— Угу. И снова остановился. Мимо со стуком прокатили две телеги. Младая жизнь, облепившая железного коня, уже выбрала себе будущее — не обратила на деревенские колесницы ни малейшего внимания. А Зайцев обратил. Под рогожей на одной из телег торчали приклады, а тонкие железные ноги могли принадлежать только пулемету. Красноармеец сердито перехватил чересчур понимающий взгляд Зайцева, одернул рогожу, укрыл. Не выдержал: — Ты, гражданин, проходи. Чеши, чеши куда шел. — А вы не ругайтесь. Не стыдно вам? — неожиданно встряла Зоя. Видимо, в провинцию эта ленинградская мода еще не дошла. Свои бабы, конечно, могли отбрить и похуже, но не таким тоном. И не такие вот завитые, в помаде и узкой юбке. Красноармеец так обалдел, что только хмыкнул. Зайцев успел только заметить, как из‑за угла подрулили давешние грузовики. А войти не успел — навстречу вывалили, натягивая голубые фуражки, несколько энкавэдэшников. Некоторые были в штатском, среди них выгоревшей формой выделялись красноармейцы. «По коням», — бросил кто‑то. Все быстро запрыгивали в телеги, карабкались в грузовики. Рассаживались. Мелькнула черная щетка волос. — Товарищ Емельянов! — крикнул Зайцев. Мотор «Форда» заурчал шефу навстречу, заволок слова. Емельянов, не глядя по сторонам, коротко бросил: «Брысь», — мальчишек сдуло как ветром. Нырнул в машину. По крышам грузовиков стали хлопать, шоферы запустили моторы. Возницы дали вожжи. Кавалькада тронулась. Исчезла. Только оседала светлая пыль и пахло в воздухе бензиновым дымком. «Ладно, — легкомысленно подумал Зайцев. — Перебьюсь сегодня без карточек». — Куда это они? — спросила Зоя, и только сейчас он снова вспомнил о ней. И тут же забыл. На другой стороне улицы — за оседающим шлейфом пыли — его дальнозоркие глаза приметили знакомое лицо. Вернее, сперва знакомый силуэт: слишком прямую выправку. Слишком тонкую, словно затянутую в корсет, талию. И только потом — костистое лицо, из тех, что третье сословие любит называть «породистыми». — Вы куда? — изумилась Зоя. — Нам же в НКВД! — Идите! Сделайте мне до конца дня статистику по району, — на ходу придумывал он. — И непременно в печатном виде! — Статистику чего? — растерялась Зоя. Зайцев был уже на другой стороне улицы, уже пристроился на подходящем расстоянии следом за фигурой, напоминавшей рюмку. — Скота! — крикнул он Зое на бегу. * * * Курсант, спешившись, тотчас снял фуражку — на мокром от пота лбу виднелась красная полоска. Он утер лоб рукавом, как бы желая стереть ее вместе с потом. Зайцев и сам изнывал. Как в такую жару курсанты прели в своих сапогах и галифе — он вообще не представлял. Ему казалось, что он сам мог бы варить яйца, просто подержав их у себя под мышкой. Империалистические шорты, пробковые шлемы в качестве военной формы здесь, в Новочеркасске, были, конечно, идеологически неуместны, но желанны с сугубо климатической точки зрения. Не верилось, что и здесь бывает зима. Настоящая, со снегом. Корсет — а впрочем, Зайцев уже знал, что фамилия его Артемов, — товарищ Артемов бросил несколько коротких замечаний. Показал улыбку. Видимо, был все же доволен. Отпустил курсанта. На манеже стояла такая звонкая пустота, какая бывает только в театре днем или в музее в выходной день. Зайцев не переменил позу — чуть подавшаяся вперед спина, локти на барьере. От барьера пахло смолой, а доски — светлые, с бежевыми глазками на месте спиленных сучков: навели манеж, видимо, совсем недавно. — А вам, товарищ Зайцев, не скучно? Не надоело? — обратился Артемов, подойдя. — Нравится вам новый манеж? — ответил Зайцев вопросом. — Подходящий. Курите? Нет? Правильно. А впрочем, черт его знает, правильно или нет. Обливайся по утрам, упражняйся с гирями, ешь простоквашу на завтрак. А тебя — чик! — и снесли в первом же бою. А я вот скриплю. Вид у него при этом был и точно — как у старого дерева. Но такого, что простоит еще лет сто. Артемов щелкнул крышкой карманной пепельницы. Зайцев дал ему выдохнуть сизый клуб. Папиросу Артемов держал на отлете. — А вы — воевали? — Или в тылу отсиживался? Или хотите узнать, на чьей стороне воевал потом — с красными, белыми, зелеными или серо‑буро‑малиновыми? — Если советская власть признала вас членом нового общества, доверила обучение кадров Красной армии, значит, советская власть в вопросе разобралась окончательно и бесповоротно. Я в ее решениях не сомневаюсь. Артемов бросил на него недоверчивый взгляд. А потом щелчками стал сбивать пепел. Курение — великая вещь, подумал Зайцев: дает столько предлогов разговаривать. И еще больше — не разговаривать. Он в который раз пожалел, что бросил. — Точно не хотите? — снова предложил Артемов. — Ну дайте. Артемов вынул портсигар. Тоже щегольской, как и пепельница. Зайцев выудил пальцами гильзу, убрал за козырек кепки. — На черный день. Артемов фыркнул: — Как угодно. Между прочим, я вас еще тогда приметил. В Ленинграде. На манеже. Не очень‑то вы хорошо маскируетесь. Для сыщика. — Да я ведь ничего не разыскивал — просто познакомиться приходил. Считаете, маскироваться надо было? Артемов ответил неопределенным жестом. — Странная война, — заметил Зайцев. — С одной стороны животные: лошади. С другой — тут же новейшие механизмы, газы. Человек маску Зелинского еще надеть мог. А зверье… жалко. — Так и для лошадей маски водились, между прочим. — Это как так? — Слушайте, Зайцев. Я думал, вы ради Жемчужного сюда из самого Ленинграда притащились. «А вы? — мысленно спросил Зайцев. — Тоже из‑за Жемчужного из Ленинграда так быстро смылись? Подальше, на самый край страны». Но вслух спокойно ответил: — Так и есть. — Чего же вы тогда государственные деньги разбазариваете? Вас в служебную поездку отправили, а вы не службу служите, а хвостом за мной ходите да разговоры светские ведете. — Отчего же светские? — А. Понял. Прием такой. Кружите вокруг да около. А потом — раз! Артемов ткнул сигаретой, как бы поражая мишень. Жест был отточенным — сабельным. С наблюдательным товарищем Артемовым следовало держать ухо востро. — Вы как‑то романтически работу милиции представляете. — Ладно, товарищ Зайцев. У вас свои приемы, у нас свои. У вас своя служба, у меня своя. И моя — не ждет. Бывайте. Зайцев подался за ним. — И отлично. Мне как раз интересно, в чем кавалерийская служба состоит. Артемову это не понравилось. — Из рутины. Скука смертная. — Отлично. К скуке мне не привыкать, — не отстал Зайцев. * * * Мухи так и вились. На подоконнике стояли блюдца. — Это у вас для кого? — попытался шутливо заговорить с черноглазой подавальщицей Зайцев. — Для кошечек? — Для мушечек. Мухоморы жареные, — недовольно объяснила та — по говору, из местных. Зайцев не понял — правда или смеется над приезжим. Даже при виде мухоморов в животе заурчало.