— Столовая только для работников и слушателей ККУКСа, — сурово отрезала подавальщица. «Дашка‑курва! — весело позвали ее из кухни. — Прими биточки!» — Зря пришли, — повторил Артемов. — Ничего. Не голодный. Я с вами просто посижу. Вы ведь не против? — не отставал Зайцев. — Как угодно. Подавальщица вернулась к деревянной стойке с маслянистым шипящим противнем в руках. — Это что? — поинтересовался Артемов. — Биточки. По‑казацки. — Тогда биточки. «Дашка‑курва! — опять раздалось трубное из кухонного чада. — Компот заберешь?» Подавальщица не подала виду, будто не ей. Но опустила глаза к чанам. Зайцев оценил. — Капуста? Пшенка? — томно поинтересовалась она у Артемова. — Пшенка, — мужественно ответствовал ее герой. На тарелку шлепнулось из половника. Артемов взял тарелку, подхватил с подноса оловянную ложку. «Биточки казацкие» по виду мало отличались от «мухоморов». Артемов ел с аппетитом. Ходил кадык на тощей шее и желваки на костистом лице. Он, очевидно, был из тех, на которых все съеденное горит — а не откладывается нежным начальственным салом. Курсанты за другими столами на них косились, переговаривались тихо — но никто не пялился. Будто так и надо. Артемов промокнул губы салфеткой. С той же обезоруживающей прямотой спросил: — После обеда тоже за мной увяжетесь? — Увяжусь, — чистосердечно признался Зайцев. — А вы что, собственно, вынюхиваете? — Тон у Артемова при этом был самый дружеский. Заинтересованный. Не пугливый, не опасливый. Таким тоном один собиратель марок может беседовать с другим. Зайцев легко в него попал. Пожал плечами. — Сам пока не знаю. Артемов, потягивая из стакана воду, кивнул. Как будто они и правда обсуждали марки. Или он был законченным душевнобольным. Или вне подозрений. Но в любом случае почему‑то Зайцеву он был симпатичен. — Нравится вам на новом месте? — опять сменил он тему. — Какое у военного человека может быть нравится — не нравится? Приказ есть — приказ выполнен. Нравится. Милый городишко. — Товарища Буденного приказ? — Товарища Буденного приказ. — По Питеру не скучаете? — Не успел. Ах, товарищ Зайцев, ну к чему вы опять эти светские разговоры ведете? «Нравится», «скучаете» — будто барышня я вам. Курсантам и лошадям эта перемена на пользу. Точка. Значит, мне здесь нравится. — В смысле — на пользу? — Во всех смыслах. — А какие есть? Артемов пожал плечами. — Большой город — много соблазнов. А люди еще молодые. — В маленьком, скажете, соблазнов нет? — Разве что маленькие. Что здесь можно сделать? Напиться самогоном? Да поди достань еще его. — Что, и лошади тоже пьют? Артемов уставился на него. Видел, что отчасти шутка, но не понимал в чем. — Вы сказали: на пользу курсантам — и лошадям тоже, — пояснил Зайцев. — Климат! Перемена климата. Лошадь солнце любит. Не зря же конные заводы у нас исконно все больше по югу шли — поближе к Украине, туда, — он махнул рукой. — То есть сюда. — Да, у нас в Питере с солнцем, конечно… — пробормотал Зайцев. — А в Туле? — Не бывал. А только повторю: со мной вы теряете время. Артемов поднялся. — Это почему же теряю? А знакомство с рутиной? — В данный момент я направляюсь осматривать закупаемых для курсов лошадей. — С интересом осмотрю лошадей. Артемов хмыкнул. Оба снова вышли на солнцепек. * * * Артемов не обманул: Зайцеву быстро стало скучно. Скука собиралась где‑то за лбом. От нее наливались тяжестью веки, чесалась спина, гудело в ушах. А может, скучно было из‑за жары. Пустырь был заполнен людьми и лошадьми. Все это бормотало, колыхалось, всхрапывало, вскрикивало, притопывало — и пахло, пахло, пахло. Запах был густым, маслянистым: конский пот, человеческий пот, пыль. Сложносоставленный дух армейских с гуталином в основе. Запах колол виски. Зайцев прикрыл глаза. Да, Коптельцев, размышлял он, конечно, гадина. Но гадина разумная. Он прав. Зачем газ? Есть множество других способов убить Жемчужного. Лучше. Проще, надежнее. Таких, которые при этом бы еще и сбивали со следа, меньше. Но и они есть. «Как бы поступил я?» — прикинул Зайцев. Глянул из‑под ресниц. Смотрины на пустыре шли полным ходом. Под ресницами лошади расплывались в дрожащее, переступающее на месте коричневатое пятно. Вывели очередного коня. Не рослого, не статного, а какого‑то сжатого, зло‑собранного — не было в нем ничего женственного, что так поразило Зайцева тогда в Ленинграде, на манеже. Мужик с чубом, явно из местных, держал коня под уздцы. Отсюда Зайцев видел, как Артемов склонил свой прямой в талии стан к передним ногам — ощупал шишки суставов в белых «носках». Выпрямился. Качнул головой: нет. Что бы сделал он, вернулся Зайцев к прерванным мыслям. Тюкнул Жемчужного ломиком в подворотне. Вытер пальчики. Ломик бросил бы тут же. Риск? Случайно увидит какой‑нибудь прохожий или глазастая соседка в окне. Но Зайцев по опыту знал, что риска, на самом деле, нет. Есть, как это называл Крачкин, «психология»: для свидетелей преступление почти всегда внезапно. Оттого почти никто потом не может толком описать внешность преступника. Одного и того же негодяя один свидетель назовет высоким, другой — маленьким, коренастым, один прилепит усы, другой будет утверждать, что нападавший был рыжим, с бородой или вообще женщиной. Нет, преступник мыслил иначе. Ему не нужно было, чтобы «проще» и «надежнее». Ему другое было важней. Явно не «диверсия на вокзале». Террор не разбирает личностей. А это преступление было направлено на личность гражданина Жемчужного безошибочно, как игла в нерв. Цепочка «газ — лошадь — наездник» была с виду ненадежной. Могла развалиться в любой момент. Для Зайцева. Для Коптельцева. Для Крачкина. То есть для дилетанта. Но для человека с иным — военным — опытом она была прочна и вела от точки А к точке Б прямо, как Троицкий мост с одного берега Невы на другой. Для человека с опытом войны. Той самой войны, где были и лошади, и отравляющие газы. Для человека военного, прошедшего ту войну, фосген был естествен и надежен, как свинчатка для хулигана или яд для ленинградской домработницы. Здесь все как раз просто. Но ржавые гильзы… Явно никчемные. Явно слишком. Их двое, предположил Зайцев. В этом преступлении — двое. Один — ясно: убийца. И ему фосген был ой как необходим: газ дал отсрочку приговора. Помог замести следы. Отвести подозрения. Иначе — сразу бы павшие на правильного человека, осенило Зайцева. Он — тот, чья вина иначе сразу бы показалась очевидной. И был второй. Кто знал. Или догадался. Кто подбросил гильзы на видное место. Бросил почти что из окна уходящего поезда. Но кто? Кандидатов — целый ККУКС.