Буфетчик засуетился. – Ну, ребята, так как же? Я предложил бы Тумбу в вожалые, конечно, на время, пока не отыщется Гусь… Тумба бывалый… Два раза из Сибири пришел. Два куля руками поднимает, пятаки гнет пальцами… И опять же большой знаток слесарной премудрости… При случае, когда надо, не церемонится и перышко запустить!.. Вожалый хоть куда. Далеко ему до Гуся, но по пословице, на безрыбье и рак рыба. – Согласны, согласны, – загудели голоса. – Что же, Тумба? Согласен, што ли? Пить спрыски? – Согласен! Наливай… Тумба, молодой еще мужчина, лет тридцати, среднего роста, коренастый, с густыми волосами. Его лицо с узким высоким лбом, узенькими прищуренными глазами, приплюснутым носом и безгубым ртом производило отталкивающее впечатление. Прошлое его покрыто мраком неизвестности. Неразговорчивый и необщительный от природы, он терпеть не мог говорить о себе самом, так что даже подруга его жизни не знала ничего из его биографии. Даже имя его составляло тайну. Среди товарищей его всегда называли Тумбой, а паспорта у него или не было вовсе, или был чужой, так что настоящее имя и фамилия его никому не были известны. Он сам острил иногда: переменил столько разных имен и фамилий, что сбился в конце концов и сам – как меня зовут на самом деле… До исчезновения Гуся Тумба занимал среди заставных бродяг и громил амплуа зачинщика. По указанию или под предводительством Гуся он всегда первый шел на дело, какие бы трудности оно ни представляло. Судился и высылался он несчетное число раз, но каждый раз, как только переходил за пределы столицы, ему удавалось бежать и благополучно возвращаться на Горячее поле или к заставе… Когда Митрич подал водку и пиво, стаканы были налиты, Рябчик обратился к Тумбе с речью: – По нашему обычаю, Тумба, мы даем тебе клятву свято исполнять все твои приказания и беречь тебя пуще наших собственных спин. Если будет опасность, то мы обязуемся спасать тебя, рискуя сами, и грудью защищать твою свободу! Тот, кто ослушается тебя, делается нашим общим врагом и выключается из нашей среды, а кто предаст тебя, рискует собственной жизнью. Мы же ждем от тебя, Тумба, таких же забот и попечений о всех нас, какими пользовались мы при Гусе. Мы надеемся, что ты поможешь нам разыскать нашего бедного Гуся, а если понадобится, то и выручить его. За здоровье, ребята, нашего нового вожалого. Ура! Все залпом осушили стаканы и потянулись целоваться с Тумбой. Когда бокалы опять были налиты, стал говорить Тумба: – Братцы, я не учен, как Рябчик. Спасибо вам на добром слове! Помогу, а вот насчет Гуся это точно: надо постараться. Ваше здоровье! Он опрокинул стакан и низко поклонился. Воцарилась тишина; налили опять стаканы, выпили и снова налили. У всех было тяжело на душе, и даже хмель плохо одушевлял. Неизвестность хуже всякой неприятности. Когда в прошлом году Гусь попался в обходе кобызевского ночлежного приюта и его забрали, все хотя и были огорчены, но не унывали и не падали духом. Теперь же их вожалый исчез как-то таинственно, неожиданно и неизвестно куда. Ни у кого не явилось мысли, что Гусь мог бросить их или продать. Нет, такого коварства не могло быть! Но, несомненно, что с ним приключилось несчастье, потому что иначе ему негде было бы найти себе приюта, пропитания и прикрытия от сыщиков. Общее молчание прервал Вьюн. – Однако наши молодцы заснули. Не развлечься ли нам, ребятушки, в винном погребке в Можайской улице. Я облюбовал его. В сторонке, одинок, лавок в доме других нет, жилья в погребе – тоже. Если выручка окажется слаба, так запасемся хоть выпивкой основательной. Как ваше мнение, вожалый? – Отчего же? Только там многим делать нечего, – отвечал Тумба: – возьми себе подводчика, да и действуй; а то прибавь еще караульного для поста – все равно теперь дел немного. А я, вы знаете, братцы, не любитель городских взломов. Тут риск велик, всегда спешить надо и сплошь и рядом приходится впустую играть. То ли дело на окраинах, за городом или даже в