– Никак нельзя. Алёнка махнула рукой. Вечером хотели прекратить облаву во флигеле и начать розыски общим порядком. – Верно, это вовсе не он был. Алёнка издали могла ошибиться. – Вероятно, так и есть! Напрасно день потеряли! – Господа, поищите еще, – умоляла Алёнка, – он наверняка здесь! Ищите хорошенько! – Нет, уж довольно! «Осада» с полторацкого флигеля была снята. Алёнка с замиранием сердца пошла в свой угол и прилегла на свою койку. Каков же был ее ужас, когда она над самым ухом услышала голос Макарки: – Что, взяла? Предала? Помни, ты заплатишь мне головой за этот донос! Алёнка что-то сказала в свое оправдание и оглянулась. Никого не было Что это? Не привидение ли? Нет, его голос. Опять все стихло в квартире. Наступила ночь. Алёнка сначала не спала, но потом утомление взяло верх, и она уснула. На следующее утро Алёнку нашли в своей постели с… перерезанным горлом. Кто и когда совершил это новое преступление – неизвестно, хотя в сильном подозрении остался тот же мифический Макарка-душегуб. Но где его искать, когда никто не знает даже его настоящего имени. Часть первая 1 «Красный кабачок» У одной из городских застав только что открылся хорошенький и чистенький трактирчик средней руки, с уютными кабинетами и двумя половинами: купеческой и черной. Хозяин заведения, названного «Красный кабачок», петербургский второй гильдии купец Иван Степанович Куликов, солидный человек, лет сорока, с окладистой русской бородой. Он устроил помпезное открытие, пригласил всех окрестных торговцев, заводчиков, фабрикантов, домовладельцев и устроил угощение на славу. Почти все «именитые граждане» околотка откликнулись на приглашение и пожаловали самолично или прислали Ивану Степановичу хлеб-соль на новоселье, с пожеланием всего лучшего. По распоряжению хозяина, на черной половине всем рабочим и простолюдинам подавали бесплатно по большому стакану водки и куску кулебяки. Обед для приглашенных был из шести блюд и представлял изобилие всевозможных вин, не исключая ликеров и шампанского. С утра и до позднего вечера пировали дорогие гости. Иван Степанович зарекомендовал себя таким радушным, хлебосольным и гостеприимным хозяином, что многие коммерсанты просили его бывать у них и выразили искреннее желание познакомиться с ним поближе. На следующий день «Красный кабачок» открылся для публики и стал торговать очень бойко. Хороший оркестр, свежая, лучшая провизия, недорогие цены, а главное, новенькая, приличная обстановка собирали постоянно массу посетителей, и «Красный кабачок» отбил торговлю у всех соседних трактиров. Иван Степанович поставил за буфет ответственного приказчика, но сам первое время почти постоянно находился тут же. Он знакомился с каждым посетителем, беседовал, расспрашивал, интересовался всем и охотно выпивал по рюмочке с каждым гостем своего заведения. Неудивительно, что Иван Степанович очень скоро сделался популярен и приобрел обширнейшие знакомства. Особенно близко он сошелся с местным кожевенным фабрикантом Петуховым, почтенным, белым, как лунь, стариком-раскольником. У Петухова было огромное состояние и единственная дочь Ганя, которой минуло 22 года. Несмотря на многочисленность женихов, Ганя не спешила выходить замуж. Куликов сделался большим приятелем старика Петухова. Они часто просиживали целые вечера или в «Красном кабачке», или в конторе завода. Разговор носил чаще всего оживленный характер. – Что за народ нынче стал! Пьяницы, гуляки. Хорошего работника днем с огнем не сыщешь. Никто работать не хочет! – И не говорите, Иван Степанович, вон у меня на заводе мальчишки тринадцати-четырнадцати лет уже пьянствуют и путаются! Верите ли, ни одного мастера сносного нет: или