Рядом с главной улицей располагалась тихая площадь, превращенная местными жителями в автостоянку. Мордекай Тремейн заглушил мотор и, радуясь возможности размяться, быстро зашагал к переполненному посетителями торговому центру. Калнфорд оказался приятным местом. Поросшие лесом высокие крутые холмы не позволили городку расползтись по окрестностям паутиной вилл, и он по сей день сохранил прелесть модного курорта XVIII века, когда галантные джентльмены танцевали менуэт с изящными дамами, чьи образы запечатлел непревзойденный Гейнсборо. Высокие надменные дома сохранили дух эпохи Регентства. Однако помимо невозмутимого достоинства жилых кварталов и спокойствия садов, растянувшихся вдоль накрепко опоясанной каменными мостами реки, Калнфорд обладал полным энергии сердцем, бодро направлявшим поток процветания вдоль торговой артерии, без ложной скромности примыкавшей к стенам древнего аббатства. Мордекай Тремейн шел по тротуару и любовался блестящими машинами, с рождественским восторгом ожидавшими возвращения пассажиров из празднично украшенных магазинов. Сентиментальная душа его радовалась свету и близости людей. Даже грязное месиво, в которое превратили снег бесчисленные колеса, казалось жизнерадостным. Уныние бесследно исчезло. Внезапно нахлынувшая неуместная депрессия с позором отступила. Тремейн снова превратился в ребенка, верящего в существование добрых фей и Санта-Клауса с длинной белой бородой. Волшебной рождественской ночью он надевает свою шубу, спускается в дома по дымоходам и наполняет подарками миллионы носков. Пенсне угрожающе сползло на кончик носа, однако Мордекай Тремейн не заметил этого. Сейчас главенствовали чувства, и он понимал, что светлое мгновение поможет пережить тяжкое время, когда вновь придется столкнуться с реальностью печали, горечи, страха и отчаяния. Чтобы добраться до Шербрума при тусклом свете дня, следовало как можно скорее продолжить путь. Большие рестораны на главной улице были переполнены. Бросив мимолетный взгляд на занятые столы, Мордекай Тремейн свернул на боковую улицу, нырнул в старинную арку возле монастыря и попал в тихую заводь, свободную от мучимого голодом и жаждой людского потока. Между книжным магазином и мастерской корзинщика приютилась крохотная чайная. По привычке склонив голову, чтобы не стукнуться о массивную дубовую балку, Мордекай Тремейн вошел в узкую дверь. Поначалу комната показалась пустой, но вскоре он заметил двух посетителей. Они сидели возле стены в дальнем, самом темном углу, наполовину скрытом вешалкой. Оба подняли головы и не то удивленно, не то испуганно посмотрели на вошедшего посетителя, однако встретили любопытный взгляд и торопливо отвернулись, словно не желая привлекать внимания. Мордекай Тремейн выбрал столик и сел спиной к паре, но лицом к висевшему над прилавком зеркалу, где отражались две низко склоненных головы. С видом заговорщиков собеседники горячо обсуждали что-то. Острый интерес к людям и отточенное мастерство опытного наблюдателя, позволявшее видеть все вокруг и при этом не вызывать подозрений, обеспечили прекрасную возможность изучения любопытного объекта. А поскольку иных дел, кроме неторопливого чаепития, не нашлось, взгляд почти не отрывался от зеркала. Процесс протекал механически и подразумевал естественное, без учета значимости момента, упражнение приобретенной ранее способности запоминать мельчайшие подробности. За дальним столом сидели мужчина и женщина. Бесцветная, незаметная незнакомка была в добротном, но безликом пальто и вышедшей из моды шляпке. Волосы показались Тремейну растрепанными, хотя поднятый воротник пальто мешал рассмотреть прическу. Круглое лицо с мелкими чертами было бледным и истощенным, как у человека, редко выходящего из дома. Официантка