Война – это названия мест, которых она не знала, но о которых все говорили. Баб-эль-Вад. Латрун. И снова и снова: Йерушалаим. Названия, слывшие легендами. От них в памяти Жоэль оставались образы, проникавшие в ее сны. За ужином у них в доме всегда работало радио, и когда потом она лежала в постели, новости о войне смешивались с образом дяди Виктора. Это он защищал кибуц от арабов. Сидел с винтовкой в грузовике, который вез лекарства в осажденный Иерусалим, а по дороге на них напали арабы. Она видела, как дядя Виктор стреляет в араба и тот падает на бегу. Видела, как он стоит на старой стене в Иерусалиме, защищая еврейский квартал. Но арабы победили, и евреям пришлось покинуть Старый город. Арабы разрушили их дома и синагоги. Где же был Виктор, почему он не помешал этому? Жоэль проснулась в холодном поту, успев в секунды между сном и явью перепугаться, что арабы уже в Хайфе, на улице Яффо, в ее комнате. В ее снах все они выглядели одинаково – арабы, аравим. У всех черно-белая куфия и винтовка, и они убивали евреев. Для Жоэль не было разницы между палестинцами, сирийцами или египтянами, между гражданскими людьми и солдатами, все они звались одинаково – аравим, и от одного этого слова у нее по спине пробегал озноб. Она никогда никого из них не видела и не помнила первые два года своей жизни, когда играла на улице с арабскими детьми в Маленькой Сицилии. На берегу того же самого моря, но в совершенно другом мире. Как будто путешествие оторвало ее от корней, с которыми как раз и хотела распроститься ее мать. * * * Говорят, что война пробуждает в людях самое худшее. На улице Яффо все было иначе. Она объединяла людей. Каждый день из порта прибывали все новые иммигранты, ибо молодое государство широко распахнуло двери для евреев со всего мира. Корабли иммигрантов больше не были незаконными. А по улицам ходили чиновники со списками, осматривая каждую заброшенную квартиру и измеряя ее складной линейкой. Дом за домом улица Яффо наполнялась жизнью, почти нормальной жизнью. Абель Максудов был пекарем. Коренастый медведь с седыми волосами на спине, которые клочьями выбивались из-под нижней сорочки. Рубашку он не носил никогда, ни на улице, ни в своем магазине, Абель любил детей, пек кунжутные бублики и плюшки с корицей по ташкентскому рецепту. В первый же день – а прибыл он один и никогда не говорил, где его жена и дети, – он зашел в пустую пекарню, дверь которой была открыта, и принялся наводить там порядок. На складе он нашел муку и сахар. На рынке в Ха-Кармеле купил яйца и специи, затем замесил тесто, растопил печь, и на следующее утро по всей улице поплыл аромат кунжутных бубликов. Абель Максудов так и остался там до конца своих дней. Парикмахер – совсем другая история. В Белоруссии он был пастухом и стриг овец. С корабля сошел в разваливающихся башмаках – не выдержали они долгого путешествия. Так он познакомился с Яцеком, сапожником из Бреслау, а поскольку Яцек вечно был без гроша, то попросил нового приятеля Леонида постричь его. Леонид, называвший себя к тому времени Леоном, денег с него не взял, а в благодарность Яцек рассказывал всем, как умно этот Леон стрижет, – он действительно повторял слово «умно», будто стрижка волос была философской дисциплиной. Вскоре в маленькую квартирку Леона потянулись люди, и все выходили от него довольными. Какой чуткий человек, говорили они, ценя его умение молчать во время работы. Одни радовались, что наконец кто-то выслушивает их, не противореча. Другим нравилось, что наконец можно спокойно помолчать вместе, под аккомпанемент щелкающих ножниц. Леон раздобыл где-то пару парикмахерских кресел – должно быть, купил в порту – и вскоре переехал в крошечное помещение на углу, бывшую портновскую мастерскую. Он поставил кресла, повесил на стену зеркало и с тех пор стал зваться парикмахером Леоном. На улице Яффо профессией становилось не то, к чему ты готовился, а то, что находил случайно, как монету на тротуаре или подержанное платье на барахолке. Примеряешь, и если хоть чуток подходит, то подшиваешь по своему размеру. Все тут носили одежду с чужого плеча, да и сама улица была с чужого плеча, хотя ее новые обитатели лишь изредка задумывались о том, кому она принадлежала раньше. Для таких размышлений и времени-то почти не было, поскольку война – это действия. Жоэль играла с другими детьми в пустых домах. Иногда они находили старую винтовку или неразорвавшуюся ручную гранату и играли в войну. Евреи против арабов. Поскольку Жоэль была смуглее других, ей всегда