– Все это именные, и хранить их больше не стоит! Теперь, имея такое состояние наличными да еще наследство Петухова, не имеет смысла рисковать, сбывая именные бумаги. В двух связках находились красные билеты. Он поспешно швырнул их в огонь. – Зачем я их-то хранил! Вот ротозей! Этакую улику давно минувших дней. А это что! Ах да, самоотречение Игнатия, прогнанного лакеишки графа Самбери! Теперь оно тоже напрасная улика. Больше он угрожать мне не может и признание его не нужно! Куликов бросил бумагу в огонь. Это признание Игнатий писал, если помнят читатели, под диктовку Куликова. – Теперь, кажется, все лишнее уничтожил! Следовало бы уничтожить и тот ящик, и эти письма, но… но не могу! Двенадцать лет я с ними не расстаюсь! Не расстанусь и теперь. Куликов страшно вздрогнул и побледнел. В прихожей раздался резкий звонок. Он схватил шкатулку с письмами, побежал в кухню и, быстро открыв плиту, бросил шкатулку в подземелье. Звонок повторился. Иван Степанович побежал в прихожую. 19 Мщение Вернемся к Илье Ильичу Коркину, которого в день отправления жены к судебному следователю, как помнят читатели, отвезли в больницу для умалишенных. Несчастный Илья Ильич не мог переварить в своем мозгу всех последних событий. Ему было жаль жену, и в то же время он чувствовал, что Елена Никитишна вдруг сделалась для него чужою, почти врагом, способным и его отравить или придушить, как она придушила первого мужа Онуфрия Смулева. Когда Елену Никитишну посадили в карету и увезли, так что факт совершился и совершился вдруг, неожиданно, Илья Ильич не в состоянии был разобраться, дать себе отчета, привести мысли в порядок и… и помешался. Больше полугода просидел он в доме для умалишенных, почти не приходя в сознание. Временами с ним делались припадки умоисступления, и он метался, кричал, повторяя все имя своей жены. Только с наступлением весны в положении Ильи Ильича произошла перемена. Он совершенно утих, сделался задумчив и мало-помалу начал приходить в себя. Первое время он не помнил ничего из происшедшего. Ему казалось, что он перенес тяжкую болезнь, и он очень удивлялся, что подле него нет жены. – Где же моя Лена? Позовите мне Лену, – просил он надзирателей. – Нельзя еще, погодите, – успокаивали его. После Пасхи сознание совершенно вернулось, и Илья Ильич все понял. Целыми днями он тихо плакал и молил окружающих навести справки о положении дела его жены: где она, кончилось ли следствие? Илья Ильич первое время находился в общем отделении, но потом его перевели в отделение платное, дали отдельную довольно комфортабельную комнату, прекрасный стол, уход и все удобства. Может быть, благодаря перемене обстановки улучшение пошло так быстро, и к лету врачи признали Коркина совершенно выздоровевшим. Велика была его радость, когда ему объявили, что он свободен! Трудно передать то восторженное настроение, которое он испытывал. Эта ужасная зима, проведенная в больнице, казалась ему страшным сном, тяжелым кошмаром, хотя воспоминаний более или менее реальных у него не осталось. Очутившись на свободе, он помчался прежде всего в окружный суд и здесь узнал, что все дело, вместе с самою обвиняемою, отправлено в Саратов, по месту совершения преступления. Тут же он послал экстренную депешу в Саратов. Только телеграфист видел, что вся телеграмма смочена слезами отправителя. Увы, эти слезы нельзя было переслать по телеграфу пострадавшей женщине. А слезы были красноречивее всяких слов! Теперь, когда рассудок вернулся, Илья Ильич понял всю глубину несчастья своей жены, и сердце его сжималось при мысли о том, что она переносит. Из суда Илья Ильич отправился к себе за заставу! Если бы петербургская застава испытала нашествие неприятельского войска или землетрясение, то и тогда Коркин чувствовал бы себя здесь больше «дома»! Заколоченный, заброшенный дом напоминал ему, что когда-то он тут жил, торговал, был весел, счастлив, доволен. Казалось, трудно было быть счастливее его, и вдруг… Что же произошло? Что?! Ведь в сущности никакого события не обрушилось на его голову, а такие ужасные последствия?! Было или нет на совести жены убийство ее первого мужа, она во всяком случае прожила с ним почти восемь лет и была счастлива. Почему же именно теперь явилось все это?! Невольно Илья Ильич повернул голову на тот дом, где когда-то помещался «Красный кабачок». Трактира нет, но из подъезда квартиры Куликова кто-то вышел. – Эй, любезный, – окликнул его Илья Ильич, – кто живет там? У кого ты был? – Иван Степанович Куликов, – ответил неизвестный. – Ку-ли-ков, – вздрогнул Илья Ильич, – а дома он теперь? – Дома. – Один? – Да, один. Неизвестный пошел своей дорогой. – Дома… Один… Куликов!! Вот, – прошептал Илья Ильич, – истинная причина всех моих несчастий! Вот виновник наших страданий! Злодей! Если бы я мог задушить тебя! Коркин весь трясся от злобы и не спускал глаз с окон квартиры бывшего содержателя кабачка. – Что же мне делать с ним? Неужели я не отомщу злодею?! Неужели он останется безнаказанным и не сведет со мной счетов?! Нет, нет, это не возможно! Я потащу его к прокурору, в суд, на виселицу! Он должен ответить! Капли пота выступили у него на лбу. Руки тряслись. Около часа стоял он, не отрывая взора от роковых для него окон. Он ждал, сам не зная чего, и никак не мог ответить все на тот же вопрос: – Что мне с ним делать? У него зашевелились в памяти какие-то смутные воспоминания. – Разве я не задушил его?! Мне помнится, что я задавил его, как гадину? Или это был бред больного мозга? Человек сейчас сказал, что он был у него и он жив. Значит, я ошибаюсь! Да ведь мне сказали бы в больнице, если бы, в самом деле, задушил кого-нибудь! Нет, это были одни мечты. А мечты эти доставили столько радости мне! – Не задушил, так надо задушить, – решил он вдруг и быстро направился к дому Куликова. У подъезда он с силой дернул звонок. Какой-то шорох – и все стихло. Через минуту он опять дернул. Послышались шаги, и дверь отворилась. Лицом к лицу он очутился со своим врагом. Куликов сначала сделал шаг назад, но сейчас же оправился и спокойно произнес: – А, господин Коркин, милости прошу. Илья Ильич вошел и запер за собою дверь. – Наконец-то, – произнес он, – я встретил вас, теперь мы с вами объяснимся!.. Совершенно спокойный и хладнокровный Куликов отвечал: – С полным удовольствием, я весь к вашим услугам. Милости прошу. Садитесь. Илья Ильич не слышал ни ответа, ни приглашения. – Говори, злодей, что ты сделал с моей женой! – Я?! – протянул удивленный Куликов. – я… простите, господин Коркин, я не понимаю, что вы говорите!.. – Понимаешь, негодяй, – подступил к нему гость, – понимаешь! Лучше меня понимаешь! Говори, зачем ты требовал мою жену к себе? Зачем? Как ты ее запугивал? – Господин Коркин, прошу вас успокоиться, я ничего так не пойму! – Поймешь! Что ты знаешь об убийстве Смулева? Кто убил его? Ты?! Ты, разбойник… Куликов, в свою очередь, сжал кулаки, глаза налились кровью. – Молчать, – заговорил он, – ни слова больше; я не хочу вовсе разговаривать с тобой! Вон из моей квартиры! – Что?! Ты смеешь гнать меня?! Врешь! Я не уйду, пока ты не дашь мне ответа. – Ответ мой, что ты сумасшедший и твое место… – Врешь, Макарка-душегуб, я не сумасшедший! Я задушу тебя сейчас же, если ты не скажешь мне все! И Коркин бросился на него. Железными пальцами он стиснул горло Куликова, повалил на пол и придавил коленом. Несмотря на огромную силу, Куликов оказался побежденным и не мог шевельнуть ни одним членом. Он пытался достать из кармана шведский нож, с которым не разлучался, но не в состоянии был его ощупать. Лицо его посинело, он задыхался и близок был к потере сознания. Сделав отчаянное усилие, он освободил горло, но Коркин пальцами правой руки опять схватил его. Завязалась борьба. Лежавший Куликов и насевший на него Коркин были не в одинаковых условиях. При обыкновенных условиях Куликов без труда справился бы с гостем, но он не ожидал такого быстрого нападения, потерял позицию, а Коркин, в экстазе, обладал удвоенной силой. – Говори, говори, душегуб! – шипел над выбивавшимся из сил его победитель. – Говори, а то сдохнешь как собака. – Скажу, все скажу, – простонал Куликов, прятавший горло от пальцев врага. – Говори!.. – Я убил Смулева, ваша жена неповинна. – Ты?!. Значит, ты Макарка-душегуб?! – Да, я… – Докажи! Докажи, а то после ты скажешь, что соврал. Доказывай… – Я дам сейчас вещи, ограбленные у Смулева; у меня его часы и портсигар. – Где они? – Там, у меня в кабинете. – Давай!.. – Так пустите меня, вы задавили меня! – Врешь! Обманешь! Не пущу… Говори, зачем ты требовал к себе мою жену? – Хотел денег получить. Отступного за молчание. Жена ваша знала об убийстве. – Знала? А ты чего от нее хотел, кроме денег? Отчего прямо не просил денег, а приглашал к себе? Говори все, все… – Переговорить надо было, условиться. – Да ты знаешь, что она жена моя, и приглашаешь к себе?! Как ты смел, душегуб проклятый? А? Говори, как смел?