включила одну из ламп, и картина сразу прояснилась. Стало заметно, что женщина не совсем молода, но и не настолько стара, как показалось сначала. Одежда создала ложное впечатление, прибавив годы. Свет незнакомке не понравился. Она повернулась так, что плечо заняло почти все зеркало, чем лишила возможности Тремейна продолжить наблюдение. Недвусмысленное движение многое объяснило. Спутник оказался менее чувствительным. Он сидел лицом к зеркалу и не попытался сменить позу, хотя прищурился от света и посмотрел так, будто заподозрил официантку в намеренном вредительстве. Тремейн вспомнил фразу из «Юлия Цезаря»: «Тот Кассий голоден и худ». В зеркале туманно отражался сухопарый человек в изрядно поношенном плаще. Такому ничего не стоило затеряться в уличной толпе. Однако эффект зеркального удвоения электрического света подчеркнул верхнюю часть лица, и Мордекай Тремейн ясно увидел глаза: темные, широко расставленные под высоким открытым лбом, наделенные тлеющей в глубине мрачной силой, – вызывающие тревогу глаза, готовые в любую минуту вспыхнуть опасным огнем. Делая вид, будто не подозревает о существовании зеркала, Мордекай Тремейн медленно пил чай. Вряд ли пара обратила на него внимание и заподозрила особый к себе интерес. После первого мимолетного взгляда мужчина и женщина снова сосредоточились друг на друге. Разговор по-прежнему продолжался, когда Мордекай Тремейн заплатил по счету и вышел из чайной. Возвращаясь к машине, он все еще размышлял о случайно встреченных людях. Тремейн всегда размышлял о людях. Любил придумывать, кто они, откуда и куда направляются, как живут. Обычно не составляло труда определить их место в обществе, род занятий и характеры. Однако только что встреченная пара не соответствовала привычным типажам, и воображение отказывалось сотрудничать. Вспомнилось лицо женщины с круглым ртом и бледными губами. Губы слегка дрожали и выдавали неуверенность. Жизнь не баловала хрупкое создание, похожее на готовую сломаться под ударами судьбы фарфоровую куклу. Что связывало незнакомку с ее собеседником? Узы брака? Руки остались вне поля зрения Тремейна, и кольца он не видел. И все же, дав пищу для ума, случайная встреча вскоре стерлась из памяти Мордекая Тремейна. Он так и не узнал, соответствовал ли вымышленный образ правде или совершенно обычные люди неведомо для себя приобрели таинственные черты, о каких в реальной жизни даже не помышляли. Обычные? Нет, определение не годилось. Пара держалась настороженно, слишком настойчиво старалась спрятаться в полутьме и остаться незамеченной. Через несколько минут усердные попытки выбраться с перегруженных автомобилями и людьми улиц Калнфорда пресекли праздные размышления. Когда город остался позади, а впереди тонкой извилистой линией обозначилась дорога в Шербрум, вести машину стало труднее. Снег усилился, а постоянный транспортный поток, способный утрамбовать плотную массу, здесь отсутствовал, и потому пришлось, унизительно сбавив скорость, двигаться почти ползком. В Шербруме уже стемнело. Во многих домах зажглись масляные лампы. Светящиеся окна на фоне старинных темных строений с покрытыми снегом крышами создавали сказочный пейзаж, напоминавший сцену из пантомимы или детской фантазии. Деревня эльфов в снегу. Мордекай Тремейн представил, как добрый великан осторожно поднимает декорацию и ставит на сцену, в свет рампы. Деревня Шербрум пользовалась заслуженной славой одного из самых привлекательных уголков Королевства. Из года в год фотографии старинной гостиницы и древней норманнской церкви украшали путеводители и другие популярные издания, посвященные красотам старой доброй Англии. Оставаясь в стороне от главного шоссе и довольствуясь скромным автобусным маршрутом, Шербрум прекрасно существовал