— Я клянусь вам, клянусь! — Колобов чуть не плакал от бессилия. — Можете проверять, я ничего не сказал в милиции. — А как насчет Вики? — Да не видел я ее, не видел, не видел! Она вам наврала, чтобы подстраховаться, неужели вы не понимаете? — Ну ладно, Васенька, иди с Богом. Но смотри… На подгибающихся ногах Колобов вышел из подворотни и побрел в сторону вокзала. * * * На утренней оперативке полковник Гордеев впервые за полтора месяца поднял вопрос о ходе работы по делу об убийстве Виктории Ереминой. Всем его подчиненным было видно, что, с одной стороны, дело это начальника ни капельки не волнует, но, с другой стороны, он крайне недоволен отсутствием ощутимых результатов. — Через десять дней истекает двухмесячный срок предварительного следствия, — холодно говорил он. — Каменская, доложи, что сделано. Настя бесцветным голосом изложила общую картину, стараясь не заострять внимание на очевидных неувязках. — Только что мы получили информацию о том, что Еремина оставила в квартире Карташова записку, объясняющую, куда и зачем она уезжает. Она сказала об этом своей приятельнице, которая до вчерашнего дня находилась в роддоме на сохранении и о смерти Ереминой ничего не знала. Как только узнала, сразу сообщила нам. Ей самой Еремина ничего не объяснила, только сказала, что написала Карташову записку и оставила в том месте, где Борис обязательно ее найдет, если с ней что-нибудь случится. Карташов о записке якобы ничего не знает, по крайней мере нам он о ней не говорил. Сейчас Карташова, к сожалению, нет в Москве, он уехал на несколько дней. Как только вернется, мы произведем у него обыск, со следователем вопрос согласован. — Когда Карташов вернется в Москву? — задал вопрос Гордеев. — Послезавтра. — Смотри, Анастасия, не тяни. Ты очень медленно работаешь, сроки кончаются, а воз и ныне там, никаких результатов, одна говорильня. Теперь вот еще два дня проволочки… Плохо. Очень плохо. — Я буду стараться, Виктор Алексеевич. — Куда уехал этот художник? — В Вятку. — Может быть, попросим местную милицию найти его и опросить? Глядишь, и время сэкономим, — невинно предложил полковник. — Следователь категорически против. Он настаивает на том, чтобы дождаться возвращения Карташова, — твердо ответила Настя. — Что ж, ему виднее, — вздохнул Гордеев. — Кстати, Каменская, год кончается, а ты до сих пор не прошла диспансеризацию. Завтра же все сделай. — Я пройду, Виктор Алексеевич, только не завтра. У меня на завтра запланировано… — начала было Настя, но Гордеев резко перебил ее: — Меня не интересуют твои планы. Лично в мои планы не входит ежедневно объясняться с поликлиникой. Правила для всех одинаковы. Будь любезна, завтра обойди всех врачей и без справки о прохождении диспансеризации не появляйся. Вечером справка должна быть у меня на столе. Поняла? — Хорошо, — обреченно вздохнула Настя. После совещания она заперлась в своем кабинете, ожидая вызова начальника. Гордеев позвонил ей через несколько минут. — Ну как, Стасенька? Не очень я тебя? — Больно, Виктор Алексеевич, — улыбнулась в трубку Настя. — Прямо под дых. Но вы были очень убедительны. В вас погиб Смоктуновский. — Ладно, иди поплачься, пожалуйся, какой я жестокий. Не забудь на глазах у изумленной публики позвонить в регистратуру поликлиники и узнать, по какому графику завтра врачи принимают. Обо всем остальном мы с тобой, кажется, условились. Удачи тебе, девочка. — Спасибо. Я буду стараться. — Это ты мне сегодня уже говорила, — невесело усмехнулся Гордеев и положил трубку. * * * Телефон надрывался, но Борис Карташов и не думал снимать трубку. Уже четвертый раз подряд во время звонков на табло определителя номера было пусто. Это означало, что звонили из автомата. Борис внутренне подобрался. Он был спортивным, физически сильным мужчиной, много лет занимался различными видами единоборств. Насколько он был слаб и нерешителен в личной жизни, настолько же смел и уверен в себе во всем, что касалось физического противостояния. И все-таки ему было не по себе. С приглушенным щелчком закрылась дверь лифта. И почти сразу же раздался звонок в дверь. Борис, мягко ступая, подошел к двери и вжался в стену возле вешалки, где его не будет видно входящему. Новый звонок оглушительно дребезжал прямо над головой художника. Еще один. И еще. И наконец клацнул вставленный в замок ключ. Дверь медленно приоткрылась, человек вошел в квартиру и потянулся к