Он не сразу заметил, что треск машинки возле уха стих. — Ну? — позвала телефонная трубка. — Готов. Диктуй. Зайцев стал перебирать снимки в обратном порядке. Решать судьбы? Да, именно так. Рассудок говорил ему, что ошибки все равно не будет: каждый из этих и так давно уже гулял на свободе лишнее. Каждый, по правде сказать, зря коптил небо. Сейчас не виноват — завтра будет. И все равно Зайцеву стало жутковато. — Шестнадцать, — закрыл глаза и начал диктовать он. Трубка ответила двумя выстрелами: Самойлов тотчас печатал результат. — Тринадцать. Восемь, — диктовал Зайцев. В дверь просунулся Крачкин. Сделал какие‑то жесты, пошевелил губами. — Погоди, Самойлов. — Зайцев прикрыл трубку рукой. — Что? Крачкин вошел. Шлепнул на стол папку. — Пальчики твои. Остались пустяки. Парные найти. И сбросить. — В смысле? — Ты в детстве не играл? «Черный кот» называется. — Че‑го? — А, ну да, молодо‑зелено. Зайцев открыл папку. И чуть не выронил трубку. Синие буквы: копии заключения. Пояснительные рисунки. С какого‑то перепугу Крачкин сделал то, о чем его попросил Зайцев. Что к его текущим задачам и делам вовсе не относилось. Обработал пальчики, собранные с грузового вагона, в котором ехал в Питер рысистый чемпион жеребец Пряник. — Крачкин, а гильзы? Гильзы ты посмотрел? — крикнул он. Но Крачкин уже вышел. — Ку‑ку, — позвал в трубке Самойлов. — Какие гильзы? — Никакие. — Тогда поехали. Зайцев почувствовал, как в груди будто опять набухает пузырь. А вдруг кто‑то из них все‑таки не виновен? Все‑таки не был там тогда? — Диктуй, — напомнил Самойлов. — Погоди, — остановил его Зайцев. — Понимаешь… Но вспомнил ощущение косы в руке. Сомнение лопнуло, как вонючий пузырь грязи. — Девятый. — Ты же уже сказал «восьмой». — Пропустил. — Ну ладно. — Шестой. Пятый. Одиннадцатый. Извини, опять путаница в снимках. В дверь снова постучали. — Да! — сердито крикнул Зайцев. — Ты сегодня нарасхват. Народный артист прямо, — отметил Самойлов. Стук повторился. — Входите! — сердито крикнул Зайцев. — Кто там такой робкий? — Вот что. У тебя там проходной двор. Мы так до вечера не кончим. Давай или ты ко мне подскочи. Или я к тебе. — Терпение у Самойлова иссякло. — Ладно‑ладно, нервные люди. Пиши давай. В дверь тихо вошла девушка: блузка с круглым воротничком, стриженые волосы. Конторская, сразу определил он. Может, из новых машинисток здешних. Кивнул подбородком: садитесь пока. Тихо села, не сделав обычного женского движения подвернуть юбку. Не похожа на здешнюю: для машинистки угрозыска одета больно хорошо. — Четвертый. Третий. Второй. — Зайцев хотел уже отложить снимки. Передумал. — Первый тоже. Самойлов высыпал там у себя очередную порцию цифр. — И двенадцатый. Указали двенадцатого? — Странно, — вдруг ответил Самойлов. — Что? — По протоколу она сперва вроде о девяти говорила. — Ну? — А у тебя… раз, два, три. — Дальше пошло хмыканье. — У тебя двенадцать получается. — Не у меня, а у нее, — раздраженно поправил Зайцев. Черт! черт! черт! — выругал он себя: такую простую вещь и не проверил. Все из‑за чертова Крачкина. Из‑за конторщицы этой дурацкой. Прикрыл трубку ладонью: — Вы себя хорошо чувствуете? Вид у машинистки был какой‑то томный. Она уронила руку на стол — клацнули пуговки, но ответила: — Хорошо. — Так что? — не отставала трубка. — Самойлов, хочешь, сам иди к Петровой в больницу и проверяй. Я тебе говорю: по фотографиям потерпевшая опознала следующих нападавших. — Да ладно, ты что. Опознала, значит, опознала. Зайцев бросил взгляд на сидевшую — той явно было не по себе. На верхней губе выступила испарина, лоб тоже светился жемчужным отливом. Зайцев, не прерывая разговора, показал ей на графин с водой. Подвинул ближе. — В первый раз ошибочка в показаниях потерпевшей вышла, значит, Самойлов. Учитывая состояние… — Да я не спорю. Я о том же. Двенадцать, значит, двенадцать. Ептыть… Бедняга. Машинистка неуверенно налила полстакана. Пила медленно, будто не воду, а ртуть. — Да, — сухо сказал в трубку Зайцев. — Но все‑таки между девятью и двенадцатью разница больно приметная. Я понимаю, одного не сосчитать поначалу… — Ты понимаешь? — зло, слишком зло переспросил Зайцев. — Нет. В смысле… Я ж там был, когда с нее показания снимали. Но что произошло, Зайцев услышать не успел. Конторская барышня вдруг метнулась вниз. Упала на колени, обняв мусорную корзину. Ее шумно, со стоном вырвало. Потом еще. И еще. Рвотные конвульсии сотрясали тело. Ноги ватным движением съехали в сторону. Девушка привалилась к столу. Зайцев бросился ее поднимать. — Вася, там у тебя что? — вопрошала на столе трубка. — Отойдите, — отмахнулась она. Утерлась рукавом. Но сама сразу встать не смогла. Только беспомощно загребла ногами — мешала и теснота юбки. Зайцев опять наклонился к ней. Она прикрыла рот ладонью, отвернула лицо. — От меня воняет. Перед блузки и правда был забрызган. — Ерунда. — Противно. — Бросьте.