* * * Телефон в конюшне был допотопный, а линия — старая. В трубке икало и трещало. Но, казалось, помехи оттого, что на другом конце у директора ипподрома взмокли руки, и пот, вернее страх, проел изоляцию. Голос директора он проел во всяком случае. Зайцеву не нужно было видеть собеседника, чтобы дорисовать остальное: налившуюся красным лысину, трясущееся лицо, пятна пота под мышками, панику в глазах. «Ох, Юрка, проверить бы вам игровую бухгалтерию, ох проверить бы», — думал, слушая, он. А директор лепетал, стараясь говорить гладко, спокойно, голосом ответственного работника, у которого проверять нечего: — Что лошади делают? Перед заездом? Проминаются, разогреваются. — Товарищ, — нехорошим голосом сказал Зайцев. — Едут в Ленинград, — растерянно, чуть ли не с вопросом предположил директор. Зайцев внутренне собрался. Его напряжение уловил жулик‑директор. В голосе зазвенело больше уверенности — радостной уверенности пса, который, наконец, понял, чего от него хотят: — Чистая правда. За сутки до забега Пряника привезли из колхоза. — На какой вокзал? — Из Тулы ехал, то есть. Тульское, то есть. Московское, в смысле, направление. Московский вокзал. Московский! — объяснял директор. Теперь в голосе явно было облегчение: мильтон взял след в сторону, пронесло. «Ну, Юрка, твой клиент», — подумал Зайцев и, не поблагодарив, не попрощавшись, дернул вниз рычаг. Попросил соединить его с Московским вокзалом. * * * Сутки! Которые с каждой минутой все больше переваливали во вторые. Зайцеву казалось, он физически чувствует, как газ улетучивается. Фосфор? Фосген? Хлор? И скоро на этот вопрос ответа не будет — ни следа. Ему казалось уже, что никакой это не отравляющий газ, а кислород. И что улетучивается он из его собственных легких. В горле першило. Во рту появился привкус металла. — Что? — Зайцев обернулся, не сбавляя шага. Но вынужден был остановиться. Подождал. Запыхавшийся осоавиахимовец нагнал его. Дышал тяжело, очки запотели изнутри, мальчишеское лицо раскраснелось. — Не бегите так, — повторил он. — Вы что, физкультурные нормы там, в ОСОАВИАХИМе, не сдаете, что ли? Давай, экспертиза, не отставай. В здании вокзала пришлось все же сбавить: сновали с котомками, чемоданами, узлами, изредка с букетами. И все словно сговорились соваться под ноги именно ему. «Живее, м‑м‑мамаша», — мычал Зайцев, лавируя. Он словно плыл, работая локтями, по людскому морю. На него покосился юный с виду постовой: человеческое тело, двигавшееся не в ритме толпы, — не карманник ли, не чемоданный вор, который удирает? Мысленно отнес Зайцева в категорию опаздывающих на поезд и отвернулся. Правильно, похвалил его Зайцев: карманники не бегают, чемоданные воры выступают неспешной походкой законных владельцев багажа. Дежурный по вокзалу уже вышел к ним навстречу, стоял в гулком зале ожидания. Завидев в море голов форменную фуражку, Зайцев направился к нему. Юноша‑химик поспевал рысцой, придерживая на боку свой ящик. Дежурный важно повел их мимо загородных платформ туда, где на запасных путях стояли товарные вагоны. Зайцев вдруг резко обернулся. Тот же инстинкт, что у постового в зале прибытия, мгновенно указал ему троих, движущихся не в ритме толпы. С виду все выглядело невинно. Можно подумать, три товарища. Все трое в кепках. Только у того, что посредине, безумные растерянные глаза и несколько ватный шаг. Зайцев поймал этот ошалелый взгляд. И его тотчас отсекли, оттолкнули своими оловянными буркалами молодцы по бокам. Он все понял: арестованный. Уже, считай, вредитель, враг народа. Только он сам еще и надеется, что ошибка, все образуется, разберутся. Арестованный и два конвоира. Взяли тихо. Выдернули внезапно. Как они умеют. Как его возьмут. Если только не… Осоавиахимовец проследил за взглядом следователя, но ничего особенного не увидел, только трое приятелей шли рядком поодаль. Все трое в кепках, обычные ленинградцы. Троица растворилась в вокзальной толпе. А Зайцев все смотрел им вслед. — Сюда, товарищ следователь, — позвал дежурный и, крякнув, спрыгнул с края платформы на пахнущую мазутом черно‑жирную землю. — Здорово, — не сдержал восхищения Зайцев. — Порядок у вас, гляжу, образцовый. По документам быстро установили и состав, которым Пряник прибыл в Ленинград, и даже вагон. Номер запасного пути, куда оттащили вагон, само собой тоже. — А то, — сурово отозвался дежурный. Усы у него были табачного цвета. Старый питерский железнодорожник, еще небось помнит забастовки. — Груз живой, ценный. Он отпер. — Вы всегда вагоны запираете? — Без замков нынче никак. Отвернешься — беспризорники сразу набьются. Или голь какая ночевать залезет. Зайцев мысленно возблагодарил и беспризорников, и голь: вагон стоял запертым с той минуты, как вывели знаменитого жеребца‑пассажира в синей попоне. — Купе первого класса. Коняга ваш ехал, как царь. Зайцев смотрел в полумрак вагона. Сердце забилось — идеально замкнутое пространство. Солнечный свет проникал сквозь щели. Щелей было немного: столыпинская постройка. Ноздри уловили лишь слабый запах прелого сена. Похоже, здесь тоже чисто. Сердце замерло. — Полезете, товарищ агент? Или как? — Полезай, экспертиза, — с напускной веселостью Зайцев хлопнул осоавиахимовца по спине. Тот сперва приподнял и стукнул на пол вагона свой ящик. Задрал ногу в слишком короткой штанине. Дежурный, глядя на раскорячившуюся фигуру, сперва хмыкнул, потом подставил под ступню руки замком, дал опору — втолкнул наверх. Юноша, барахтаясь, завалился на живот. Встал, снял, вытер пальцами очки. Надел, поправил. Только легкий запах сена да обычные запахи железной дороги. Пусто, пусто, и без всякой пробы воздуха знал Зайцев. А чего он ждал? Кольцов ошибся. Память играет шутки, особенно память пьяницы. Или не ошибся? Если не ошибся, то, может, и другой поворот событий. Предположим… Зайцев рассеянно глядел на чахлые травинки, пробивавшиеся из‑под гравия, из‑под отравленной мазутом и маслом земли. Предположим, поезд идет откуда‑то из‑под Тулы. Сквозь него проходит облако газа. Вагоны все товарные, только один пассажир — живой. «Капля никотина убивает лошадь» — вспомнилось некстати. Откуда там в поле боевой газ? А шут его знает. Всему есть простые объяснения, с горечью поражения думал он. Войсковые учения. Облако отравы ветром отнесло к путям. Несчастный случай. Ничего уголовного. Что и требовалось доказать. Как доказать? Позвонить в расположенные вблизи войсковые части. Связаться с местными метеорологами. — Товарищ следователь! — оборвал его мысли звонкий мальчишеский голос. Зайцев даже не сразу понял чей — такой звонкий. Обернулся. В проеме вагонной двери блеснули очки имени знаменитого композитора Шостаковича. Топорщился хохолок. В победно поднятой руке юноша держал клочок ваты. * * * Потом ждали машину с Крачкиным. Дежурный ушел ее встречать. — А это точно? — все‑таки спросил он у осоавиахимовца. — Химия — точная наука, — с достоинством отчеканил тот. — Чудно, чудно. Крачкин еще только подходил к ним со своим саквояжем, а Зайцев понял: цирковой номер «обосрался товарищ Зайцев» Крачкин в угрозыске уже успел исполнить. Поспешил, ухмыльнулся Зайцев. Теперь — собирать пальчики. Поднимать прилипшие волоски. Собирать все, что может оказаться уликой. В кабинет Коптельцева он добрался только к вечеру. — Фосген? — только и спросил начальник угрозыска. Сюрприз — без сочувствия разглядывал Зайцев его наморщенный лоб, вмиг обвисшие рыхлые щеки. Сюрприз был неприятным. Фосген — боевое отравляющее вещество. В самом центре Ленинграда. Да еще и на объекте повышенной значимости — на вокзале. Мысль о шпионах и диверсантах прыгала в голову сама собой. И что хуже всего — выглядела прочно. Зайцев видел, как лихорадочно соображает сейчас Коптельцев. Блеск черных глазок выдавал сложные служебно‑административные перерасчеты, которыми тотчас занялся ум начальника угрозыска, бывшего чина из ГПУ. А впрочем, теперь уже — как оказалось — после вливания милиции в политический сыск, чина ГПУ опять действующего. Челюсти Коптельцева раздвинулись, щеки дрогнули: — Ошибки быть не может? — Химия — точная наука, — не без удовольствия повторил слова своего «эксперта» Зайцев. — Эта дрянь проявляет себя от контакта всего‑навсего с обычным аммиаком. Белая пухлая рука дернулась к телефону. — Ладно. Но притормозила. — Не трепись об этом. Зайцев понял, что разговор окончен. Сел на стул. Коптельцев уставился на него ожидаемо полоумным взглядом. Зайцев старался глядеть в ответ особенно ясно.