пригородах. Помните, в Колпино, мы завод грабили, так на возах увозили, свои подводы имели. А здесь что? В выручке три алтына да пару бутылок. Много бутылей не унесешь! Так стоит ли пачкаться?! А риску-то сколько. То дворник соседский, то прохожий, то запоздалый жилец. А коли и все по-хорошему удалось, так смотри городовой на посту задержит «по сомнению», подозрительны они к нашему брату! Нет, за городом, на воле, на просторе куда лучше! У меня, братцы, несколько планов уже есть. – Что же? Давай, давай! Мы постараемся! – Во-первых, – продолжал Тумба, – церкви на отдаленных кладбищах, в деревнях пригорода. Не дурно? Во-вторых, мастерские и заводские кладовые на окраинах. В-третьих, дачи, где живут зимой сами владельцы или зажиточные больные. Кто охраняет их? Где там дворники, городовые? А поживиться есть чем, да и забраться гораздо легче, не спеша, на досуге; можно в несколько приемов взломы сделать. – И впрямь! Как это только раньше нам в голову не приходило! Ай, Тумба! Молодчина! – Но раньше чем действовать нам надо себе сбыт обеспечить, ведь наши маклаки, братцы, хуже обкрадывают нас, чем мы чужие квартиры! Мы ведь рискуем, идем на опасность и часто платим животами и свободой, а они чужими руками жар загребают и львиную долю себе берут. Прошлый раз они за серебряные ложки нам по тридцать копеек отвалили, а две лисьи ротонды оценили в три с полтиной. Ну, разве не грабеж это? Вон Петьке-буравчику тогда дворники ребро сломали каблучищами, так били, а опосля в полицию отправили, шесть месяцев в тюрьме продержали да на родину выслали, пришлось оттуда пешим возвратиться, и за все за это три с полтиной. А татарин Хабибуло Дарохман за ротонды рублей двести выручил и не почесался! Это не по совести! Ну, дай нам хоть третью, четвертую часть того, что стоит! А то гроши дают и богатеют нашими животами! Поди ведь и нам не всегда сладко!.. – Верно, Тумба, верно, пробовали мы, да ничего не поделаешь! Пойдешь сам закладывать или продавать – рискуешь, что заберут. А они сами приезжают к нам, забирают, и мы знать ничего больше не знаем! – Понимаю! Все это так, только в цене-то мы не сходимся. Нельзя же для них только работать! Ведь иной раз они нам только и отпустят, чтобы с Митричем за батарею расплатиться. Положим, тут нам не дорого стоит, а все же… – Действуй, действуй, Тумба! Как хочешь распоряжайся! Твое дело, а все-таки погребок-то почистить сегодня следует! – Так что ж! Трое идите на погребок, а остальные двинемся за город, – произнес Тумба. – Двинемся… Как? Все вместе?! – С ума вы сошли? Разделимся на партии. Трое пойдут на Выборгскую, трое – за Невскую заставу, трое – за Московскую, а трое – за Нарвскую, а остальные – на Голодай и в Чекуши. Сегодня действовать не будем, только хорошенько все осмотрим, облюбуем. А коли случай подвернется – отчего же! На молочишко годится. Только, пожалуйста, осторожнее! Не рискуйте, смотрите в оба и поодиночке не суйтесь. Теперь без Гуся нам плохо. – А ночевать где? Сюда, к заставе, тащиться? – Ночуйте там, в приютах, где будете. Паспорта у кого есть? – Ни у кого почти. Только у троих-четверых, и то чужие. – Тогда лучше собирайтесь сюда. Завтра спать можно до вечера, успеете выспаться. В приютах плохо то, что в семь часов утра вставать заставляют, а тут можно спать до восьми вечера. – Да и обходов днем не бывает. Спокойно спи. – Так трогаемся, братцы? – Митрич, разгонную порцию давай. Стол компании, составленный из нескольких столов, сдвинутых рядом, весь был уставлен бутылками. «Разгонной порцией» называется выпить по большому стакану каждый. Митрич сам принес поднос со стаканами и тарелкой клюквы, посыпанной мелким сахаром. Это угощение только для хороших гостей. – За успех, братцы, мир, согласие и дружбу!.. – Ура! – проревели все. – Сколько с нас, Митрич? – спросил Тумба. – Сегодня я всех угощаю. – Восемь с полтиной-с!.. – Получай! Тумба вынул из кармана красненькую депозитку и небрежно бросил ее на стол. Компания встала. Все поблагодарили Тумбу, разделились на группы и вышли. 