выключателю. Раздался тихий щелчок, но свет в прихожей не зажегся. Незваный гость щелкнул выключателем еще несколько раз, но было по-прежнему темно, хоть глаз выколи. Он осторожно, на ощупь, двинулся в комнату, и в этот момент Борис, чьи глаза уже давно адаптировались к темноте, в стремительном броске повалил его на пол. От неожиданности человек даже не закричал. Он просто рухнул на ковер, инстинктивно прикрывая голову руками. Двухметровый Карташов придавил его своей доброй сотней килограммов, упираясь коленом в позвоночник и больно зажав руки за спиной. — Ты кто такой? Откуда у тебя ключи от квартиры? — угрожающе спросил он. Гость попытался вырваться, и хозяину пришлось несколько раз ударить его. Борис был опытным бойцом, он хорошо знал, как надо бить, чтобы причинить максимальную боль и при этом не повредить жизненно важные органы. Очень скоро способность незнакомца к сопротивлению была полностью подавлена. Борис поднял его, как мешок с тряпьем, усадил в кресло, стянул с безжизненно повисших рук тонкие лайковые перчатки и сунул ему стакан с прозрачной жидкостью, после чего зажег, наконец, свет в комнате. Гость оказался парнем лет двадцати двух-двадцати трех, с короткими, стриженными «ежиком» волосами, симпатичной физиономией, которую несколько портили слишком глубоко посаженные глаза, и отлично развитой мускулатурой. «Качок», — определил про себя Карташов, ощупывая глазами фигуру парня в тех местах, где распахнувшаяся куртка открывала торс, обтянутый тонкой трикотажной водолазкой. «Качок» отпил из стакана и закашлялся. — Это же водка, — прохрипел он, слизывая кровь с разбитой губы. — Да что ты говоришь? — зло усмехнулся Борис. — Давай пей, здоровее будешь. Парень попытался встать с кресла, но хозяин молниеносным тычком в челюсть усадил его на место. — Ну так что? Как оправдываться будешь? — Извини, мужик, — пробормотал парень, — накладка вышла. Мне сказали, тебя дома не будет. Я же звонил и по телефону, и в дверь. Думал, тебя и правда дома нет. А ты заявился. — Подумайте, какая неприятность! Он мне добросовестно названивал, обзвонился весь с ног до головы, а я, подлец эдакий, оказался дома. От бабы прячусь, так что не обессудь. Так как мы с тобой поступим, чемпион среди звонильщиков? Милицию вызовем или так поговорим? — Слушай, мужик, не надо милицию, а? Я у тебя ничего не взял. А морду ты мне так наканифолил, что, считай, в расчете. — Откуда у тебя ключи? — Купил. — У кого? — А я знаю? Парень один сказал, что у тебя в хате барахла полно, аппаратура, «грины», шмотки новые, а сам ты в командировке. — Чего же этот твой благодетель сам не пришел, если здесь барахла полно? Почему тебе ключи отдал? — Ему срочно деньги нужны были, чтобы уехать. Да он и не вор, сразу видно. — А ты, выходит, вор? — Ага, — подтвердил парень, глядя на Бориса честными глазами. — Слушай, отпусти меня, а? Давай разойдемся по-мирному. — Сейчас, разбежался, — фыркнул Карташов и снова ударил его. — Где ключи? — В кармане. Борис быстро обшарил карманы куртки, в которую был одет «качок», и вытащил ключи на кольце с брелоком. — Ах ты, сука! — прошипел он. — Это же Викины ключи. Ты ее убил? Говори, ты убил Вику? — Да не знаю я никакую Вику! — взвизгнул парень, безуспешно стараясь уклониться от очередного удара. — Ты что, ошалел? Я же говорю, купил ключи… Новый удар не дал ему договорить. Разбитая губа кровоточила все сильнее, лицо стало совсем бледным. — За что вы убили Вику? Что она вам сделала? Говори! Говори, дерьмо собачье! — твердил Борис, методично нанося удары по болевым точкам, пока парень не рухнул лицом на журнальный столик, вцепившись руками в его полированную поверхность. Художник задумчиво постоял над ним, потом пошел в ванную, закрыл дверь и принялся тщательно мыть руки с мылом. Из комнаты до него донесся стон, потом звук тяжелых неуверенных шагов. Наконец он услышал, как щелкнул замок. Вытерев руки полотенцем, он не торопясь вышел из ванной и, убедившись, что гость испарился, погасил в комнате свет. Это был условный сигнал. Не прошло и нескольких минут, как в квартире появились следователь Ольшанский, эксперт-криминалист Зубов, Настя и двое понятых. — Где? — только и спросил Константин Михайлович. — В комнате, — так же коротко ответил Борис. — Кресло, стакан, стол, как вы и просили. Даже перчатки остались. — Отлично, — потер руки Ольшанский. — Идите с Каменской на кухню и не мешайте нам.