Товарищ Розанова — активистка местной комсомольской ячейки — оторвалась от газеты. Глядя тем же ясным и открытым взглядом и чувствуя внутри холодное веселье, Зайцев завел тот же мотив. Только слова были другие: «комсомолец», «способный сыщик‑оперативник», «показал себя», «прозябает на канцелярской работе», «куда смотрит актив». Актив переспросила: — Комсомолец? Как его фамилие? Нефедов? Она совершенно не помнила Нефедова по их случившемуся однажды культпоходу в Русский музей — тогда они бегали в поисках картин, но Розанова думала, что ведет культработу среди сотрудников. Она сделала несколько закорючек в тетради. — Разъясним товарища, — пообещала она. * * * Зайцев понадеялся, что других дел у Розановой сегодня нет и она ринется спасать комсомольца из лап рутины. Розанова была идейная. Коптельцев любил секретарш в узких юбках, с завивкой и парфюмом. А таких баб‑кувалд, как Розанова, особенно чесавших языком как по газетной передовице, ненавидел и боялся. И поэтому им уступал. Но пока бегать приходилось своими ногами. И Зайцев ринулся по лестнице вниз. Юрку Смекалова он, к счастью, застал на месте. Тот одним пальцем бил по машинке — писал отчет. — А, Вася, здорово. — Он протянул поверх каретки руку. На указательном пальце краснела зарождающаяся мозоль. Казино с проспектов исчезли, а игроки, каталы, жулики — нет. Просто играли теперь все больше по квартирам, в подпольных притонах. Стучать по машинке Юрке приходилось не меньше, чем при НЭПе. Он рад был прерваться. — А то! — поднял пшеничные брови в ответ. — Как же не слышали. И покачал головой. — Вот жаль, так жаль. Такая смерть дурная. Глупая. Какая лошадка!.. Птица! Чего? Зайцев почувствовал, что его опять задело. Вот и Юрку, похоже, мало занимало, что при этом погиб человек. Вот и он тоже: какая лошадь! — Да ничего. Я не знаток. — Ой, зря! Такая лошадь!.. Выдающаяся. Ни одного проигрыша. Да чего уж теперь. Юрка подавил зевок. Внешность у него была от природы такая, что хоть рекламу какао Эйнема с него пиши: румянец, кудри. Вот только работа все больше ночная, бессонная. Кудри сейчас напоминали мочало, под глазами — круги, румянец можно принять за цветение алкогольных пятен. Не реклама Эйнема, а жертва есенинского разврата. — Ты сегодня спал? — сочувственно спросил Зайцев. Юрка мотнул головой, опять зевнул, не размыкая челюстей. — Ладно, ты ж не о лошадках трепаться поди пришел. Чего? — О лошадках, представь. — Ну? — Баранки гну. Ты мне скажи как конский специалист. — Да какой я специалист! Просто Пряника не знать — это как не знать… Как Уланову не знать! Эрмитаж не знать! — Ладно, ладно, устыдил. Вот этот Пряник ваш выдающийся. Ни одного проигрыша. А если бы он раз — и проиграл? — Я бы удивился. — А кто‑то при этом на него поставил. Причем неслабо так. — На него все ставили, дураков нет. Только выигрыш все равно мизерный. Раз все ставят. — Ага, — кивнул Зайцев. — Вот так это, значит, устроено? Юрка оживился. — Если явный фаворит, то это как пойти и в магазине купить: вот деньги — вот товар. Приятно, но радости мало, — принялся рассуждать он. — Или как с женой это самое. Все знаешь наперед. — Ты это, в половую тему не углубляйся. — Пошел ты! Я объясняю по‑человечески. На доступном материале. В лошадях‑то ты не шаришь. — А, ну ладно. Валяй. Раз на доступном. Я за культпросвет. — Так вот. А если вдруг вышло бы так, что ты угадал победителя, которого никто не ждал, то и выигрыш — ого! — А сколько? — А это ты на ипподроме спроси. У них учет полный. Котел после заезда опрокидывают и все по книгам бухгалтерским разносят: кому, сколько, за кого. «Угу», — буркнул Зайцев. Судя по голосу директора ипподрома, кое‑что в такие книги не записывалось. — Хорошо, Юрка. Это все складно. А если, допустим, один — да поставил не на него. Не на Пряника вашего расписного. И вовсе при этом не дурак. А умный человечек. Ушлый, я бы даже сказал. Допустим, знал он, что именно в этот день Пряник не выиграет. — Пряник не выиграет? — Придет вторым. Споткнется. Задержится. На сантиметрик вот такой. — Зайцев показал пальцами. — На секунду да отстанет. Вид у Юрки был сомневающийся. — И знал наш человечек это наперед, из надежного источника. И даже сам с этим источником договорился выигрыш поделить. — А, вот оно что. Думаешь, сговорился Жемчужный на заезд. Юрка с удовольствием вытянул спину, хрустнув суставами, заложил руки за голову, показал острые локти — один продранный. И посмотрел на Зайцева весело‑маслянистым взглядом жулика. — Нее. Быть такого не могло. — Да ладно. Серафимы у вас там, что ли, на ипподроме? — Да нее, не серафимы. Просто незачем им. Им и под Усами тепло. Зайцев сделал вид, что понял. У каждой бригады свои словечки, свой жаргон. Не хотелось зря показывать себя чужаком. — Тепло, да, может, кому и потеплее хочется. Копеечка‑то поди не лишняя. Тем более рублик. — Рублик! Сотенка тогда уж. Если не тысчонка. Фаворита‑то обскакать. — Вот и я о чем. — Нет, — вдруг твердо отсек Юрка, выпрастывая руки. И даже весь как будто выпрямился, подобрался. — С Усами не пройдет. Сразу прочухают. Мы тотализатор ипподромовский сами знаешь как пасли поначалу? Особенно как казино закрылись. У‑у. И агентов внедряли. И наблюдали. И подкатывали сами. Нет. Усы там такого шороху навели, что ты! Секут ведь все. Без дураков знаток. Народ тамошний это тоже понимает. Если бы кто из наездников лошадь придержал, Усы бы сразу прочухали: на лошадей‑то глаз алмаз. И все, привет труженикам Соловков! И рублики бы свои выигранные пересчитать этот твой источник не успел бы. — Но ведь играют там… — Играют, — перебил Юрка. Потер глаза, обведенные тенями. — Государство не запрещает. — Скажешь, все там честно? — Не скажу все. Но мелочь копеечную мы не гоняем, все равно новая тут же набежит. Не, пока там Усы на трибуне, чисто там. И нам облегчение, вот. — Он кивнул на машинку. — И без ипподрома писанины хватает. Зайцев глядел на него во все глаза. Он был так изумлен услышанным, что не знал, как половчее уточнить. — А Усы… часто на трибуне‑то? Юрка, казалось, не замечал его удивления. — Усы‑то? Да как приезжает за надобностью какой на Высшие кавалерийские курсы здешние, так и на ипподром заглянет. Уж непременно. Частенько то есть, да, — хохотнул он. Зайцев опешил. Не только от самого факта — больше от речей Смекалова, видимо настолько одуревшего от бессонных ночей, что потерявшего всякую осторожность. Зайцев понизил голос: — Погоди, Юрка. Ты что же, хочешь сказать, что товарищ Сталин в Ленинград… — Сталин?!