Она говорит: — Я так рада, — но по-прежнему плачет, и я чувствую запах пережеванного бифштекса — у нее в туфлях. Запах курицы с грибами — у нее в кармане. И маму все еще не привели из душа, а к часу дня мне надо быть на работе — в восемнадцатом веке. Сейчас я работаю над четвертой ступенью, но мне все трудней и трудней вспоминать свое прошлое. Теперь оно перемешалось с прошлым других людей. Я даже не могу вспомнить, кто я сегодня — который из адвокатов. Я сосредоточенно изучаю свои ногти. Потом спрашиваю у Евы: — А доктор Маршалл сегодня здесь? Вы, кстати, не знаете, она замужем или нет? Я даже не знаю, кто я на самом деле. Не знаю, кто мой отец. Мама, наверное, знает. Но не говорит. Я спрашиваю у Евы: — Может, вы где-нибудь в другом месте поплачете? И вдруг выясняется, что я уже опоздал. В часах поет голубая сойка. А Ева по-прежнему горько рыдает, раскачиваясь в своей инвалидной коляске. Пластиковый браслет дрожит у нее на руке. Она говорит: — Я прощаю тебя, Колин. Я прощаю тебя. Я тебя прощаю. О Колин, я прощаю… Глава 9 После обеда наш маленький глупенький мальчик и его приемная мама поехали за покупками в торговый центр и там услышали объявление. Был конец лета, и им нужно было купить все необходимое к школе. В том году мальчик как раз перешел в пятый класс. И ему нужно было много чего купить к школе. Полосатые рубашки, к примеру. Тогда все уважающие себя пятиклассники ходили в полосатых рубашках. Это было давным-давно. Еще с самой первой приемной мамой. Полосатые рубашки в вертикальную полоску, как раз объяснял он ей, когда они услышали объявление. Вот такое: — Доктор Пол Вард, — произнес голос в динамиках, обращаясь ко всем покупателям в торговом центре, — ваша жена ждет вас в отделе косметики в «Вулворте». Это было, когда мама вернулась за ним в первый раз. — Доктор Пол Вард, ваша жена ждет вас в отделе косметики в «Вулворте». Это был их тайный код. Так что мальчик соврал и сказал, что ему надо в уборную, а сам пошел в «Вулворт», и там была его мама. Открывала коробки с краской для волос. На ней был желтый парик, и ее лицо в таком обрамлении казалось совсем-совсем крошечным, и от нее так и разило табаком. Она открывала картонные коробки и вытаскивала оттуда темно-коричневые бутылочки с краской для волос. Потом раскладывала их обратно по коробкам — только бутылочки были все перепутаны — и возвращала коробки на полку. — Симпатичная девочка, — сказала мама, глядя на фотографию на коробке у себя в руках. Она положила в коробку бутылочку из другой коробки. Бутылочки были все одинаковые — из темно-коричневого стекла. Открывая очередную коробку, мама спросила: — Как ты считаешь, она симпатичная? Мальчик был таким глупым, что даже не понял: — Кто? — Ты знаешь кто, — сказала мама. — И она совсем молоденькая. Я видела, как вы с ней выбирали одежду. Ты держал ее за руку, так что не ври. Мальчик был таким глупым, что ему не хватило ума убежать. Ему даже в голову не приходило задуматься, почему мама три месяца просидела в тюрьме, почему ее освободили досрочно и почему его определили к приемным родителям. И мама спросила, меняя местами бутылочки с краской: светлый блондин — в коробку из-под рыжей краски, черную краску — в коробку из-под светлого блондина: — Она тебе нравится? — Кто? Миссис Дженкинс? — говорит мальчик. Мама поставила обе коробки на полку, даже не закрыв их как следует. — Так она тебе нравится? Как будто это поможет, наш маленький нытик и ябеда говорит: — Она — всего лишь приемная мать. И, не глядя на мальчика — глядя на фотографию женщины на коробке у себя в руках, — мама сказала: — Я спросила: она тебе нравится? К ним подошла светловолосая женщина с магазинной тележкой и взяла с полки коробку с фотографией блондинки, но с какой-то другой краской внутри. Женщина положила коробку к себе в тележку и пошла дальше. — Она считает себя блондинкой, — сказала мама. — Но надо ломать представления людей о себе. У мамы это называлось «косметический терроризм». Маленький мальчик смотрел вслед женщине с тележкой, пока она не отошла совсем далеко — на то расстояние, когда уже ничего не поправишь. — У тебя есть я, — сказала мама. — И как ты ее называешь, приемную мать? — Миссис Дженкинс. — И она тебе нравится? — спросила мама и посмотрела на мальчика. В первый раз за все это время. И он притворился, что уже все для себя решил, и сказал: — Нет? — Ты ее любишь? — Нет. — Ты ее ненавидишь? И этот маленький бесхребетный червяк сказал: — Да? И мама сказала: — Ты все правильно понимаешь. — Она наклонилась к нему и посмотрела прямо в глаза и сказала: — Ты сильно ее ненавидишь, эту миссис Дженкинс? И наш мелкий засранец сказал: — Сильно-сильно? — Сильно-сильно и еще в два раза сильнее, — сказала мама и протянула ему руку. — Пойдем. Нам надо успеть на поезд. Крепко держа его за руку, она потащила его за собой по проходу — к выходу. — Ты мой. Только мой. Навсегда. Помни об этом. Когда они вышли на улицу, она сказала: — Да, кстати. На всякий случай. Если когда-нибудь тебя спросят в полиции или вообще кто-нибудь спросит… сейчас я тебе расскажу про те гадости, которые эта так называемая приемная мать творила с тобой всякий раз, когда вы оставались одни. Глава 10 В доме, где я сейчас живу, в старом мамином доме, я разбираю ее бумаги: ее институтские лекции и зачетки, ее банковские счета, ее протоколы и заявления. Стенограммы судебных процессов. Мамин дневник, запертый на замочек. Вся ее жизнь. В следующий раз, когда я прихожу к маме в больницу, я — мистер Беннинг, адвокат, защищавший ее на суде по обвинению в киднепинге, как раз после случая со школьным автобусом. Еще через неделю я — Томас Уэлтон, которому удалось сократить ей срок тюремного заключения до полугода, когда ее признали виновной в нападении на животных в зоопарке. Еще через неделю я — адвокат по гражданским делам, который едва не свихнулся с ее делом о злоумышленно причиненном вреде, когда она учинила дебош на балете. Есть состояние противоположное дежа-вю. Оно называется «жаме-вю». Это когда ты постоянно встречаешься с одними и теми же людьми или приходишь в одно и то же место, из раза в раз, но каждый раз для тебя — как первый. Все — незнакомцы. Всё — незнакомо. — Как там дела у Виктора? — спрашивает мама в мой следующий визит.