* * * С каждым разом мучитель действовал все более зверски и беспардонно, и она нутром понимала, к чему все идет. Один раз он принес шампанское, предложил бокал, она тут же разбила его и попыталась ранить урода «розочкой». Он лишь смеялся, уворачиваясь от ее вялых атак. Следом он задал ей взбучку, потом влил в нее шипучую кисло-сладкую жидкость насильно, приговаривая, что такое не грех и отпраздновать. Она понимала, что уже наполовину стала животным. Податливой тупой скотиной, неспособной на сопротивление. Он ее сломал. Без него она уже давно сдохла бы, а особенно сильно девушка ощущала зависимость, когда монстр долго не появлялся, и у нее заканчивалась вода и еда. Иногда она часами разговаривала со второй пленницей, а та отвечала односложно, либо хмыкала, или же вообще молчала. Никогда не показываясь на свет, она будто плела тени, шевелясь в углу. Узница отощала так, что грудь почти исчезла, как бедра и попа, а ребра выпирали сквозь кожу так, что на них можно было играть, как на ксилофоне. Зрение упало. Это бедняжка поняла как-то раз, по привычке рассматривая узор ладони. Она уже плохо представляла, как выглядит солнечный свет, и думала, что если увидит золотой шар на синем небосклоне, то наверняка ослепнет. Изменились и мысли. Отрывистые и короткие, никаких отвлеченных размышлений. Потом мучитель прикончил бутылку сам и сказал, что «недолго тут осталось веселиться, пора рвать когти». После он сопел, дышал и содрогался над ней. Оглушенная фразой бедняга не думала даже изобразить сопротивление, которое так любил монстр. Спустя какое-то время, оставшись наедине с собой, девушка впервые за последние дни ощутила внезапную легкость в теле. Это ее испугало. Она слышала раньше, что когда человек, например, смертельно болен, перед самой смертью ему вдруг резко становится лучше, появляются силы. А потом конец. По правде говоря, уже неделю ей было неважно, каким будет конец. Если ее убьют, что ж, пускай так и будет. Сама она так и не решилась перерезать себе вены — той же пружиной от матраса. А ведь давно могла бы. Значит, тоже виновата. Но теперь, когда он сказал, что будет «рвать когти», она захотела не то что спастись, а хорошенько отомстить ему. Последняя попытка если и не сбежать, то сделать так, чтоб эта тварь не могла больше сотворить такого ни с кем. Скоро он придет. Скоро придет. Встав, узница принялась разминаться, приседать, держась о матрасную стену. Тело давно уже стало чужим и неподатливым, и только вот такое механическое движение хоть как-то могло расшевелить мышцы, разогнать по жилам кровь. Голова кружилась, вместе с мышцами пробуждался разум, воздвигший вокруг себя спасительную скорлупу. За часы, складывающиеся в сутки, которые в свою очередь перетекали в недели, расшаталась не только психика бедняжки, но и штырь. Да-да, железка с кольцом, забетонированная в пол. Именно к металлической баранке крепилась цепь, а теперь узница почти освободилась и конечно, ОН об этом не знал. * * * Никакого плана выдумать не получалось. Историк чувствовал себя за рулем более уверенно, нежели Мария Владимировна, да и город знал лучше. Пару раз они чуть не упустили «Опель», и более менее облегченно вздохнули только когда выехали на трассу. Турка надеялся, что погоня закончится, так и не начавшись, что историк тихо-мирно запаркует машину во дворе, окруженном многоэтажками и скроется в одном из подъездов. Преследовать его будет глупо: и ежу понятно, что мучить кого-либо в квартире на протяжении нескольких месяцев практически невозможно. Соседи бы что-то да услышали, либо сам Андрей Викторович выдал бы себя хоть как-то. Впрочем, бывает всякое, как убедился Турка. А еще он вспоминал разговор с Воскобойниковой и ее внезапное откровение. — Куда же он едет… — бормотала Мария Владимировна, припадая к рулю. Казалось, что дистанцию они держали слишком короткую, и препод обязательно что-то заподозрит. Вспомнит машину — красный «Пежо» стоял под школой и всякому бросался в глаза. С другой стороны, историк мог уже знать, что его преследуют, и намеренно вести их в ловушку. И тогда последствия могут быть какими угодно. Турка не подготовился, втянул в дрянь Марию Владимировну, и теперь мог потерять все. Сейчас страх пропал. Остался азарт, распаляемый адреналином. Что же будет дальше? Что будет дальше? Стоп. Ничего ведь не ясно. Вполне может оказаться, что через какой-нибудь час Турка будет смущенно жаться на пассажирском кресле, а в салоне будет висеть сконфуженная тишина, пока они с Марией Владимировной будут ехать обратно. Хотелось, чтоб резко стемнело и стал накрапывать дождь — так видимость бы снизилась, добавив маскировки. Но нет — облачный, но светлый день, полупустое шоссе. И закусывающая губу учительница лихо давит на