Кем бы я ни был сегодня. Очередной адвокат du jour.[7] А кто это, Виктор? — хочу я спросить. — Вам лучше не знать, — говорю. Это разобьет вам сердце. Я спрашиваю у мамы: — А каким он был, Виктор, когда был маленьким? Чего он хотел от жизни? У него была цель? Или мечта? Я себя чувствую как актер из какой-нибудь мыльной оперы, которую смотрят актеры другой мыльной оперы, которую смотрят актеры еще одной мыльной оперы, которую смотрят уже настоящие люди — где-то там, далеко. Каждый раз, когда я прихожу к маме в больницу, я высматриваю в коридоре женщину-врача в очках в черной оправе, с длинными черными волосами, собранными в пучок, и сексуальными ушами. Доктор Пейдж Маршалл, с ее дощечкой для бумаг. С ее пугающими мечтами о том, как помочь моей маме прожить еще десять — двадцать лет. Доктор Пейдж Маршалл — еще одна потенциальная доза сексуальной анестезии. Смотри также: Нико. Смотри также: Таня. Смотри также: Лиза. У меня складывается ощущение, что я произвожу весьма невыгодное впечатление — своими стараниями. В моей жизни не больше смысла, чем в дзенском коане. Поет домовой крапивник, но я не уверен, настоящая это птица или сейчас ровно четыре часа. — Память у меня слабая стала, — говорит мама. Она трет виски большим и указательным пальцем, обхватив лоб рукой, и говорит: — Наверное, я должна рассказать Виктору правду о нем. И это меня беспокоит. — Она говорит, откинувшись на подушки: — Я даже не знаю. Наверное, надо ему рассказать. Пока не поздно. Но я сомневаюсь. Хотя он, наверное, должен знать, кто он такой. — Да, наверное, — говорю я. Я принес шоколадный пудинг и пытаюсь засунуть ложку ей в рот. — Хотите, я ему позвоню, и он будет здесь через пару минут. Пудинг — светло-коричневый и ароматный, под холодной темно-коричневой корочкой. — Но я не могу, — говорит она. — Я себя чувствую виноватой, мне будет стыдно. Я даже не знаю, как он это воспримет. Она говорит: — Может быть, ему лучше не знать. — Тогда расскажите мне, — говорю я. — Снимите с себя этот груз. — Я обещаю, что ничего не скажу Виктору, пока она не даст разрешение. Она смотрит на меня, прищурившись. Морщины у рта — все коричневые от шоколадного пудинга. Она говорит: — Но откуда я знаю, можно ли вам доверять. Я даже толком не знаю, кто вы. Я улыбаюсь и говорю: — Разумеется, мне можно доверять. И сую ложку ей в рот. Она не глотает. Коричневый пудинг так и остается на языке. Но это все-таки лучше, чем зонд для искусственного кормления. Ну ладно, не лучше. Дешевле. Я убираю пульт от телевизора в сторону, так чтобы она до него не дотянулась, и говорю: — Глотайте. Я говорю ей: — Мне можно доверять. Я говорю: — Я — отец Виктора. Она таращит на меня свои белесые глаза, а все остальное ее лицо — кожа в морщинах и пятнах — как будто сжимается и стекает под ворот ночной рубашки. Она быстро крестится высохшей желтой рукой, и у нее отвисает челюсть. — Так это ты… ты вернулся, — говорит она. — О благословенный Отец Небесный. Прости меня. Пожалуйста. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь