– Слушайте, добрый господин! Поверьте мне, дураку! Я пью тридцать три года и знаю хорошо свою натуру! Если вы не станете давать мне водки, я слягу и скоро помру, а если вы будете держать меня постоянно во хмелю, я доеду, пожалуй, и до Парижа! Только не давайте мне опохмелиться совсем! Вот я вторую неделю не пью, целовальник не отпущает больше в кредит, и я болен, умираю. С каждым днем все хуже и хуже! Верьте, господин, что я только и живу, покуда пьян! Сам знаю, что непутевый я человек, злодей семьи своей, но что же могу сделать?! Ну, смотрите вот, какой я работник сейчас! А напьюсь и оживу! – Напьешься и совсем сляжешь! Доктора… – Не говорите про докторов! Ничего они в нашей натуре не понимают, потому что они немцы и немецкую науку превзошли! А что русскому здорово, то немцу смерть! Давайте любого доктора, пусть выпьет залпом косушку сивухи в кабаке. Он тут и готов будет, а для меня две косушки порция! Выпил две косушки – и я молодцом! Я не зря вам сказываю! Тридцать лет пробую на себе. Только вот одно горе: что дальше, то больше водки нужно, а она дорога, проклятая! Прежде довольно бывало две-три косушки в день, а теперь пять-шесть выпиваю – и то не пьян! Вы думаете, я не работаю или ворую деньги на пьянство? Ни-ни! Во как работаю! По двое суток иногда кругом работаю, хорошие деньги зашибаю, а семье помогать не в состоянии: дорога водка! Мало выпью – работать не могу; много выпью – все деньги пропиваю! Вот жисть наша постылая! – Куликов говорил это с увлечением и с таким убеждением, что колебавшийся Павлов приказал наконец подать полуштоф. «Все равно, – подумал он, – в теперешнем виде его не довезешь до Петербурга, а пьяный, может быть, и в самом деле он бодрее!» Когда слуга принес бутылку водки, Куликов задрожал весь от радости и потянул трясущиеся руки к столику. Он выпил залпом стакан, другой, третий и каждый раз, чмокая, потирал живот. – Вот, вот, спасибо вам, вот отлегло, теперь лучше, теперь мне хорошо. – Вы закусили бы, съешьте что-нибудь! – Не могу. Я не закусываю. Так лучше. Он оживился. Потухшие глаза забегали. Руки перестали трястись. Видимо, он сделался бодрее. – А водку-то вам подали не ту, что мы пьем! Ароматная, мягкая. Дозвольте прикончить бутылочку! – Не много ли будет? – Ни в жисть! Этой водки хоть ведро можно выпить! Одно благоухание! – Пейте, мне не жалко. Куликов схватил бутылку, с любовью поднял ее в воздух, меряя, сколько там еще осталось влаги, и налил стакан. – Ах, барин, есть ведь люди, которые сколько хотят могут пить такую водку! Счастливцы! А тут и сивухи-то подчас на коленях не выпросишь! И отчего это наша водка не такая?! Она жжет внутри, воняет и водой отдает, а эта – хрусталь. – Куликов не переставал восхищаться, пока не вылил остатки бутылки в стакан. Печально отодвинул он пустую бутылку в сторону и встал: – Ну, теперь поедем в Орел, – произнес он, – вот мне и лучше, гораздо лучше. Благодарю вас, очень, очень благодарю. – Я обещаю вам все время, – сказал Павлов, – пока вы будете ехать в Петербург, давать такую водку, сколько вы в состоянии выпить. – Благодетель вы мой, нельзя ли с вами за Париж куда-нибудь, на край света уехать! Только, только… – Он утер рукавом своей грязной блузы набежавшую слезинку. – Только семья-то моя верно не евши сидит! – Не беспокойтесь, я дал вашей жене восемь рублей и, когда мы уедем, дам еще двадцать пять. Куликов повалился в ноги Павлову. – Кормилец, благодетель истинный наш, да за что милость такая! – Встаньте, встаньте, пора ехать. Не стоит благодарить, я ведь не для вас это делаю! Они тронулись в путь, все радостные, довольные. Павлов был на седьмом небе: он не рассчитывал на такой быстрый успех поисков; Куликов не мог еще переварить «чудной» водки; извозчик хорошо отдохнул и закусил на господский счет; даже клячонка после долгой стоянки бодрее бежала, мотая головой и размахивая хвостом. Солнышко палило меньше. День давно перевалил за двенадцать, и воздух был свежее, не так