без железной дороги: ближайшая станция находилась в Калнфорде. Удаленность от мира праздных гостей, сувениров и чайных павильонов позволила деревне сохранить первозданный облик – тот самый, в каком ее застал Генрих VIII, явившись, чтобы разграбить соседнее аббатство. Местных жителей, вынужденных терпеть санитарные неудобства и долгими зимними вечерами довольствоваться масляными лампами, это обстоятельство не радовало. Утешались они лишь тем, что не пали жертвой преобразований во имя сомнительных идеалов технического прогресса. Мордекай Тремейн не знал, где расположен Шербрум-Хаус, однако впереди тянулась одна-единственная дорога, по которой он и направился. Возникла смутная тревога: тьма сгущалась, так что пропустить пункт назначения ничего не стоило. Тремейн проехал около мили по постоянно сужавшейся, теперь уже покрытой льдом дороге, когда в сотне ярдов впереди заметил возле живой изгороди темную фигуру. Он осторожно притормозил и остановился. – Простите, пожалуйста, – вежливо обратился Тремейн к незнакомцу, – не могли бы вы подсказать, где находится Шербрум-Хаус? Мужчина смерил его долгим пристальным взглядом. Высокий, в плотном пальто с поднятым воротником, он казался очень массивным. Мордекай Тремейн занервничал, хотя странный незнакомец не проявил признаков враждебности. Ощущение неясной угрозы создавала его неподвижность среди снежного мрака. Но ответ все-таки последовал. – Шербрум-Хаус здесь, – произнес человек. – Перед вами. Мордекай Тремейн настолько обрадовался, что почти не обратил внимания на нелюбезный тон. Действительно, в нескольких ярдах от дороги две каменные колонны отмечали въездную аллею. – Спасибо, – улыбнулся он. – В темноте не заметил ворота. Он осторожно развернул машину, чтобы вписаться в просвет между колоннами. Проезжая мимо незнакомца, приветственно поднял руку, но тот не отреагировал. Тремейн заглянул ему в лицо и испытал едва ли не шок: в чертах сквозила откровенная, неприкрытая злоба. Душу этого человека переполняла ненависть. В следующее мгновение Мордекай Тремейн уже ехал по аллее. В нескольких ярдах от колонн, за поворотом, взору впервые открылся Шербрум-Хаус. Дом стоял примерно в четверти мили от поворота – высокий, темно-серый, вздымающий остроконечную крышу в сумрачное снежное небо. «Старинный», «таинственный», «угрюмый» – такие эпитеты приходили на ум при первом взгляде на замок. Несколько освещенных окон усиливали это впечатление. Мордекай Тремейн поспешил заглушить промелькнувший в сознании шепот страха и постарался не обращать внимания на сжавший сердце холод: темнота, снег, напряжение и усталость долгой дороги не оправдывали малодушных уступок причудам не в меру разыгравшегося воображения, – однако убедить себя так и не удалось. Подъезжая к массивному дому с высокими двустворчатыми окнами, Тремейн все отчетливее ощущал, что рок вершит свой суд где-то поблизости, а впереди маячат тьма и ужас. Глава 3 Любезное приветствие Николаса Блейза и яркое пламя камина заставили Тремейна забыть о недавней подавленности и дурных предчувствиях. Вместе с умиротворяющим теплом весело пылающих дров вернулось душевное равновесие. Наступила уютная реальность дружеского общения и счастливого Рождества. Мордекай Тремейн отличался незамутненным, по-детски гибким восприятием мира. Ему ничего не стоило в течение нескольких секунд перейти от глубокой депрессии к безоблачному оптимизму, от мрачного ожидания несчастья – к наивному восторгу перед лучшим из миров. – Мы уже начали волноваться, – признался Николас Блейз. – Дорога выдалась трудной? – Вовсе нет, – ответил Тремейн. – Просто задержался на полчаса в Калнфорде и выбился из графика. Надеюсь, я не создал неудобств? – Ни малейших, – заверил секретарь. – В Рождество у нас