пьяница горький, или не умеет ничего, лентяй, тупица. Поневоле приходится иностранцев брать. – Ваши единоверцы-беспоповцы много порядочнее, трудолюбивее! – Ох, и наши начинают портиться, забывать советы стариков. Посмотрите на нашу молодежь: пиджаки носят, сигарки курят, в клубы ходят. – А все-таки по старой вере лучше! – Да лучше-то оно лучше, а все прежде не то было! – Вот, к примеру, ваша дочь, Ганя. Разве много таких скромных, трудолюбивых, нравственных девушек? – Да, моя Ганя неиспорченная девушка. – Вы думаете, отчего я холостым остался? Все не мог найти подходящую невесту. – Трудно, трудно. А вы давно в купечестве состоите? – В петербургском – первый год. Раньше я в Орловской губернии подрядами занимался. – Т-а-а-к. Что же это вы надумали сюда приехать, трактир открывать? – Да ведь что-нибудь надо же делать. Говорили – это дело прибыльное. – Было, а теперь нет. Теперь в Петербурге все в упадке, все сбито, вот и наше дело упало. – И странно. Отчего это? Кажется, причин нет. – Причина все та же: людей нет, люди избалованы, мазуриков развелось множество, а людей с трудом, знанием – нетути! Ну, что ж поделаешь? Коли вон с двенадцати-тринадцати лет парни уже от рук отбиваются, так чего же вы хотите?! – Ваша речь справедлива. Только я вам доложу, и у нас в Орловской губернии не лучше. – Что ж делать! Может быть! Как-нибудь тянуться надо. – Именно тянуться… Не жить, а тянуться!.. – Нынче вот, кто успел в былые годы скопить – тот и капитал имеет, а не сумел – теперь уже не наживешь! Дай бог только концы с концами свести. – Справедливо… Ну, я, благодаря бога, малую толику имею. – Да ведь и я не жалуюсь… Так, к примеру говорится… Иногда Петухов советовался с Куликовым. – Как вы полагаете, Иван Степанович, насчет этой самой куверции. – То есть какой «куверции»? – Да вот что пропечатано от банка… У меня, видите ли, серий пятипроцентных тысяч на сорок будет, а теперь предлагает банк или деньги получи обратно, или прими четыре процента. Это говорят «куверция» пришла, теперь все ведь по-новому. На людей флюенция, а на капиталы куверция. Совсем туго… – Да, ведь вам придется взять четыре процента, а то после эту четырехпроцентную будете у менял покупать, дороже заплатите… – Расчет ведь, Иван Степанович, пятую часть дохода терять приходится! – Говорят, вон скоро три процента будут давать! Денег много. И старик Петухов, кряхтя и сетуя, собирался делать «куверцию». В числе других посетителей Куликова, с которыми он сошелся ближе, был богатый лавочник Коркин, женившийся на вдове с приданым сто тысяч. Коркин был одних лет с Куликовым, но веселый и добродушный малый, отрастивший на воле солидное брюшко. Он был не промах выпить и даже кутнуть, но вообще пил мало, и дома у него водка и вино имелись только для гостей. Куликов редкий день с ним не видался. – О, дружище, – встречал его Коркин, – ну как твой кабачок, поди, на славу торгуешь. – Ничего, жаловаться грех, да ведь, поди, и вы на хлебце насущном не без убытка… Хе-хе-хе… – Ну, наш барыш не вашему чета! Мы рупь на рупь не берем!.. – Где вам рупь на рупь! Вы, если копеечку на копеечку наживете, вам и довольно… Хе-хе-хе… – Ишь, ты острый какой! Ладно, давай графинчик. – А закусить что? – Сам выбирай, только проворней, а то моя благоверная распеканцию мне задаст, коли долгое время домой не вернусь. – Ваша Елена Никитишна – ангел, а не женщина! Таких женщин поискать днем с огнем! – А все ж разрешения от нее нет по кабакам таскаться. – Извините, у меня не кабак, а ресторан. Во как! – Ну, наливайте, Иван Степанович. – Тороплюсь, тороплюсь! – За здоровье вашей супруги! – Спасибо. Да что ты хоть бы зашел к нам как-нибудь. Стуколку устроим.