7 Иван Степанович Куликов Иван Степанович сидел запершись совершенно один в своей небольшой, но уютной квартирке в том же доме, где помещался «Красный кабачок». Его квартирка имела отдельный подъезд с противоположной стороны и в то же время внутри сообщалась с трактиром, что имело для него большое удобство. Дом был устроен так, что под полом находилось несколько погребов и подвалов для хранения провизии, причем погреба соединялись подземным коридором, выходившим к надворным ледникам и упиравшимся в отдаленную часть двора. В подвалы и погреба был также вход из кухни квартиры Ивана Степановича. Квартирка состояла из трех комнат: кабинета, залы и столовой. Так как Иван Степанович получал обед из своего трактира, то кухня ему была не нужна и он превратил ее в спальню. Обстановка квартиры была довольно комфортабельна, хотя не отличалась вкусом или изяществом. Прислуги личной он не держал, а у него поочередно дежурили слуги трактира. Это тоже большое удобство, потому что, имея все готовым и исполненным, он мог в то же время уединиться, когда это требовалось обстоятельствами. Например, теперь он ждал тайного визита Елены Никитишны и присутствие прислуги было бы более чем нежелательно. А он был уверен, что супруга Коркина, под густой вуалью, непременно к нему явится. Она должна прийти. Куликов потирал руки от удовольствия. Елена Никитишна – бесспорно, красивая женщина и, хотя она старше несколько Гани, но все-таки, пожалуй, интереснее ее. Полная, румяная, высокая, она отлично сложена и в довершение обладает премиленькой физиономией. Она вся в его власти, она теперь раба его, и он может приказывать ей, что ему угодно. Она не посмеет ни в чем ему противоречить. Куликов был в отличном расположении духа. Его дела идут блестяще. Почти без гроша он арендовал «Красный кабачок», произвел за свой счет ремонт, отделку и торговал теперь на славу. Никто не подозревает, что он вовсе не хозяин «Красного кабачка», а только случайный арендатор и притом человек никому неведомый, с прошлым, покрытым мраком неизвестности. Его приняли в этом краю очень радушно, совсем не справляясь о его происхождении, прожитой жизни и т. д. Кожевенный фабрикант даже навязывает ему свою хорошенькую дочку, а более чем интересная жена другого соседа должна прийти к нему на тайное свидание… Худо ли ему? «Другой на моем месте мог бы успокоиться, счастливо прожить век, но я, – мечтал Куликов, – не привык к такой жизни и не создан для тихой пристани у семейного очага. Мне не то нужно». Он посмотрел в окно, не видно ли закутанной дамы. Нет, идут только два пьяных мужика и, видимо, держат путь к дверям его кабачка. А там вдали едет кто-то на извозчике. Кто это? Куликов всматривался пристально, и лоб его покрылся морщинами. Да, это он. Наверно, ко мне… Сказать – дома нет! Нельзя… Будет ждать… Ну, все равно… А как же Коркина? Где я приму ее?.. Вот не во время гость хуже татарина! Он подавил пуговку электрического звонка. Извозчик между тем подъехал к трактиру, и господин скрылся в двери. – Сейчас подъехал господин, проведите его ко мне, – приказал он вошедшему слуге. – Слушаю-с… Через минуту в гостиную входил молодой еще человек, почти лысый, блондин, с длинным выдающимся носом и большими, круглыми совиными глазами. – Здравствуйте, – приветствовал его хозяин, – прошу садиться, что нового? – Нового, Иван Степанович, ничего. Граф вернется из-за границы не ранее будущего месяца. Дома, кроме камердинера и кухарки, никого… Семья его находится в имении. – Что ж! Чудесно! Вы подружились с камердинером? – Распрекрасно… Почти приятели… Куликов наклонился почти к уху гостя и стал ему тихо что-то говорить. Он боялся, чтобы стены его не услышали. – Поняли? – спросил он наконец громко. – Понял, только… – Что только? – Я не знаю, удастся ли мне все приготовить и устроить так скоро. – Рассчитывайте на мою помощь. – Буду стараться! – Деньги есть у вас?