педали, переключая скорости. Потом «Опель» историка пропал. — Где… он? — выдохнула Мария Владимировна. — Куда он свернул, ты видел, Давыдов? — Н-нет. Стрелка спидометра чуть расслабилась, а вот Мария Владимировна наоборот. Турка кусал щеку изнутри, и осознав, что рот его съехал чуть ли не на плечо, внутренне одернул себя. — Вроде бы сюда. Если ошибемся… Синявская, ты говорил? — Вроде бы, — эхом отозвался Турка. — Если потеряли, так что уж тут… «Опель» возник из воздуха. Просто появился впереди, на узкоколейке. Учительница выразительно поглядела на Турку, и тот мысленно согласился с ее взглядом: более неумелых преследователей найти сложно. Но делать было нечего, и Турка изо всех сил надеялся, что историк сейчас не в том состоянии, чтоб заметить погоню. * * * Когда включился свет, узница поморщилась, закрываясь от слабой лампочки. Бледные щеки, искусанные губы, мешки под глазами. Измученная девочка. Именно в таком виде она привлекала его еще сильней. Хищник улыбнулся, хотя шепоток подсказывал, что расслабляться нельзя, какой бы опустошенной не выглядела девчонка. Впрочем, от шепотка можно и отмахнуться. Теперь уже никакой разницы. — Сегодня ты пойдешь наверх. Я тебя отпущу. Девушка пошевелилась, на мгновение подумав, что спит. Потом решила, что ей послышалась. Мучитель сделал шаг навстречу, и она по глазам поняла, о чем идет речь. Лицо ее тут же напряглось, как и тело, что не ускользнуло от натренированного взгляда маньяка. Все тот же бархатистый «отцовский» голос, мягкий тон, которым урод ее всегда увещевал. Прошлые подобные разговоры сопровождались тем, что одна его ладонь потирала промежность. А сейчас он прятал кисть… в кармане пиджака. Это девушку смутило, как опять-таки, могут иной раз смутить нелепые детали во сне. Он шагнул к девушке: — Мы с тобой так и не сблизились по-настоящему. Ты не поняла меня, а я не понял тебя. Но знаешь, еще не все потеряно… — Цепь не способствует сближению. Мужчина замер, а потом откинул голову назад и расхохотался. Вот он, момент! Но она помедлила, опасаясь, что маневр не удастся. Слишком уж далеко стоит ублюдок. Да и вдруг у нее не хватит сил, чтоб ударить как следует? Прут она вытащит, а вот на хороший (и точный!) удар вдруг не хватит силенок? Момент меж тем она упустила, и выродок вновь посерьезнел, как будто уловил враждебные флюиды. — Пожалуй, теперь слишком поздно, — промурлыкал он. — Но я учту ошибки. На будущее. Он шагнул вперед, вытаскивая кисть из кармана. * * * — И как мы его найдем… Какой дом? Во что я ввязалась, во что я ввязалась, — безостановочно бормотала Мария Владимировна. Машина тряслась на ухабах и рытвинах грунтовки, и Турка ловил себя на мысли, что даже в такой ситуации его глаза то и дело косятся на подпрыгивающую грудь учительницы. Наверное, у всех представителей сильного пола глаза устроены именно так, что в любой ситуации не обходят вниманием женские прелести. Вместе с тем он ощутил ледяную уверенность, что поездка будет результативной. Теперь даже доводы разума пасовали перед странным… знанием. Не интуицией. Он как будто из будущего прибыл, и знал наверняка. Как в тот вечер, когда Вову спасали. — И куда же он делся? Давыдов, это бред. Во что ты меня втянул? Куда он… «Опель» стоял возле неприметного забора. Калитка и ворота ржавые, облупленные. Сам домик выглядел так, будто хозяева его давно бросили. Впрочем, здесь большинство жилищ смотрелось именно так, до дачного сезона далеко, а жители тут если и есть, то не показываются. По небу ползла грязно-серая «вата». Солнце будто в одеяло завернулось, как девушка, не желающая досматривать леденящую душу сцену в фильме ужасов. Удивительно, но Турка не верил в происходящее. Неужели историк? Как же так вышло, что участок не проверили менты, как так вышло, что его отпустили? Чикатило тоже отпускали. В довесок, обвинили за его преступления других людей, а он продолжал убивать. Турка глянул на молчащую Марию Владимировну. Открыл дверцу и учительница тут же схватила его за предплечье: — Нет. Мы должны вызвать милицию. Сами туда лезть не будем. — А если там… ничего такого? Вы говорили, что у вас «перцовка» есть. — Поищи в бардачке. То есть… Ты что, хочешь пшикнуть ему в лицо перцовкой? Нет, надо сначала вызвать милицию. Если там ничего, то оформят ложный вызов, — Мария Владимировна вытащила мобильник. — Ох, здесь и связь не ловит почти… Она приложила телефон к уху. Тишина. Тишина, а потом механический женский голос из динамика заговорил и умолк на полуслове. Мария Владимировна набрала номер вновь, бормоча, что экстренные вызовы должны идти хоть как. — Надо улицу посмотреть. Куда вызывать-то будем? — сказал Турка, и открыл дверь. Она издала щелчок, будто обломившаяся досточка деревянного моста, провисшего над пропастью.