Игра поднялась до 3 рублей и сделалась азартной. Куликов сильно проигрывал, но никак не мог сосредоточиться. Поминутно он смотрел на дверь, то и дело ошибался. – Уж вы не влюбились ли, Иван Степанович, – заметил ему один из партнеров. – Говорят, вы к Петухову зачастили, за его Ганей волочитесь. – А-а-а… Вот вам и разгадка! Ну, батюшка, влюбленные в карты не могут играть! Понятно, что вы все путаете. – И охота людям сплетнями заниматься, – почти зло ответил Куликов, – я у Петухова всего один раз обедал и единственный раз видел его дочку. – Можно и раз видеть, да влюбиться. Без огня, батюшка, дыму не бывает! Куликов ничего не ответил и насупился еще больше. – Господа, когда ужинать хотите? – вошла в комнату и спросила Елена Никитишна. – Рано еще, рано. Постойте, у нас ремиз восемьдесят рублей, надо разыграть. – Пополам? – Нет сразу, не стоит. Куликов взял второго гольца и поставил 160 рублей. – Молодец! Почаще так! – На то и игра. Елена Никитишна встала за стулом мужа и посмотрела на Куликова. Глаза их встретились. Коркина смотрела гневно и решительно, так что Куликов даже смутился и опять поставил 160 рублей ремизу. – Однако! Не разделить ли ремиз, – предложил Илья Ильич. – Мне решительно все равно, – хладнокровно произнес Куликов. – Пойдемте ужинать, – предложила хозяйка. – В самом деле, приостановим игру… ремиз Ивана Степановича. – Нет, ремиз лучше разыграть, – заметил Куликов. – Ну, разыгрывайте! Сдали. Куликов взял гольца. – Опять ремиз! Но это чересчур! Бросьте, Иван Степанович. – Как же я брошу! Ведь я на первой руке был! – Пойдемте ужинать, после доиграете! – Ну, идем. Все встали. Куликов подошел было к Елене Никитишне, но она взяла мужа под руку и пошла с ним впереди. За столом Куликов сидел на противоположном конце от хозяйки. Он наблюдал ее и не мог не заметить, что Елена Никитишна сильно менялась в лице, хотя старалась сохранить внешнее спокойствие. Она избегала смотреть в сторону Куликова, но несколько раз бросила на него молниеносные взгляды. Никто из посторонних не заметил этих взглядов. Когда все встали из-за стола, Куликов подошел благодарить хозяйку и успел шепнуть ей: – Дело серьезное. Мне необходимо с вами поговорить наедине. Елена Никитишна гордо откинула голову и также шепотом ответила: – У меня не может быть с вами секретов! – Как вам угодно! Я в ваших интересах… – Прошу о моих интересах не заботиться. Куликов молча поклонился и пошел разыгрывать свой ремиз. Игра затянулась до трех часов ночи. Куликов первый отказался играть и встал. Он прошелся в гостиную, где неожиданно столкнулся с Еленой Никитишной. Они помолчали. – Не угодно ли вам прямо сказать, о чем вы желаете говорить со мной? – Сударыня, я имею основание думать, что вы уже догадались об этом и, если продолжаете отказывать мне в аудиенции, то совершенно напрасно. – Я ничего не догадываюсь и не могу догадаться! – Дело ваше, но я опасаюсь, что скоро вы об этом пожалеете. Елена Никитишна помолчала и потом, стиснув зубы, произнесла: – Хорошо. Завтра в три часа я буду дома одна. – Извините. Я не могу к вам прийти. – А что же вы хотите? – Я живу совершенно одиноко. У меня никого не бывает, и если бы вы… – Как вы смеете мне это предлагать? – Я ничего не предлагаю, потому что лично мне совершенно безразлично. – Вы… вы… – Елена Никитишна прошептала какие-то слова и вышла. Куликов откланялся хозяину и ушел. 5 Снова Ганя Отношения Петухова с дочерью начали портиться с каждым днем, и жизнь Гани все более становилась невыносимой. Объяснения у них никакого не