Пока еще не различимы в своем воинственном единстве. Одинаковые галифе, одинаковые гимнастерки, одинаково заправленные кровати, одинаковое выражение на лицах, одни и те же слова. Двадцать три богатыря, в чешуе, как жар горя. Этот строй придется разбирать по бревнышку. По зернышку. На личности. Каждый курсант метил высоко. За одинаковой формой кипели личные амбиции, личные успехи, личные таланты — или зависть к ним. У личности — всегда есть мотив, почерк, примета. Есть, как обронил Артемов, свои соблазны. Особенно в большом городе. Зайцев раскрыл глаза. Случайно Артемов это обронил или нет? Подле белоногого жеребца тем временем жесты стали размашистее, голоса резче. Там закипала нешуточная ссора. «Боже, какое уродство!» — донеслось до Зайцева. Отчетливый петербургский выговор Артемова сделался визглив. Зайцев вынул руки из карманов. Похоже, пора было занимать место в первом ряду. — Эдак мы вовсе до шелудивых одров дойдем, товарищ Герасищев. — Хорошо. Что именно вас не устраивает. — Товарищ Герасищев со своей короткой шеей, покрытой черными волосами, стал еще более свекольного цвета, чем был в положении «нуль». Но говорить старался спокойно. — Вот эта именно лошадь. — Воспитанный Артемов не показывал пальцем. — Что же не так? — в голосе Герасищева был вызов. — Это советская лошадь, из колхоза, — напыщенно объяснил он. — Доброкачественного классового происхождения. Зайцев вспомнил жалобы товарища Кошкиной на дворняг, под видом родовитых немецких овчарок приобретенных в Германии на ценную валюту такими вот товарищами герасищевыми. «Скажет он ему дурака или нет?» — Зайцев с интересом следил за дискуссией. На лице Артемова появилось выражение человека с пульпитом. Будто сквозь дергающий зуб он выговорил: — Товарищ Герасищев. Это. Брак. Очевидный. Железный. Несомненный. Брак. — Нет, вы скажите — что не так. — Вы все равно не поймете. — А вы попытайтесь, — напирал Герасищев. — Эта лошадь не годится. — Повторю! Лошадь удовлетворительная! Из колхозного хозяйства. Зайцев хмыкнул. Расстановка сил стала ему ясна. Знакома по множеству советских учреждений, для управления которыми требовались знания и опыт — а не только идеологическая грамотность. У старых кадров были знания, но не хватало политической благонадежности. Идеологически подкованные новые ни черта не смыслили в предмете — в том, чем им предполагалось управлять. ККУКС, судя по увиденному, не был исключением. — Вот туда ей и дорога — в колхоз. Пахать, боронить, воду возить. «Брак», он же «шелудивый одр», нервничал, косил налитым глазом, водил мордой, переступал ногами в белых носках. Мужичок с казацким чубом придерживал его под уздцы. — Нет, я прошу, я требую — вы объясните! — Товарищ Герасищев налился до такого густого тона, какого Зайцев еще не видел в природе. — Это почему же вы считаете, я не пойму? — Потому что эти знания я приобретал в течение многих лет. А вы думаете, что все можно усвоить за три минуты. Кратким курсом. — Объясните, — нехорошим тоном начал красный специалист. Но Артемов только махнул рукой. — Если требуется объяснять, товарищ Герасищев, значит, объяснять — не требуется. — Есть мнение, что вами движут другие мотивы. — Это какие же? — Вы саботируете замену лошадей. Вам ничего не нравится! — Если вы имеете в виду, что я настаиваю не выводить наших рысаков в завод, то да, это верно. Заменять наших лошадей местными тем более не вижу смысла. — Модест Петрович! — завопил свекольный ему вслед. Зайцев вспомнил мальчишек, облепивших «Форд». Артемов и Герасищев только думали, что один из них «новый», а другой — «старый». На самом деле оба принадлежали прошлому. О прошлом спорили. Сам их спор был давно мертв. Будущее — со всем пылом мальчишеской энергии — свой выбор уже сделало. В пользу дутых шин, подвесок, фар, трансмиссий, лакированных крыльев и бензина. Внезапно по группе военных словно пронесся ледяной ветерок — всех будто морозцем прихватило. Взгляды обратились на коренастого человека, шариком вкатившегося между спорщиками. — Так берете коня? Или нет? — со злобой не выдержал чубатый, дернув своего коня за уздцы. — Берем. Берем, — распорядился этот третий. Со своими белыми височками, черными глазками и полнотой он был похож на барсука. Подскочил к белоногому жеребцу. Как‑то вмиг ощупал его всего взглядом быстрых черных глазок и маленькими, знающими дело ручками. Подтвердил: — Хорошая лошадь. Добротная. Берем. Обернулся на окоченевших от взаимной ненависти спорщиков — кивнул одному, другому: — Берем. Берем. Выводи следующую! Зайцев изумленно понял, что знает этого делового колобка. Видел в Ленинграде. Где‑то. Совсем недавно. Где? И в ту же секунду вспомнил. «Бутович, моя фамилия Бутович!» В тот самый день на ипподроме, когда отравленные легкие Пряника схлопнулись — и призовой жеребец на всем своем знаменитом скаку обрушился головой вперед, увлекая за собой, круша о борта дорожки и легкую игрушечную коляску, и бедные кости наездника Жемчужного. «Моя фамилия Бутович, это я вам позвонил». У Зайцева вспотели ладони. — Товарищ Бутович! — заорал он. Бутович оглянулся. Увидел. Узнал. Но прежде чем Зайцев дернулся вперед, кто‑то сзади крепко схватил за локоть его самого. — Товарищ из Ленинграда!.. Товарищ из Ленинграда!.. Зайцев искал глазами сбитую невысокую фигуру Бутовича. А за спиной гудело, тянуло: — Меня за вами… — Отстаньте. Вы кто? — Лицо вытертое, никакое. — Потом, я сказал! — попробовал стряхнуть его Зайцев. Но хватка была железной. Профессиональной. На миг Зайцев ощутил в позвоночнике ледяной штырь: арест. А уже в следующий миг незнакомец залопотал растерянно: — За вами. Мигом чтобы. Бегом. Там это, с другим товарищем из Ленинграда… женского пола который… С ним… С ней. Нехорошо. Глава 10 Сидели в таком порядке. Старуха в платке и с козой, вокруг рогов у козы была намотана веревка, конец ее старуха сжимала в руке. Женщина в платье и с корзинкой на коленях; корзинке она время от времени говорила: «Потерпи, мальчик». Зоя, прямая и глядящая перед собой. Зайцев, устало откинувшийся головой на стену, с кепкой на коленях. И мужик, до того густо поросший рыжим волосом, что Зайцев невольно подумал: этот сам — пациент ветеринара, отряд приматы. Было душно, пахло животными и медикаментами. За дверью зычно повторялось: «Товарищ! Я же вам русским языком…» После чего объяснение описывало еще один круг, и опять: «Товарищ!..» Что бормотал в ответ непонятливый товарищ, было не разобрать. «Потерпи, мальчик», — шептала женщина в корзинку. Коза глядела своими дьявольскими, поперек поставленными зрачками. Зоя время от времени слизывала с верхней губы пот. Зайцев уже представил себе, что произошло. Случилось все на рынке. — Как вас на рынок занесло? Я же четко и внятно дал вам задание. На миг Зайцеву стало стыдно: от «задания» за километр несло туфтой. Но только на миг. — Простите, — прошептала Зоя. Кашлянула. И добавила твердо: — Я завтра все нагоню. Статистика по району, скот, крупный и мелкий. Дело в том, что эта женщина… — Какая женщина? — Несмотря на жалкий Зоин вид, Зайцев боролся с раздражением. Толком описать свою новую знакомую Зое никак не удавалось. — Русская. — Я, в общем, и не предполагал, что здесь вам встретится француженка или китаянка. Зоя угрюмо глянула, но не нашла сил пререкаться. — Не казачка, — устало пояснила она. Зайцев осекся. «Рассейцы?» — вот первый вопрос, которым приветствовали их здесь. Люди были или казаками, или «рассейцами». Вот что волновало всех прежде всего здесь, на бывшей земле Войска Донского. Он вспомнил красно‑розовую карту в кабинете начальника НКВД. Нет, на земле Войска Донского по‑прежнему. — Хорошо. Не казачка. Имя у нее есть? Русскую звали Нютой.