приходилось играть за арабов. Каждый день они расширяли свою территорию, обнаружили так часовню, перед которой громоздилась куча крупного мусора, откуда они добывали бесполезные, но интересные штуки; освоили кинотеатр, где крутили диснеевские мультфильмы; забирались в немецкий приют для паломников, дверь и ставни которого были заперты, потому что немцев выслали. За автобусной станцией находилось кладбище с немецкими именами, которые так смешно звучали. Рюдигер, Хайнц, Адольф. А за кладбищем город заканчивался. Если у вас есть машина, сказал кто-то, то за час можно добраться от улицы Яффо до города Яффо. Где растут апельсины. * * * Морис был счастлив, устроившись наконец-то на постоянную работу. Грек Джеки привел его в портовый склад и познакомил со своими товарищами. Докеры были крепкими парнями, говорили между собой на смеси ладино и греческого, а с Морисом общались на ломаном иврите. Они не понимали, зачем Хагана прислала им этого худого, тихого человека с нежными руками. Кое-кто даже попытался его поддеть. Заткнись, рявкнул Джеки, это друг Ави. И сразу стало тихо. Ави был героем. Все занялись своими делами. Краны поднимали ящики с кораблей, а докеры переносили их на своих широких плечах на склад. Они пели во время работы, в ритм тому, как их тела становились единым телом, когда груз переходил от одного к другому. Морис чувствовал себя футболистом, которого внезапно, без подготовки, отправили на турнир по гандболу. – Иди на склад, мы тут сами разберемся, – говорили ему. Или: – Помоги лучше парням на корабле, ты здесь только мешаешь! В перерывах докеры делились с ним едой и расспрашивали, откуда он. – А, Италия. Откуда? – Это долгая история. Мы были в лагере для перемещенных лиц в Риме. Но никто не хотел слушать длинные истории. Они предпочитали короткие ответы. – Как зовут твою семью? – Сарфати. – Как любовницу Муссолини? – Ее звали Сарфати? – Она была еврейкой. Разве ты не знал? – Нет. – Что ты делал в Италии? Спал, что ли? – Я… фотограф. – А. На этом вопросы прекратились. Откуда человек родом и что он умеет делать – вот и все, что имело значение в порту. Главное – мышцы. Чтобы остановить вопросы, Морис сам принялся расспрашивать докеров, откуда они приплыли. Из Салоников. Джеки, настоящее имя которого было Яковос Казанский, хорошо говорил по-итальянски, потому что его семья бежала из Греции в Италию. А потом эсэсовцы депортировали пятьдесят тысяч евреев из Салоников в Освенцим и Берген-Бельзен. Семья Джеки нашла приют в гостинице на озере Маджоре, принадлежавшей турецкому еврею. Но и там их обнаружили эсэсовцы. Джеки повезло, что в тот день он рыбачил с другом. Когда он вернулся, эсэсовцы окружили отель. Его жена была внутри. Как и двое его детей. Итальянский друг, с которым он ловил рыбу, с трудом удержал его, чтобы Джеки не кинулся к отелю. Он спрятал его в своем доме. Джеки удалось тайно передать письмо в отель. Не волнуйтесь, мы вас вытащим. В ответ он получил письмо от жены. Не волнуйся. Не приходи сюда. Мы в порядке. Через несколько дней Джеки увидел трупы в озере. Всех еврейских постояльцев расстреляли. – Давайте за работу, ребята, что рассиживаетесь!.. Джеки встал. Мужчины направились к кораблю, в полуденный зной. Морис убрал со стола и вымыл посуду. Он спрашивал себя, что двигало Виктором, когда тот направил его к Джеки и его приятелям. То ли хотел позаботиться о Ясмине и Жоэль, то ли заставить Мориса слушать эти истории. Чтобы не забывал, кто он на самом деле. Немецкий солдат. Гой. Сколько бы хорошего он ни сделал, ему никогда не избавиться от этого клейма. Узнай они правду, убили бы прямо на месте, думал Морис. И никто бы их не осудил. Недавно он прочитал в газете, что какой-то сумасшедший планировал убить шесть миллионов немцев. Ради справедливости. А может, Виктор так намекает, что жизнь Мориса в его власти? Той ночью его настигли образы, что он видел в кинохронике после окончания войны. Груды обуви, очков, человеческих волос. Стыд, вина, которую невозможно простить. В военное время люди делили мир на два лагеря: друзья и враги. Таким, как он, в нем не было места. И хотя ему, как и всем вокруг, хотелось лишь иметь родину для себя и своих близких, Морис все же чувствовал себя шарлатаном. Он никого не убивал. Но он и не потерял никого в войну. Никого, кроме себя прежнего. Поэтому он хотел быть полезным. Он вклинился в ряд грузчиков. Вскоре спина уже разламывалась, мышцы горели, к полудню он почти терял сознание под жгучим солнцем. Постепенно он стал понимать законы