тут всегда царит суматоха. Еще ждем мистера Лорринга. Профессор должен был появиться вчера, но задержался. Наверное, отправился на поезде, а сейчас железная дорога с трудом справляется с нагрузкой. Сами понимаете, что означает предпраздничный наплыв пассажиров в сочетании со снегом. – Профессор Лорринг? Уж не тот ли профессор Эрнест Лорринг, который проводил научные исследования по заказу правительства? Николас Блейз кивнул и повел гостя к двери. – Он самый. Бенедикт недавно познакомился с ним. Полагаю, решил, что мистер Лорринг слишком много работает и несколько дней в Шербруме пойдут ему на пользу. Кстати, – добавил Николас с улыбкой, – надеюсь, вы любите Рождество! Мордекай Тремейн вскинул брови: – Неужели я похож на Скруджа? – Нет. Просто решил на всякий случай предупредить! Дело в том, что Бенедикт – фанатик рождественских праздников и строго следует канону. Соблюдает все традиции: у нас неизменно присутствуют рождественские гимны, падуб, омела, елка и Санта-Клаус. Мордекай Тремейн взглянул с подобающим случаю интересом: – Санта-Клаус? – Эту роль исполняет сам Бенедикт. Надевает шубу, привязывает белую бороду, которую хранит специально для этого случая. Поздно ночью, когда все уже спят, спускается в рождественский зал и наряжает елку. Заранее готовит подарок каждому. Подозреваю, что работа кипит едва ли не целый год. Однако позвольте проводить вас в комнату. Как только устроитесь, начинайте знакомиться с обитателями дома. Секретарь ни словом не обмолвился о постскриптуме к письму. Видимо, отложил объяснение до более удобного случая. К обеду церемония представления гостей завершилась. Мордекай Тремейн, все еще озадаченный вереницей лиц, каждому из которых соответствовало незнакомое имя, обнаружил, что об руку с Розалиндой Марш участвует в торжественной процессии, направляющейся в просторную, сияющую серебром и хрусталем столовую. Розалинда Марш была весьма выдержанной и уверенной в себе молодой дамой – качество исключительно ценное, поскольку Тремейн так и не смог преодолеть невыгодное положение пожилого холостяка, сохранившего юношеские иллюзии по отношению к противоположному полу. Она с готовностью поддерживала беседу и на каждый заданный вопрос отвечала прямо. – Я работаю, – сообщила мисс Марш. – Пишу картины. А еще держу в городе художественный салон. Назначаю немыслимо высокие цены и зарабатываю на жизнь с помощью соотечественников, которым толстый кошелек заменяет хороший вкус. Мордекай Тремейн надеялся, что сумел скрыть как благоговение, так и ужас, внушенный откровенным цинизмом дамы. Красота Розалинды Марш принадлежала к тому типу, какой наиболее точно соответствует категории торжественного величия. Собранные в изысканную прическу светлые волосы в полной мере являли восхищенному взору грациозную шею, и уверенная постановка головы представала в наиболее выгодном ракурсе. Черты лица отличались классической правильностью, а безупречная кожа не имела ни малейшего изъяна. Широко раскрытые голубые глаза смотрели на мир живо и внимательно. И все же что-то в ее античной внешности нарушало гармонию. Слушая свою спутницу, Тремейн пытался определить, в чем именно заключалось несоответствие, и в конце концов решил, что мешала твердость линий рта и носа. Твердость, граничившая с грубостью. Дама выглядела слишком холодной и напоминала мраморную статую. Тепло женственности не смягчало безупречный профиль, не окрашивало румянцем щеки. Розалинда Марш была деловой женщиной и тем самым внушала опасение. Внезапно Мордекай Тремейн осознал, что дама обращается к нему. – Боюсь, в настоящее время я являюсь социальным паразитом, – с улыбкой ответил он на прямой вопрос. – Не делаю ничего, что могло бы оправдать существование на земле. А раньше торговал