Мещеринов полистал блокнот. — Я не записал. По-моему, в деле этого и не было. Разве это важно? — Может быть, и нет. Но вы не особенно добросовестны, Олег. Эти сведения в деле есть. Вы не обижайтесь, но вам рано еще работать самостоятельно. Вместо того, чтобы учиться, задавать вопросы и получать ответы, вы стремитесь принимать решения и давать оценки. Что важно и что не важно — буду решать я, а вы мне должны принести факты. Я вместе с вами их проанализирую и наглядно покажу, как их интерпретировать и оценивать. Хорошо? — Хорошо, — буркнул Олег, собирая со стола бумаги. — Какую записную книжку вы изъяли у вдовы Косаря? Парень замер, щека его непроизвольно дернулась, едва заметный шрам над бровью налился краской. Он молчал. — Я жду, — напомнила Настя. — Дайте ее мне. Я не собираюсь устраивать вам сцену за то, что вы скрыли это от меня. Вы совершили служебный проступок, но вы — стажер, вы еще учитесь, поэтому обойдемся без нотаций и наказаний. Просто запомните, что делать этого нельзя. Мещеринов упорно молчал, уставившись в окно. — В чем дело, Олег? Настя почуяла неладное, но гнала от себя плохие мысли. — Анастасия Павловна, я очень виноват, но… Я ее потерял, — наконец выдавил он. — То есть как — потеряли? — севшим голосом спросила Настя. — Где? — Не знаю. Я принес ее сюда, а вас на месте не было. Когда вы пришли, я хотел сразу вам отдать книжку, полез в карман, а ее нет. Поэтому я и не сказал ничего. Боялся, что ругать будете. — Я и так ругаю. Что в лоб, что по лбу. Или вы надеялись, что никто не спросит, что как-нибудь обойдется? Олег кивнул. — Тогда запомните еще одно правило. Его не я придумала, а физики. Они говорят: «Все, что может испортиться, обязательно испортится. То, что не может испортиться, портится тоже». Применительно к нашей работе это означает, что ничего никогда не обходится и не рассасывается само собой, и ни в коем случае не следует на это рассчитывать. Любую ошибку надо пытаться исправить немедленно, вы слышите? Немедленно, чем скорее, тем лучше. Потому что каждая минута промедления чревата тем, что исправить уже ничего будет нельзя. Усвоили? Он снова кивнул. — Когда вы видели эту записную книжку в последний раз? — Дома у Косаря. — Куда вы ее положили? — В карман куртки. А когда вы пришли, ее там уже не было. — Куда-нибудь заходили по дороге от дома Косаря на Петровку? — Нет. — Куртку где-нибудь снимали? — Только здесь, в кабинете. — Кто-нибудь заходил в кабинет, пока меня не было? — Заходили, конечно. Коротков, Ларцев, потом этот… красавец такой, я его фамилии не помню… — Игорь Лесников? — Да-да, он. Еще Коля приходил. — Селуянов? — Да. Еще несколько человек заходили, вас спрашивали. — Они из нашего отдела? — Кажется, да. — Что значит «кажется»? Они присутствовали у Гордеева на совещаниях? — Не помню. Я плохо лица запоминаю. — Тренируйтесь, — Настя уже не пыталась скрыть злость. — Вы выходили из кабинета? — Выходил, конечно, вас же очень долго не было. — Да перестаньте вы оправдываться, лучше отвечайте на вопросы как можно точнее. Дверь запирали? — Да… Кажется… — Запирали или нет? — Ну… Не всегда. Когда надолго уходил — запирал, а когда на минутку… — Ясно. Отдайте мне ключ от кабинета. Вы — человек расхлябанный, я не могу рисковать, ожидая, пока вы возьметесь за ум. У вас есть способности, это несомненно, и вы смогли бы стать настоящим розыскником, но одних способностей недостаточно. Учитесь учиться, тогда из вас что-нибудь получится. И займитесь своим характером. Робость и трусость в сочетании с самоуверенностью — чудовищная смесь. Вы с треском вылетите из любого нормального коллектива. Олег молча натянул куртку, вынул из кармана ключ и положил его на стол. Настя оделась, повесила на плечо необъятную спортивную сумку, с которой ходила летом и зимой, ключ, оставленный стажером, заперла в сейф. — Не обижайтесь на меня, Олег, — сухо сказала она на прощание. — Наша работа настоящая, а не игрушечная. Может, я была излишне резка с вами, но вы это заслужили. — Я не обижаюсь, — удрученно ответил Мещеринов… …От телефонного звонка Настя вздрогнула. Посмотрела на часы — половина второго ночи. Неужели это они? — Анастасия Павловна? — послышался приятный мужской голос. — Да, я. Кто это? — Как вы себя чувствуете? — весело поинтересовался мужчина, проигнорировав ее вопрос. — Прекрасно. Кто вы? — А я думаю, что вы говорите неправду, Анастасия Павловна. Вы чувствуете себя плохо. Вам страшно. Правда? — Нет. Что вам нужно? — Значит, правда. Так вот, Анастасия Павловна, мне пока ничего не нужно, кроме одного. Я хочу, чтобы вы подумали о том, как провели сегодняшнюю ночь. — То есть? — Я хочу, чтобы вы запомнили, как вам было страшно и какую незабываемую ночь вы провели в обнимку с этим страхом. Я хочу, чтобы вы поняли: сегодня вам дали попробовать только маленький глоточек, чтобы вы лишь почувствовали вкус страха. В следующий раз вы выпьете всю чашу до дна. Вы же не хотите, чтобы с вашим отчимом приключилась беда. — При чем здесь мой отчим? Я перестаю вас понимать. — Вы все прекрасно понимаете, Анастасия Павловна. У вашего отчима есть машина, но он человек небогатый, и на гараж у него денег не хватило. Вы знаете, что происходит с машинами, когда они всю ночь стоят без присмотра? — Их угоняют. Вы этим меня пугаете? — Их не только угоняют. На них совершают преступления, которые потом приписывают владельцам машины. И владельцам приходится долго отмываться, доказывая, что их не было за рулем. Хотите устроить Леониду Петровичу такое развлечение? А еще в машины, стоящие без присмотра, подкладывают взрывные устройства. Или подрезают рулевую тягу. Или делают что-нибудь эдакое с тормозными колодками. Хотите? — Нет. Не хочу. — И правильно, Анастасия Павловна, — добродушно засмеялся мужчина. — Не надо этого хотеть, это дурно. Я вам пока ничем не угрожаю, но если вы поведете себя неправильно, вам придется испытать страх гораздо более сильный, чем сегодня. Сегодня вы испугались за себя. Завтра вам придется бояться за других людей, в том числе, и за своих близких. Если вы этого не знаете, то я вам скажу заранее: этот страх — куда более неприятный и совершенно непереносимый. Спокойной вам ночи, Анастасия Павловна. Настя осторожно положила трубку на рычаг, словно она могла взорваться. Все было сказано предельно ясно и четко: работай по делу Ереминой по-старому, разрабатывай версию убийства по личным мотивам, и мы тебя не тронем. Что ж, Каменская, тебе решать. Никто с тебя не спросит, если ты забросишь линию «Бризак — архив» как бесперспективную. Тебе доверяет Колобок, тебе доверяет следователь Ольшанский, тебе доверяет Андрей Чернышев, хоть и ворчит, что ты ему не все рассказываешь, но все-таки признает за тобой первенство. Морозов? Будет только счастлив, если ты от него отстанешь. Стажер? О нем и речь не идет. Будет делать, что ему скажут. Так как же, Каменская? Отступишься или попробуешь еще поцарапаться? Страшно… Настя приподнялась на диване и спустила ноги на холодный пол. — Кирюша! — позвала она шепотом. Тут же из прихожей донесся легкий шорох, еле слышно застучали когти по паркету. Овчарка неторопливо подошла и села рядом, вопросительно глядя на Настю. — Кирюша, я боюсь, — все так же шепотом сказала Настя, словно пес мог ее понять и что-нибудь ответить. Вообще-то она была недалека от истины, Кирилл и в самом деле был собакой выдающейся. Андрей загодя присмотрел будущих родителей щенка и терпеливо ждал, когда две овчарки, обладающие уникальными данными по части слуха, чутья и сообразительности, подарят ему желанного наследника. Он пестовал, холил и обучал Кирилла, у которого в родословной было записано длинное и совершенно неудобоваримое имя, и добился того, что пес если и не понимал человеческих слов (кроме, конечно, команд), то уж интонацию чувствовал безошибочно. Впрочем, количество выполняемых команд было столь огромным, что вполне заменяло речевой контакт. — Мне страшно, Кирюша, — повторила Настя чуть громче. Собака занервничала, пасть приоткрылась в беззвучном рычании, глаза блеснули недобрым желтым огнем. Настя где-то читала, что при страхе, как и при других отрицательных эмоциях, почки интенсивно вырабатывают адреналин, и животные ощущают его специфический запах, моментально реагируя на испуганного человека. «Он понимает, как мне страшно», — подумала она. — Что же нам делать? — продолжала Настя, стараясь говорить увереннее, чтобы заглушить страх. — Может, бросить все к чертовой матери и жить спокойно? Как ты думаешь, Кирюша? Леня у меня, конечно, еще молодец, пятьдесят семь лет, ничем не болеет, занимается спортом, двадцать пять лет в розыске проработал, с ним не так-то просто справиться. Но он мне не чужой, я его люблю, я к нему очень привязана, он заменил мне отца. Разве я имею право рисковать? Она включила верхний свет в комнате и начала медленно расхаживать взад и вперед, опустив плечи и приволакивая ноги в мягких шлепанцах. Неподвижно, как статуя, сидящий Кирилл настороженно наблюдал за ее передвижениями.