порта. Бригада Джеки хотя и состояла на жалованье у начальника порта, но все они были членами Хаганы и вышедшей из нее регулярной армии. Суда, которые они разгружали, находились напротив пирса, куда причаливали пассажирские суда. Там – люди, здесь – оружие. Люди приезжали с одними именами, а здесь обзаводились новыми: Фриц становился Эфраимом, Анна превращалась в Анат, а на ящиках с оружием было написано «Свежие фрукты» или «Сельскохозяйственное оборудование». На самом же деле в ящиках были боеприпасы, пулеметы и автоматы. Даже целый самолет, разобранный на части. Эмиссары Еврейского агентства обшаривали свалки, склады и фабрики Европы и Америки в поисках остатков Мировой войны. Товар был дешев: предложений полно, спрос упал. Танк «Шерман» можно было купить за 8000 долларов; четырехмоторный бомбардировщик B-17 стоил 15 000. Целый авианосец можно было приобрести за 125 000. От Братиславы до Панамы были созданы фиктивные компании для контрабанды военного товара через Средиземное море. Иммиграционная сеть, которую помогали создавать Виктор и его друзья, имела огромное значение. Невероятно щедрые пожертвования поступали от евреев и христиан, впечатленных ужасами Холокоста. У Джеки в карманах штанов всегда было два списка. В левом кармане – отгрузочные документы с корабля, справа – реальный список. В первом списке, к примеру, 2 тонны консервированных помидоров, 30 плужных лемехов или 5 разобранных тракторов. В другом – 2 миллиона патронов калибра 7,92 мм, 500 винтовок «Маузер П-18», 200 легких пулеметов ZB-34. Разобранные, бывшие в употреблении или долго пролежавшие на складах. Некоторые были произведены для вермахта. День и ночь люди Джеки грузили ящики на военные грузовики. В бывших британских казармах оружие собирали и распределяли. Сильнее всего Морис был поражен, увидев силуэт «мессершмитта», кружащего над гаванью. Со звездой Давида на крыле. Фюзеляжи и крылья, которые Красная Армия не успела вывезти с чехословацких заводов, были разобраны в Праге и отправлены в Израиль под новым названием. По цене 80 000 долларов за штуку. Вскоре израильский пилот сбил первый египетский «спитфайр» над пляжем Тель-Авива. Когда Морис смотрел вслед выезжающим из порта грузовикам с вооружением, он не мог не думать о Викторе. Может, один из этих патронов спасет ему жизнь. * * * Когда Жоэль спросила, чем папá занимается в порту, он объяснил ей, что война состоит из множества частей, совсем как радиоприемники, которые он разбирает. Есть видимые и невидимые части. Видимые не могут работать без невидимых. Если не хватает лишь одного мелкого винтика, из динамика не польется музыка. Его работа в порту незаметная, небольшая, но нужная. Он следит за тем, чтобы солдаты на фронте получали все необходимое. Все, что доставляют из-за моря корабли. Однажды вечером, когда они ужинали макаронами с солониной, Морис как бы невзначай спросил Жоэль, хотела бы она иметь братика или сестренку. Теперь, когда у них есть квартира. – Да! – воскликнула Жоэль, но тут заметила острый взгляд Ясмины, устремленный на Мориса. – Сейчас это слишком опасно. Доедай, уже поздно! Лежа в постели, Жоэль слышала, как родители спорят. Ясмина разозилась от того, что Морис заговорил об этом в присутствии Жоэль. Сейчас неподходящее время рожать. Мол, они даже не знают, переживут ли войну. Или он хочет, чтобы их ребенок рос сиротой? Морис ответил, что она не должна бояться. Именно сейчас самое подходящее время. И напомнил, что она говорила, когда была беременна Жоэль: ребенок – это ее ответ Гитлеру. – Позже, – сказала Ясмина. – Когда война закончится. * * * Июньское перемирие дало всем некоторую передышку. Всем, кроме мужчин в доках. Исход войны решался именно там и нигде больше. Обе стороны нарушали эмбарго на поставки оружия, но израильтяне нарушали его эффективнее. В то время как арабские государства пользовались в основном британским оружием, а Великобритания соблюдала эмбарго, Израиль задействовал свои связи с Москвой и Восточной Европой. Небогатая Чехословакия тайком продавала оружие сионистскому движению еще до введения эмбарго, а теперь дело поставили на поток. С заводов под Братиславой ящики переправлялись по Дунаю в югославский Вуковар, откуда через Шибеник по морю в Хайфу. В дни прекращения огня ни один ребенок с улицы Яффо не видел своего отца. Все, у кого имелась сила, пропадали в порту, помогая на разгрузке. Людьми овладела эйфория, заражавшая всех и каждого, позволявшая ощутить себя равным среди равных. Вместе они были сильны, и