— Когда у тебя будет дочка одиннадцати лет, ты меня поймешь. Я каждый божий день вдалбливаю ей в голову прописные, истины насчет незнакомых дяденек и тетенек, и все-таки если она приходит из школы хотя бы на десять минут позже — начинаю умирать от страха. Постоянно талдычу: не перебегай улицу перед машиной, переходи дорогу только там, где есть светофор, сначала посмотри налево, потом направо, автобус обходи сзади, трамвай — спереди. А сам целый день трясусь как осиновый лист, представляю ее под колесами… Ох, Аська, — его голос дрогнул, глаза предательски заблестели, — не дай тебе Бог такую муку каждый день. Хватит с меня жены и малыша, еще одного горя я не перенесу… Можно, я позвоню? — Ну что ты все спрашиваешь? Можно, конечно. Познакомившись по телефону с бабушкой девочки Юли, у которой есть компьютер, и взяв с нее клятвенное заверение, что Надюша Ларцева либо будет отправлена домой до наступления темноты, либо ее проводит до квартиры кто-нибудь из взрослых, Володя позвонил дочке и дал ей свое отцовское соизволение на визит к подружке. Настя смотрела на него и думала, что надо быть совсем бессердечным, чтобы упрекать его в плохой работе. Нет, не повернется у Ольшанского язык поговорить с Ларцевым. И у нее не повернется. * * * Увидев издалека знакомую рыжую шевелюру, Настя удивилась. Пожалуй, впервые за много лет Леша Чистяков пришел вовремя. Они договорились встретиться в метро, чтобы вместе идти в гости к Настиному отчиму. Леонид Петрович, выполняя обещание, собирался познакомить Настю с женщиной, которая скрашивала ему соломенное вдовство. Сама Настя ни разу в жизни никуда не опоздала. Она была ленива и медлительна, быструю ходьбу не любила, а о том, чтобы бежать вдогонку за автобусом, и помыслить не могла. Здоровье у нее было не очень крепкое, и порой в духоте и давке ей становилось так худо, что приходилось выходить из автобуса или вагона метро, не доезжая до нужной остановки, и отсиживаться на скамейке, поднося к лицу ампулу с нашатырем, которую она всегда носила в сумке. Учитывая свои слабости, Настя планировала маршруты передвижения с большим запасом времени и обычно приходила раньше намеченного срока. А вот о ее друге Леше Чистякове сказать этого было нельзя. Талантливый математик, ставший в тридцать лет доктором наук, он был по-профессорски рассеян и забывчив, чем порой доводил Настю до исступления, путая вторник со вторым числом, а Бибирево с Бирюлевом. — Ты меня сразил наповал, — сказала Настя, целуя его в щеку. — Почему ты не опоздал, как водится? — Несчастный случай. Больше не повторится. Чистяков шутливо подергал ее за ухо и, взяв под руку, быстро повел к эскалатору. — Что-то ты грустная, старушка. Случилось что-нибудь? — спросил он, когда они шли темными задворками от метро к дому, где жили Настины родители. — Напрягаюсь, — коротко ответила Настя. — Из-за чего? Из-за этой женщины? — Угу. — Ты же сама просила вас познакомить. — Оно конечно, но все-таки… Нервничаю, даже не знаю, отчего. Вдруг она мне понравится? — И что в этом плохого? — А как же мама? Мне тогда придется как-то выравнивать свое отношение между ней и этой дамой. — Ну ты загнула, Аська. А если она тебе не понравится, тебе придется пересматривать свое отношение к Лёне, так, что ли? — Именно. И вообще, ситуация какая-то… Двусмысленная. Может, зря я это затеяла? — Раз затеяла, значит, не зря. Ты же у меня умница, ничего зря не делаешь. Перестань дергаться. — Не утешай меня, Лешик. У меня внутри все дрожит. Давай остановимся, я покурю. — Слушай, ты повзрослеешь когда-нибудь или нет? Ведешь себя, как маленькая девочка: плохая — хорошая, нравится — не нравится. Они остановились у подъезда родительского дома. Настя уселась на скамейку и вытащила из сумки сигареты. Сделав глубокую затяжку, она взяла Лешину руку и прижала к своей щеке. — Лешик, я дура, да? Ну, вразуми меня, скажи что-нибудь умное, чтобы я успокоилась. Мне так стыдно, словно я маму предаю. Леша сел рядом с ней, ласково обнял за плечи. — Ты действительно еще ребенок, Аська. Тебе тридцать три года, а ты так и не представляешь себе, что такое семья и супружеская жизнь. — А ты представляешь? Тоже мне, специалист по брачно-семейным делам. Ты же заплесневелый холостяк. — Я — другое дело. Я до сих пор живу с родителями и наблюдаю их отношения каждый день. А ты уже давно живешь одна, и забыла, что это такое — ежедневно на протяжении многих лет делить с кем-то жилье и бытовые проблемы. И, между прочим, постель. Так что перестань маяться заранее. Докуривай быстрее, и пойдем. — Лешик, знаешь, о чем я подумала? — Если бы ты тогда аборт не сделала, нашему ребенку было бы сейчас уже тринадцать лет. — Как ты догадался? — А я сам об этом сейчас подумал. И потом, Асенька, мы с тобой знакомы почти двадцать лет. Я научился твои мысли читать. — Да? Тогда читай дальше. — Ты подумала, что если бы ты оставила ребенка и вышла бы за меня замуж, то сейчас ты не мучилась бы вопросом о том, насколько этично тебе знакомиться и сидеть за одним столом с любовницей отчима при том, что он все-таки остается мужем твоей матери. Тебе было бы просто не до этого. А может быть, и отношение к проблеме было бы иным. Правильно? — Леша, хочешь, правду скажу? — Говори свою правду, и пойдем, я окоченел здесь дожидаться, пока ты перестанешь нервничать. Он встал со скамейки и потянул Настю за руку. Та медленно поднялась. — Ну, где обещанная правда? — спросил он с улыбкой. — Я очень тебя люблю. Но иногда ты меня пугаешь. — Врешь ты все, — тихо ответил Леша и осторожно погладил ее по щеке. — Если бы ты меня любила, то не держала бы на холодной улице, когда нас ждут знаменитые папины цыплята. А человек, способный тебя напугать, еще на свет не родился. * * * Настя прислушалась к ровному дыханию Леши. «Кажется, заснул, — подумала она. — Ну почему природа так неравномерно распределяет свои милости? Одни досчитают до десяти и тут же засыпают. А другие, вроде меня, без снотворного могут пролежать до рассвета с открытыми глазами». Она встала с постели, накинула теплый махровый халат и на цыпочках вышла на кухню. В квартире было холодно, несмотря на то, что отопление работало вовсю, потому что щели в оконных рамах, а также между балконной дверью и косяком были огромными. Приводить их в порядок было некому, а затыкать ватой или поролоном Настя, по обыкновению, ленилась. Она зажгла на плите все четыре конфорки, и через несколько минут кухня наполнилась удушливым теплом. Настя перебирала в памяти события прошедшего вечера. Леша прав, не надо смешивать отношения отцов и детей с отношениями родителей с другими людьми. Напряжение, сковавшее Настю перед дверью родительской квартиры, постепенно прошло, подруга Леонида Петровича оказалась симпатичной и славной женщиной, совсем не похожей на мать, Надежду Ростиславовну. Лешка изо всех сил старался быть остроумным и галантным, и это ему вполне удалось. Во всяком случае, новую знакомую он совершенно очаровал. Отчим, казалось, был всем доволен, кормил их восхитительными цыплятами «табака», никаких вольностей и панибратства по отношению к своей гостье не допускал, и под конец Настю «отпустило». Но неясное чувство вины перед матерью продолжало давать о себе знать и сейчас. Она нерешительно сняла телефонную трубку и набрала длинный код и номер телефона в далекой Швеции, где было еще не так поздно, как в Москве. — Настя? Что случилось? — встревоженно спросила Надежда Ростиславовна. — Ничего не случилось. Просто ты давно не звонила. — У тебя все в порядке? — продолжала настойчиво спрашивать мать: уж очень необычным было то, что дочь сама позвонила ей, да еще в такой час. — У меня все хорошо, мама, не волнуйся. Я в полном порядке. — А отец? — Он тоже. Мы с Лешкой сегодня были у него. Он кормил нас потрясающими цыплятами. — Ты меня не обманываешь? У вас точно все в порядке? — Точно. Неужели должно непременно что-то случиться, чтобы мы друг другу позвонили? Просто я соскучилась. — Я тоже скучаю по тебе, доченька. Как у тебя на работе? — Как всегда. Двенадцатого декабря лечу в Рим с делегацией наших милиционеров. — Да что ты! — радостно воскликнула мать. — Как здорово! Поздравляю. Когда, ты говоришь, улетаешь? — Двенадцатого. Девятнадцатого возвращаюсь. — Что же ты раньше не сказала? — В голосе Надежды Ростиславовны послышалось огорчение. — Вряд ли я успею сделать визу, но я попробую. С четырнадцатого по семнадцатое во Франции будет симпозиум лингвистов, мое выступление запланировано на пятнадцатое, и если я успею обернуться с визой, то встречу тебя в Риме. Где тебя искать? — Не знаю. А тебя? — Тоже не знаю, — рассмеялась мать. — Сделаем так. Если у меня все получится, встречаемся шестнадцатого в семь вечера на площади у собора Святого Петра. Площадь круглая, большая, хорошо просматривается. Не потеряешься. Договорились? Настя несколько оторопела от материнского напора. — Но, мама, я же не одна еду, а с группой сотрудников. Откуда мне знать, какой у нас будет распорядок. Вдруг именно шестнадцатого я не смогу оторваться? — Глупости, — решительно перебила ее мать. — Я буду ждать тебя до восьми часов. Если не придешь, встречаемся на следующий день, и так далее. Я постараюсь все организовать и буду ждать тебя, доченька, ты слышишь? — Хорошо, мама, — Настя судорожно сглотнула, стараясь скрыть от матери, что по щекам ее градом текут слезы. — Я обязательно приду.