было. Да, собственно, объяснения и не могло быть: ничего существенного не произошло. Куликов предложения не делал, Петухов ничего от дочери не требовал, и сама Ганя ничего не хотела и не просила. А между тем что-то произошло, что-то неясное, неопределенное, даже непонятное, а есть. Старик не звал к себе, не ласкал Гани, не толковал с ней долгими часами. Целыми днями они теперь не говорили друг другу ни слова. Ганя несколько похудела, побледнела, улыбка исчезла у нее с лица. Она все о чем-то задумывалась, и печаль легла у нее складками на лбу. Куликов бывал у них часто, но не оставался обедать и с Ганей почти не виделся. Можно было подумать, что любовь и привязанность старика перешли с дочери на Куликова. С ним Петухов был безгранично ласков, любезен и выражал даже радость, когда он приходил. Они толковали о делах, и Петухов почти ничего не предпринимал теперь без совета Куликова. – Иван Степанович, а я думаю уволить Гесенера. – Это ваш младший мастер, который недавно поступил? – Да, он служил раньше у Брускина. – Ненадежный малый, да и дело плохо знает. Не бережет хозяйского добра! Это уж не слуга. – Намедни испортил мне три шкуры, а вчера совсем на работу не вышел; жена у него, видите ли, именинница. – У него жена именинница, а вы машины остановите по этому случаю! Вот они как к хозяйскому интересу относятся! Нет уж, таких работников гнать следует! Они разорить завод могут. – Я думаю совсем сократить эту должность. Надо уменьшать производство. Теперь кожевенный товар подешевел. Чуть что не в убыток работать приходится. – А разве за границу не идут ваши выделки? – Куда там. Мы у себя-то, дома, с заграничными кожами не можем конкурировать, а где тут думать о заграницах! – И совсем напрасно вы так думаете. У нас из Орла огромные партии разных товаров шли за границу и очень выгодно сбывались! Все дело в предприимчивости. Наши купцы не хотят шевелиться, сидят дома и довольствуются тем, что есть. – Да, – протянул Петухов, – если бы все купцы были так образованы, ловки и энергичны, как вы, Иван Степанович. – Я имел дело с Гамбургом. Из Орла поставлял им лесные изделия, а из Петербурга-то рукой подать. Вы подумайте, право, Тимофей Тимофеевич, насчет этого. Вам легко открыть себе сбыт. Я готов помочь, если хотите. – Потолкуем, потолкуем, Иван Степанович. Теперь надо не сокращать, а развивать производство, потому что капитал все меньше и меньше приносит. Вон новая, говорят, «куверция» будет. Мы считаем, что почитай в убыток работаем, когда четыре-пять процентов не наживем… Хорошее дело легко и без риска дает двенадцать, а понатужишься, рискнешь, мозгами пошевелишь, так и двадцать схватишь… А с капиталом далеко не ускачешь!.. – Совершенно верно. Давно пора нашему купечеству сознать это! – Сознаем! Вы думаете, не сознаем! Обстоятельства принуждают! Вот, к примеру, мое дело… Сам стар, сына нет, близкого человека тоже… Одна дочка… что ж дочь может? Ее дело женское… Вот зятя бы хорошего Бог послал, да нет… дочь и слышать не хочет. – Странно… Девушке двадцать два года минуло и не хочет подумать об устройстве судьбы своей и отца своего… Ведь, храни бог, осиротеет она… И пропала! Все прахом пойдет. – Вот это-то меня и кручинит! Спать не могу покойно… Сон и аппетит теряю! – А вы воздействуйте! Урезоньте! Проявите власть свою, волю. Она ведь девушка, много ли она понимает? Растолкуйте, что она поступает легкомысленно и каяться будет потом, страдать… – Ох, больно прибегать к крутым мерам, а придется, видно… ведь характерная какая! Ни с одним мужчиной говорить не хочет!