неважно, кто откуда родом. Вместе они победят. ООН направила наблюдателей в Хайфу, Тель-Авив и аэропорт Лод [29] для контроля соблюдения эмбарго. В хаосе, царившем на причалах и складах, пробил час бригады Джеки. Морису выпала роль, к которой он совсем не был готов, да и мало кто бы поверил, что он справится, однако оказалось, что он обладает полезным умением водить наблюдателей за нос. Эмиссары ООН в костюмах и галстуках не доверяли грубым парням из Салоник, но спокойствие и серьезность Мориса располагали к нему, внушали доверие. Некоторые люди просто кажутся честными, даже не будучи таковыми. А Морис, кроме всего прочего, еще умел так формулировать, что, не говоря ни слова лжи, он направлял внимание собеседника на какую-то крошечную часть целого, абсолютно правдивую, но совершенно неважную. Он завлекал инспекторов в свои сети, жалуясь на бюрократические заковыки, указывал на ошибки в погрузочных документах и так подробно и со знанием делал обсуждал списки доставленных товаров, что уже никто и заподозрить не мог, будто помидоры, лемехи и тракторы существуют только на бумаге. Видимость маскировала реальность. Пока Морис и инспекторы обсуждали арифметические ошибки и трудности перевода, из гавани выкатывались грузовики с оружием. А это было самое главное. Кто знает, возможно, инспекторы хотели не замечать, из сочувствия или из продажности. К концу войны списки товаров, прибывших из Чехословакии, включали 24 500 винтовок «Маузер», 10 000 штыков, 57 миллионов патронов калибра 7,92 мм, 5895 пулеметов, 250 пистолетов «Зброёвка» [30] калибра 9 мм, 22 танка, 1 миллион противотанковых снарядов, 25 «мессершмиттов», 59 «спитфайров», а также 4184 бомбы весом 2 кг, 2988 бомб весом 10 кг, 146 бомб весом 20 кг и 2614 бомб весом 70 кг. Без этого оружия молодой Израиль не выстоял бы в войне. Но было кое-что еще более важное, чем контрабанда, – молодые иммигранты, сходившие с кораблей на противоположном пирсе. Многие сразу отправлялись в учебный лагерь, а через несколько недель шли на фронт. Мы приехали не для того, чтобы нас прикончили, говорили они. На этот раз мы сильнее. За короткое время израильских солдат стало больше, чем арабских. Через два месяца израильская армия увеличилась вдвое и продолжала расти. Ясмина тоже хотела внести свою лепту, как и все на улице Яффо. Жоэль до сих пор помнит весенний день, когда ее мать надела брюки с защипами, сандалии на плоской подошве и облегающую блузку, решительно взяла ее за руку и они отправились на армейский призывной пункт. Это была маленькая прокуренная комнатка на первом этаже белого здания, забитая людьми. На стенах висели плакаты с изображением женщин, которые выглядели так, как хотела бы выглядеть Ясмина: короткие песочные брюки, рубашки хаки, красные косынки. Она была раздосадована тем, что Виктор устроил на работу только ее мужа. Ей не хотелось оставаться в стороне в этот судьбоносный час. Взяв Жоэль за руку, она встала в очередь мужчин и женщин, которые курили и проклинали египтян, бомбивших Тель-Авив. Вот же, эти фараоновы потомки. – Когда родились? – спросила женщина-солдат, сидевшая за столом. Она точно сошла с плаката, разве что была чуточку постарше. Настоящая сабра, подумала Жоэль, завидуя ее форме. – Тысяча девятьсот двадцать третий. Женщина заполняла формуляр, не поднимая глаз. – Где? – В Тунисе. Тут она подняла голову. Внимательно оглядела Ясмину. – Черная, – пробормотал кто-то позади нее в очереди. – Я итальянка. – Не похожа. – Вот моя карточка иммигранта. И мой паспорт. Вот. Смотри. Республика Италия. Женщина пролистала документы. – Мы недавно приехали, муж и я. Женщина в форме равнодушно отогнала муху. И тут Жоэль услышала слово, которое пробормотал один из людей в очереди позади них. Худшее слово, которое можно было сказать в те дни. Аравит? Она арабка? Жоэль не поняла, кто первым затеял спор, женщина, мама или мужчина позади, и самое главное – почему? Внезапно все уже орали слова, которые Жоэль никогда не слышала. Ясмина схватила Жоэль за руку и буквально выдернула ее на улицу. Она почти тряслась от ярости, споткнулась, огрызнулась на прохожую, случайно оказавшуюся на пути. Когда они достаточно далеко отошли от призывного пункта, Ясмина села на бордюр, спрятала лицо в ладонях и заплакала. – Что случилось, мама? Жоэль была в смятении. Ее мать всегда была сильной – на корабле, в лагере… а теперь одного слова оказалось достаточно, чтобы так огорчить ее? И к тому же это слово было неправдой. – Но мы же не арабы? – Конечно, нет!