Я чувствую себя обычной девушкой, которая собирается устроить вечер кино со своей соседкой по комнате. И я не могу не задаться вопросом, права Лира или нет. Действительно ли я та девушка, которой нужен вызов? Кому следует выбрать любовь? Нужна ли мне дополнительная драма, которой наделена моя жизнь? Парень, который плох для меня, но хорош для моей жажды приключений? Потому что этого, даже такого простого момента, мне показалось достаточно. Глава 20 Алистер Однажды, когда мне было восемь лет, мой дедушка взял меня на охоту. Он в основном охотился на крупных животных. Которых он мог выпотрошить, освежевать и повесить на стену или расстелить на полу в качестве ковра перед одним из своих многочисленных каминов. Не потому, что ему нравилось убивать, а потому, что ему нравилось побеждать. Когда в его доме появлялись новые люди, он непременно проводил их в свой кабинет и хвастался одним из своих многочисленных убийств. Рассказывая абсурдную историю, которая всегда делала его героем. Как он отважно отбивался от медведя, когда был еще подростком, или выслеживал раненого лося на протяжении двадцати миль. Мой отец стал хвастуном не просто так. Мы стояли посреди леса с рассвета до полудня, когда вспышка рыжевато-коричневого меха прошелестела по деревьям перед нашей палаткой. — Красивая самка. Его прокуренный голос всегда царапал мне уши, как гвозди по меловой доске. Пума сканировала пространство своими ярко-желтыми глазами, не думая смотреть направо. Дед сунул мне в руки возмутительно большое ружье. Я посмотрел на него, сбитый с толку тем, что делать с этой гребаной штукой, потому что я никогда раньше даже не стрелял из пистолета. — Давай. В конце концов, ты должен стать мужчиной, — кивнул он головой на ничего не подозревающего животного. Я никогда этого не понимал. Необходимость убивать кого-то, чтобы доказать свою мужественность. Это всегда казалось уловкой, чтобы сделать из людей серийных убийц. Но поскольку я чувствовал себя польщенным тем, что он выбрал меня сегодня, я поднял тяжелое оружие. Подражая всем западным фильмам, которые я когда-либо смотрел, я направил ствол ружья наружу, положив маленький палец на спусковой крючок, и сделал несколько глубоких вдохов. Все казалось тяжелым, я чувствовал себя неловко, держа его в руках. Я еще не врос в свое тело, во мне были только конечности и кости. Я даже не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы удержать его. Я сказал себе, что это все равно что игрушечные пистолеты, с которыми играл Сайлас, те, что стреляли пластмассовыми пулями с резиновыми наконечниками. Я не хотел этого, но, когда нажал на спусковой крючок, и взрыв от выстрела потряс мое тело, я закрыл глаза. Я зажмурился, поморщившись от мгновенной боли. Мне словно снесли плечо, и в течение десяти секунд я думал, что случайно выстрелил в себя. Но даже сквозь боль мои барабанные перепонки агрессивно звенели. Я думал, что, как львы или тигры, пума будет рычать, защищаясь. Что у нее будет глубокий, хриплый голос, который заставит землю вибрировать от бравады. Вместо этого это был жалкий вопль. Он был похож на плач ребенка, который кричит снова и снова. Открыв глаза, я увидел, что животное упало на поляне, запрокинув голову и оскалив зубы, крича от мучительной боли. Мой дед в тот день преподал мне очень важный урок. Единственный, который я навсегда запомнил. Он потащил меня за больную руку к ревущему животному. Быстро достал из сапога нож и показал мне длинное, толстое лезвие. — Иногда избавить кого-то от страданий проще простого, Алистер. Например, эту пуму, — сказал он. — Очевидно, что ей больно, поэтому мы ей поможем. Он быстро вонзил кинжал прямо под ее грудную клетку, думая, пробив сердце. Звук замер в моих ушах, глаза животного закрылись, и вот так просто жизнь оборвалась. — В других случаях не так просто определить, когда кого-то надо прикончить. Ты можешь не увидеть этого сразу, но это всегда видно по глазам. Именно по ним можно определить, что человек уже мертв, даже если он полностью здоров. Сердце бьется, но глаза уже остыли. Я много думал о его словах на протяжении долгих лет. Особенно когда смотрелся в зеркало. Я думал об этом еще больше, когда шел позади Сайласа. Я слышал только хруст земли под нашими ботинками и отголоски крика Сайласа в моей памяти. Совсем, как у той пумы, когда мне было восемь. Как будто его разрывали на части, разделяя конечности. Это был не рев, а вопль, дробящий стекло. Осколки вонзались в мою грудь, когда я смотрел, как он несколько минут назад рыдал над телом Розмари. Его руки впивались в ее грудь, снова и снова. Я едва мог смотреть, зная, что это ничего не даст. Это так больно, что не оставалось шансов даже для надежды. Я вздрогнул, когда треск ее ребер наполнил воздух. В этот момент мы с Руком должны были что-то делать, пока Тэтчер звал на помощь. Она была мертва. Она была мертва уже несколько часов. Мы все поняли это, когда увидели ее. Но ни у кого из нас не хватило духу сказать ему об этом, пока он не стал приносить больше вреда, чем пользы. Я схватил его за плечи: — Сайлас, — думаю, это был самый мягкий мой голос с тех пор, как я был ребенком. — Ты должен остановиться. Она ушла, она ушла. — Отвали! Отвали, Алистер! — рыдал он, надавливая с большей силой. Тело Роуз не оказывало никакого сопротивления его силе. Она содрогалась при каждом сжатии груди, ее обычно раскрасневшиеся щеки стали болезненно-серого цвета, и у меня защипало глаза, когда я увидел ее такой. Я дернул сильнее, цепляясь за его подмышку. Рук последовал моему примеру, и я услышал его голос: — Си, пожалуйста, чувак. — Его голос дрожал, слезы подступали к горлу. — Ты сделаешь только хуже, просто отпусти ее. Вдалеке завыли полицейские сирены, мигающие красные и синие огни отражались от деревьев на улице, пробиваясь сквозь разрушенный дом, в котором подростки напивались до беспамятства в тайне от родителей. — Нет! Нет! Розмари, очнись, Рози, пожалуйста! Отпусти меня! Я должен помочь ей, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, РОУЗ! Мои руки горели от напряжения, когда мы оттаскивали его от ее тела, он боролся с нами всю дорогу, брыкаясь ногами. Я многое сделал для своих друзей. Это было самым трудным. Мы держали его, как дикого зверя, и никакие слова не могли его успокоить. Он просто продолжал выкрикивать ее имя в ночи. Как будто луна услышит его мольбы и вернет ей жизнь. Я хотел этого для него. Если бы я мог поменяться местами с Роуз. Если бы кто-то дал мне такую возможность, я бы ушел вместо нее. Только бы Сайлас был в порядке. Полиция, скорая помощь налетели, как пчелиный рой. Жужжали вокруг места происшествия, говорили тихими голосами. Когда шок немного прошел, когда Сайлас понял, что она не вернется, и медики ничего не могут сделать, кроме как накрыть ее простыней, он замолчал. У меня болело горло, и, хотя мы пытались уговорить его уйти, сесть в машину, чтобы мы могли ему помочь. Он отказался уходить. И поскольку я был психически измучен, во мне не было сил бороться. Я не смог бы бороться с ним до самой машины, поэтому мы ждали вместе с ним. Мы стояли, пока полиция не закончила, даже после того, как они нас допрашивали. Мы не двигались. До тех пор, пока они не начали поднимать ее на каталку, и тогда он снова зашевелился. Как разъяренный бык, он протиснулся сквозь них, снова прокладывая себе путь к ней. Офицеры потянулись к нему, крича, что ему нельзя проходить за желтую ленту, как будто мы не были там за сорок минут до их расследования. Он игнорировал их, как пули, рикошетящие от металла, их голоса мало что могли сделать, чтобы остановить его. Рук схватил его за плечо. — Сайлас, что ты делаешь? Его охватило беспокойство, он боялся его ответа. Он повернулся в нескольких футах от ее покрытого тканью тела, лицом к полиции и всем своим друзьям. Казалось, он смотрел прямо сквозь нас, когда сказал: — Я просто хочу понести ее еще раз. У нее мерзнут ноги, когда она без обуви на улице. Никто, ни одна душа не попыталась остановить его, когда он поднял ее на руки. Ее вялая рука вывалилась из-под белой простыни, кончики пальцев окрасились в ярко-красный цвет. Мы шли позади него, Тэтчер, Рук и я, пока он нес ее к машине скорой помощи. Я смотрел, как ее рука качается у него под боком, как ее волосы рассыпаются по его предплечью, и мне было ненавистно осознавать, что она больше никогда не будет смеяться. Что она больше никогда не расскажет банальную шутку и не будет дразнить Рука из-за его волос. Я ненавидел, что она никогда не будет рядом, чтобы мы чувствовали себя… нормальными. Как обычные парни, а не незаконнорожденные сыновья Пондерозы Спрингс. Как она проникла в глубины моего сердца и стала другом, но так быстро исчезла. То, как ее не волновало, что люди пялились на нее в коридоре, когда она впервые взяла Сайласа за руку в средней школе. Странный шизик, держащий за руку дочь мэра, о которой шептались. Но Роуз было все равно. Она смотрела на Сайласа так, будто все это никогда не имело значения. Сейчас он нес ее тело на одну из последних остановок перед тем, как ее похоронят на глубине шести футов под землей. Ее жизнь закончилась, вот так просто. Без всякого предупреждения. Была отнята у нас. Украдена. — Ты принимаешь лекарства? Голос Рука возвращает меня в настоящее. Напоминание о том, что у нас есть очень короткий промежуток времени, который не включает в себя мои дневные мечты и его вопрос о лекарствах.