у тебя, чего ты не говоришь мне… Я хорошо тебя знаю, привык к твоему спокойному, хладнокровному, невозмутимому характеру, а теперь ты сама не своя: волнуешься целые дни, меняешься в лице и, мне кажется, страдаешь… Скажи, ангел мой, все, скажи откровенно, подробно и мы вместе обсудим, постараемся помочь беде! – Уверяю тебя, у меня ничего нет! – Отчего же ты не показываешь письма? – Я хочу, чтобы ты верил мне! Я сказала тебе, что от портнихи, и ты должен верить. – Леля! Меня поздно уже учить, воспитывать. Если все дело только в дрессировке, то покажи письмо! Тогда я успокоюсь и, клянусь, буду всегда тебе верить! Елена Никитишна колебалась с минуту. «Сказать ему все? Показать записку? А после что? Куликов предаст ее в руки правосудия, и никто, даже муж, не поверит ее невинности. Главный свидетель умер. Что она скажет в свое оправдание? Вся ответственность ляжет на нее». – Ты колеблешься, Леля?! Видишь, я угадал, что у тебя есть тайна, которую ты прячешь от меня! До сих пор у нас не было тайн друг от друга. – У меня нет, милый, от тебя тайн, но я колеблюсь, уступить ли тебе и отдать эту дурацкую записку… Нет, не хочу; ты должен уважать меня и верить! Она поспешно вынула записку, небрежно показала ее издали мужу и тут же порвала в клочки, только фамилию «Куликов» она незаметно вырвала и зажала между пальцами, а клочки бросила в угол. – На, собирай и читай, если хочешь, – прибавила она, смеясь, и поцеловала его в лоб. Илья Ильич ожил, бросился целовать жену и весь его припадок прошел. Опять живой, веселый, с распухшими только глазами, он стал шутить: