Куликов сделал еще одно усилие и как кошка выскользнул из-под Коркина. Прыжок – и он был на свободе. Илья Ильич опять бросился на него, но Куликов увернулся и поднял крик. – Спасите, караул! Он хотел пробраться к окну, чтобы выбить стекло и позвать на помощь, но Коркин загнал его в угол. Куликов выхватил из кармана нож. – Не подходи, зарежу! – Давай часы и портсигар Смулева. Где они? – Караул! – продолжал реветь Куликов. Как опытный человек, Куликов не решался пускать в дело нож: во-первых, он мог только ранить обезумевшего Коркина и тогда тот задушил бы его, а во-вторых, если бы он и убил дурака, то навязал бы себе только непонятное дело. Между тем Илья Ильич с удивительной силой и ловкостью сдвинул от стены шкаф и тащил его на Куликова. Этим шкафом он хотел придавить злодея. Положение становилось еще более опасным. Куликов кричал громче о помощи, но никто не показывался. – Так околей, если не отдаешь улики, – произнес Илья Ильич, задвигая вход шкафом. – Отдам, отдам, – взмолился тот. – Брось нож, – приказал Илья Ильич. Куликов повиновался. – Теперь повернись ко мне спиной. Иван Степанович искоса следил за неприятелем и с ужасом видел, что тот готовит из веревки петлю. Холодный пот выступил у него на лбу. А Коркин сделал крепкую петлю и, набросив ему на голову, слегка затянул. – Вот так, теперь пойдем искать твои улики. Если ты крикнешь или захочешь обмануть меня, я сейчас же затяну петлю! Слышишь?! – Илья Ильич, что вы со мной делаете? – А что ты сделал со мной, с женой, со Смулевым? Ну, марш вперед! Малейшее сопротивление – и я удавлю тебя! Показывай, где улики. – В кабинете… Там… В столе… – Иди, сам ищи и передай мне из рук в руки. Куликов нарочно сказал в столе, потому что стол стоял у окна. Едва он подошел к окну, как быстро его распахнул и поднял отчаянный крик. – Спасите, душат, режут! – завопил он. На улице проходил какой-то рабочий, увидевший Куликова с петлей на шее и сзади Коркина, державшего конец веревки. Рабочий в свою очередь крикнул дворника, стоявшего у соседнего дома, и они вдвоем побежали на выручку Куликову. Между тем Илья Ильич, увидев маневр врага, крепко затянул петлю и, повалив Куликова на пол, продолжал стягивать веревку. – Так умри же, – шептал он над посиневшим бесчувственным телом Куликова. 20 Тяжкие улики Дмитрий Иванович Густерин опять раздраженно ходил по кабинету. Глупейшая история с зятем Петухова не давала ему покоя за последние дни. Он получил телеграмму из Орла от Иванова с извещением, что Куликов скрылся, и только что хотел приказать ему вернуться, прекратив розыски, как пришла телеграмма из Саратова: «Обнаружено убийство Смулева, совершенное девять лет тому назад, как надо полагать, бродягой Макаркой-душегубом. Есть указание, что бродяга этот скрывается в Петербурге и имеет ложное положение купца. Прокурорский надзор просит ваше превосходительство произвести скорейшие розыски и о последующем сообщить». Густерин обдумывал уже ответ прокурору в том смысле, что никакого Макарки-душегуба в числе временных петербургских купцов не имеется, как вдруг разыгралась новая история. Только что выпущенный здоровым Илья Коркин вновь совершил нападение на Куликова. Врачи больницы для умалишенных дали заключение, что на этот раз Коркин помешался бесповоротно, положение его безнадежно и, по всей вероятности, личность Куликова связана с ним какою-то тайною. Больной не перестает бредить, что Куликов признал себя Макаркой-душегубом, сознался в убийстве Смулева и хранит часы и портсигар убитого. Главный врач больницы, сообщая об этом начальнику сыскной полиции, прибавил: – Коркин вышел вполне вменяемым человеком, и потому нападение на какого-то Куликова нельзя признать случайностью. Очевидно, этот Куликов играет в жизни супругов Коркиных какую-то преступную роль, на что необходимо обратить серьезное внимание… Густерин позвонил. – Справьтесь, как состояние здоровья Куликова, – приказал он вошедшему чиновнику. – Я сейчас справлялся. Он почти здоров и отправлен на квартиру тестя Петухова. К счастью, его успели отнять у сумасшедшего. Еще две-три минуты, и Коркин задушил бы его! На шее и так остался глубокий шрам. – Так что его теперь выпустили уже из больницы? – Выпустили и отметили здоровым. Некоторое время он будет только говорить хрипло, потому что петля повредила голосовые связки. – Хорошо. Можете идти. Пригласите ко мне помощника Ягодкина. – Слушаюсь. – Однако дело принимает серьезный оборот, – раздумывал Густерин, шагая по кабинету. – Неужели, в самом деле, возможно, что зять Петухова – Макарка-душегуб?! Час тому назад я готов был присягнуть, что все это ерунда, но теперь… теперь… дело осложняется! Придется серьезно заняться этим делом. Вошел Ягодкин. – Вы слышали, – остановился перед ним Густерин, – историю с Куликовым и Коркиным? – Как же. – Читали телеграмму саратовского прокурора? – Читал, ваше превосходительство. – И что же вы скажете? – То же, что и раньше говорил: личность Куликова более чем подозрительна. Я очень рад, что Коркин не удавил его окончательно, а то мы потеряли бы нить многих преступлений. Я почти убежден, что это Макарка-душегуб! – Послушайте! Но какие же у вас положительные данные? Вы увлекаетесь, как юноша! – Я служу, ваше превосходительство, тридцать лет и давно перестал быть не только юношей, но и зрелым человеком. И все-таки я почти убежден, что Куликов – Макарка! Поведение несчастного Коркина еще более укрепило меня в моем убеждении! Нельзя допустить столько совпадений. К тому же я верю Степанову, который видел раны на теле дочери Петухова! – Что ж! Будем действовать, только с полной осторожностью. Назначьте двух агентов на завод Петухова и поручите разузнать на Горячем поле, в лаврах, трущобах, не знает ли кто лично Макарки, не помнят ли его в лицо? – У нас есть арестованная Машка-певунья, подруга убитой Макаркой Алёнки; она хорошо знает и помнит душегуба. – За что эта Машка арестована? – Она пьяная подралась с городовым. – Позовите-ка ее ко мне. Через несколько минут в кабинет ввели знакомую читателям Машку-певунью. Она была в разодранном платье с несколькими синяками на лице и с грустным видом, что случалось с ней очень редко. – Ты что это, милая, с городовыми драться вздумала? А? – строго произнес Густерин. – Он меня потащил в участок, ударил, а я не шла, потому что я свободная, ни в чем не виновата и меня он не должен был трогать. – За что он тебя взял? – За то, что я выпила и песни пела. – Слушай, Машка, ты помнишь Макарку-душегуба? – Помню. – Ты хорошо его знала? – Хорошо. – Где он теперь? – Не знаю. Он убил Алёнку и я его прокляла. Алёнка была добрая, честная девушка. Я ее очень любила. Мы вместе пели на Горячем поле, а потом она ушла с ним в лавру. – А ты где же его видала? – Я часто ходила к Алёнке, и она приходила ко мне с ним. – Что ж этот Макарка добрый был? – Нет. Он бил Алёнку, а больше я ничего не знаю. – Если бы тебе показать Макарку, ты узнала бы его? – Узнала бы. Я никогда не забуду его глаз. Злые, нехорошие глаза. – Ты часто бывала у заставы. Не бывала ли ты в «Красном кабачке», не видала ли хозяина Куликова?