было душно. Торжествующий, довольный Павлов вошел в гостиницу. За ним следовал Куликов. – Чиновник Иванов у себя? – спросил он коридорного. – Дома нет. Он вошел в номер. – Неужели нашли, – встретил их Иванов. – Еще бы! В лучшем виде! – Да вы лучше нас производите обыск! – Еще бы не лучше! Для меня это дело всей жизни, надежда, может быть, счастье, а для вас поручение за номером таким-то и только! Сбыл «поручение» с рук, и дело в шляпе! – Так это вы Куликов? – обратился Иванов к блузнику. – Я, – важно ответил Куликов, выпятив вперед грудь и заложив руки за спину. После выпитой бутылки «чудной» водки, он как-то возгордился, почувствовал себя если не барином, то во всяком случае человеком с весом и достоинством. Водка в одно и то же время оживила его и воскресила энергию, возбудила нервную систему. – Так! Только не мешало бы, – обратился Иванов к Павлову, – переменить ему костюм. В таком виде его неудобно везти. – Разумеется. Мы сведем его в магазин и оденем с головы до ног. А пока нужно отправиться всем вместе в управу для засвидетельствования его личности и удостоверить, что другого Куликова Ивана в составе мещанского общества города Орла не значится. – Идемте. – Мне хотелось бы сегодня же выехать в Петербург. – Едва ли. – Ваше благородие, – произнес Куликов, вертя в руках фуражку. – Что? – отозвался Павлов. – Стыдно мне, но явите божескую милость. – Чего вам, говорите!.. – Дозвольте один только стаканчик для храбрости, перед дорогой. – Хорошо, хорошо. Куликов повернулся на одном каблуке и исчез в буфете. – Надо за ним все-таки присматривать, – заметил Иванов, – не улизнул бы он от нас. – Не улизнет! Он так счастлив, что пьет хорошую водку и знает, что семья обеспечена. Вы видите, каким он фертом, а посмотрели бы два часа тому назад, когда его привели под руки; казалось, прямо в больницу надо везти! Удивительно на него влияет водка! – Это на всех алкоголиков так! Однако поедемте. Куликов ждал уже их у подъезда. Он облизывался и хитро посматривал на господ; вместо разрешенного стаканчика он выпил за буфетом четыре и повелительно приказал: – Поставьте в наш общий счет из номера первого. В управе не встретилось никаких недоразумений. В присутствии всего состава членов и старосты управы Иванов сделал опрос Куликова. – Как звали того арестанта, которому ты продал за пять рублей паспорт? – Макарка-душегуб. – Как он выглядел? – Крепкий, коренастый мужик, лет сорока, светлые волосы, глаза навыкате. – Ты подружился с ним? – Да, мы сошлись хорошо. Он рассказывал, как зарезал немца, купеческую семью в Петербурге и отрубил голову любовнице, которая хотела его выдать полиции; как в Саратове его нанимали убить старого мужа одной барыни, а он, получив пятьсот рублей по условию, ограбил еще убитого тысячи на полторы. Много чего он рассказывал. – Как же ты такому разбойнику отдал свой паспорт? – А мне-то што? Ведь он заплатил пять рублей! – Заплатил! Ты помог ему бежать, он еще загубил несколько душ. – Так он загубил, а не я. Мне-то што?! – Дурень! Если бы ты не поменялся кличками, он не убежал бы. – Он?! Да он раз двадцать бегал! Не я, так другой поменялся бы. Там желающих за пять рублей было много. Это он из дружбы согласился у меня взять паспорт. Все ведь просили: «Возьми, да возьми». А он мне предпочтение сделал! Спасибо ему! – Ты после не встречал его? – Ни-ни. Да где же встретить, я из Орла не выезжал. – И раньше не встречал? – Ни-ни… – А если его теперь показать тебе, ты узнаешь? – Еще бы! Как не узнать! Почитай два месяца вместе шли, да и рожа-то у него приметная. Иванов составил протокол допроса, который подписали все присутствовавшие. Затем были произведены выемки из книг. Кроме Куликова Ивана и родного брата его Петра, безвыездно живущего в Орле, никаких Куликовых в составе орловских мещан нет, и последние четыре года управа паспортов на имя Куликова никаких не писала. Очевидно, в паспорте петербургского Куликова подчищен год или самый паспорт фальшивый.