табаком. На мгновение Розалинда Марш растерялась, а потом уточнила: – Полагаю, вы здесь впервые? Где состоялось ваше знакомство с Бенедиктом? Перевести вопрос на понятный язык не составило труда. На самом деле Розалинда интересовалась, где Бенедикт Грейм отыскал подобное несуразное существо. За стеклами пенсне глаза Мордекая Тремейна лукаво блеснули. – Одна моя приятельница устроила вечеринку. Мы оба там были. По лицу Розалинды Марш скользнуло легчайшее облачко, однако Мордекай заметил его, а также задумчивый взгляд, в котором сквозило настороженное внимание и что-то еще, очень похожее на проблеск симпатии. Он понял, что ей хочется задать новые вопросы, однако помогать не стал, а мисс Марш не нашла способа удовлетворить любопытство, не выходя за рамки приличия. В итоге она сделала вид, будто увлечена содержимым своей тарелки, и Тремейн получил возможность окинуть взглядом всю компанию. К этой минуте разговор уже стал общим и приобрел приятную легкость. Никто из собравшихся за столом постоянных и временных обитателей дома не проявил особого интереса к скромному пожилому джентльмену, молча смотревшему сквозь пенсне на всех вместе и на каждого в отдельности. Так Мордекай Тремейн думал до тех пор, пока не взглянул в конец стола и не увидел Николаса Блейза. Секретарь внимательно наблюдал за ним, причем даже не пытался это скрыть. Поняв, что попался, он улыбнулся, словно разделяя тайное знание. Взгляды встретились на мгновение, и Блейз почти сразу отвернулся и обратился к сидевшей рядом даме, однако этого хватило, чтобы оживить мрачные подозрения, одолевавшие Тремейна по дороге в Шербрум. Зачем было послано приглашение? Почему Николас Блейз откровенно интересовался его реакцией на других гостей? Мимолетное происшествие обострило любознательность: начиная с этого момента, ненавязчивое наблюдение стало еще пристальнее. За веселым занавесом рождественского счастья скрывалась какая-то тайна. А это означало, что существовали мелкие, но красноречивые намеки, доступные пониманию проницательного свидетеля. Через стол, почти напротив, в свете ламп сияла лысая голова Эрнеста Лорринга. Ученый склонился над тарелкой, углубившись в трапезу и не принимая участия в беседе. Крупный, крючковатый, похожий на клюв нос, густые брови и высокие скулы придавали ему облик злодея, подчеркнутый мрачным выражением лица. Значительная часть научных изысканий профессора Лорринга носила секретный характер. Судя по всему, постоянная необходимость отталкивать любопытных сограждан окончательно подавила и без того небольшой талант к общению, заложенный природой. Соседи по столу честно совершили несколько попыток вызвать реакцию ученого, но получили устойчиво отрицательный результат и переключились на более общительных членов компании, оставив Лорринга в неприступном величии подобно молчаливому острову в море оживленной беседы. Тремейн вспомнил слова Николаса Блейза о рождественской атмосфере, которую Бенедикт Грейм с восторгом создавал в Шербрум-Хаусе, и спросил себя, растает ли Лорринг в дружеском тепле или останется покрытым снежной коростой, осуждающим все подряд ледяным зрителем. Пока прогноз обещал продолжение заморозков. Его взгляд скользнул дальше, и на душе сразу потеплело. Во время знакомства с Дени Арден Мордекай Тремейн сказал себе, что, если бы удалось отсчитать назад лет тридцать, он бы выбрал именно такую девушку. А сейчас, в вечернем платье, изящной женственностью фасона подчеркивающем природную красоту, она рождала в душе восхищение живой естественностью жестов и искренностью смеха. В сравнении с легким, свободным обаянием мисс Арден Розалинда Марш выглядела мраморным изваянием – прекрасным, но лишенным живого огня. Тремейн увидел, что соседка подняла голову, и спросил: