Он за локоть подтащил ее вверх. — Я сама! Помог сесть. Трубка гудела короткими сигналами. Зайцев положил трубку обратно на рычаг. — Гадость какая. Стыдоба, — выдавила конторская. — Бросьте‑бросьте, говорю. Подумаешь. Чего тут такого, — добродушно‑небрежно говорил Зайцев, стараясь успокоить больше тоном, чем словами. — Сто раз видел. Правда. И даже похуже. У меня вот есть приятели. Как все приятели, они иногда выпивают. Как со всеми выпивающими, с ними бывают разные… Разное. — Я не пьяная! — сердито вскинулась она. — Вы что! Как вы… Да как вы такое могли подумать! «О, мама родная», — сразу как‑то устал от нее Зайцев. — Я бы в жизни!.. — Ничего я такого… Вы как себя сейчас чувствуете? Вам в больницу, может? — Я здорова! — еще более сердито почти крикнула она, и хотя он не думал ее касаться, вся встряхнулась. — Совершенно здорова. Это так… Жарко просто. Я вот. Воды просто еще выпью. Она решительно придвинула к себе графин. — Ну ладно. — А это я вам вынесу. — Решительно ухватилась за края корзины. — Чтобы… Не того. Зайцев пожал плечами. Он терпеть не мог таких вот, сердитых. И не конторская, наверное, поправил он себя. А комсомольский актив. Собирают на заем. Или на дирижабль. Или на что‑нибудь еще. И всегда знают, как надо. — Уборщица вынесет. — Я хоть газетой накрою. Газета есть? — Оставьте, говорю, — уже открыто рассердился Зайцев. Она сразу выпрямилась на стуле. — Извините. Я Соколова. — Не беспокойтесь, товарищ Соколова. Она опередила его вопрос, пояснив: — Меня Коптельцев прислал. Но просунувшийся в дверь Крачкин не дал ей продолжить. — Вася, а по поводу… — Он покосился на девушку и на всякий случай выразился обтекаемо: — …твоих железяк. Там в папке, — он кивнул на стол, — нет. Но ты не думай, что я забыл. Ничего внятного снять невозможно. Есть хороший большой палец, но слишком уж хороший; точно — дворник. Когда железяку подобрал. Можем для надежности его проверить сразу. Можем подождать. Зайцев кивнул. — Свисти, если что. И Крачкин исчез за дверью, как Петрушка за ширмой. Так же внезапно, как появился. Зайцев быстро встал, рванул крачкинскую папку со стола. — А?.. — Развернулась всем телом Соколова ему вслед. * * * — И оболочка от снаряда. Нефедов слушал со своим обычным сонным, совиным видом. От голенькой тусклой желтоватой лампочки, от низких потолков Зайцеву самому сразу захотелось спать. Как он тут работает? — Какая‑то странная улика, — пробормотал Нефедов. — Потому что не улика. Все, что она доказывает, так это что в ККУКСе химоружие тоже проходят. Ну так это и расписание занятий, и учебный план докажут. Без всяких вещдоков. — А техники что сказали? — Ничего пока. Вернее, не знаю. Но вид у нее был такой, что палили этим снарядом точно лет пятнадцать назад. Если вообще палили. Может, он сразу начал жизнь свою боевую в качестве учебного пособия. — Типа скелета в анатомичке? — Типа того. — Значит, не улика. — Или, Нефедов, улика, — продолжал вслух думать Зайцев. — Если мне эту оболочку специально подкинули. Я когда их насчет гражданина Жемчужного расспрашивал, они же знали, что завтра их тут духу не будет и след простынет. Они же уже барахло все свое до последней нитки вынесли практически. Мне лапшу на уши вешали, разговоры разговаривали, а у самих чемоданчики уже… Или что там в кавалерии. — Зачем? — То‑то и оно. — Зайцев облокотился на низкую деревянную стойку, отполированную множеством локтей. — То‑то и оно, Нефедов. Я и сам спрашиваю. Кто? И зачем? То ли со следа сбить. То ли на него, наоборот, навести. Ясно только, что человечек этот что‑то такое знал. И не только слово «фосген». Но только как этот предполагаемый он, если такой вообще был, конечно, как он мог рассчитывать, что колба эта именно мне в руки попадет? Дворник мог запросто ее выбросить, не заметить — я мог ее не заметить!.. Ладно. Это вопрос уже второй. Если не третий. Давай вернемся к первому. Нефедов молча кивнул. Скрылся в глубине, среди полок. И уже оттуда спросил: — А товарищ эта, у вас в кабинете — это кто? — Хрен ее знает. Комактив, наверное. Или машинистка. — Зачем еще? — Вот плевать, честное слово. Не важно. — Она что, так и сидит там? — Надеюсь, уже нет. Посидела, поблевала, надоело — ушла. — А чего блевала? — А то ты столовку нашу не знаешь. — Симпатичная? — Столовка? — Машинистка. — Нефедов, ты чего? В окно повеяло весною? — Так. Зайцев честно задумался. Ему стыдно было себе признаться, но самому ему нравились совсем не такие, а красивые и женственные. Уродом товарищ машинистка тоже не была: глаза на месте, рот на месте, нос один. — Не знаю, Нефедов, — искренне сознался он. — Освобожденная советская работница. При службе. Самостоятельная. Активная. Общественница. Что еще?.. Член ряда кружков. Наверняка. На вид обычная. Баба как баба. Девушка то есть. Мне только все время кажется, когда я таких вижу, что мужской половине населения об этом освобождении сообщить забыли. Он вдруг осекся. Вспомнил Петрову, потерпевшую. Нефедов запинки не заметил. — А вы какого года рождения, подскажите? — Но‑но, Нефедов! Салют.