А потом Морис увидел синий ранец. – Посмотри, что дядя принес мне! – воскликнула Жоэль. Ранец был новый, красивый и подходящего размера. – Спасибо, Виктор. Но у нее уже есть. – Значит, теперь ты можешь выбирать, – сказал Виктор Жоэль. Она взглянула на Мориса, чтобы узнать, одобрит ли он, если она выберет новый. – Разве тебе не нравится твой ранец? – строго спросил Морис. – Конечно, нравится, но… – Есть достаточно детей, которым он пригодится, – перебила дочь Ясмина, – завтра отвезу его в лагерь. Тот, кто имеет больше, должен делиться с теми, кто имеет меньше. Виктор пожал плечами и, извиняясь, подмигнул Жоэль: мол, ничего не поделаешь! Жоэль чувствовала, что ей лучше помолчать. Непонятная аура опасности окружала этого человека, и она не понимала почему. Он был полон жизни, он делал все таким легким, вот только почему-то ее мать становилась очень тяжелой в его присутствии. И папá ничего не мог с этим поделать. Жоэль нравился Виктор. Но она поняла, что показывать это нельзя. Глава 23 Когда человека любишь, это не значит, что ты его понимаешь. Когда живешь вместе в браке, это не значит, что ты знаешь его. Морис верил, что любовь – а точнее, бережная забота, которую он принимал за любовь, – может залечить все раны, но он даже отдаленно не представлял себе внутреннюю боль Ясмины и ту борьбу, которую она вела с собой. Большинство людей чувствуют себя в безопасности посередине, между двух крайностей. Когда ни слишком жарко, ни слишком холодно, ни чересчур мало, ни чересчур много, ни излишне близко, ни излишне далеко. Это был способ выживания для Мориса. Не выделяться. Он думал, что удержит Виктора на расстоянии своим спокойным дружелюбием. Но не понимал, что Ясмина могла или ненавидеть этого человека, или слиться с ним. А между этими состояниями не было ничего. Он не видел, как отчаянно она боролась с собой, чтобы не допустить рецидива. И Ясмина не показывала Морису свою любовь так, как показывала ее Виктору, а точнее, то, что она принимала за любовь, – свое слияние с другим человеком. * * * Ужин в шаббат с Виктором стал тем моментом, когда что-то внутри Ясмины разорвалось, беззвучно, словно прохудилась ткань, и теперь эта прореха неумолимо расширялась с каждым новым потрясением. Банальность общей повседневности – дядя Виктор сидит за кухонным столом и говорит о погоде, разделывая рыбу для Жоэль, – именно с этим Ясмина совершенно не могла справиться. В любви она расцветала, в ненависти обретала силу. Но в серой зоне между она терялась. Той ночью она лежала рядом с Морисом, не шевелясь, но с открытыми глазами. Она боялась заснуть. Боялась провалиться в сон, где встретит Виктора. Она ненавидела себя за то, что ему удалось прокрасться в спальню, в самую тьму за ее веками. Когда Морис наконец заснул, Ясмина встала и вышла на кухню. Она сварила себе кофе и распахнула окно. Затем обулась и тихо выскользнула на улицу. * * * Улица Яффо без музыки. До полуночи всегда хоть где-нибудь играло радио, но сейчас было так тихо, что дома снова казались необитаемыми. Как будто во сне все люди вернулись туда, откуда приплыли. Из одного окна доносился тихий храп, где-то кашляли. Ясмина не пошла далеко, только до булочной. Тусклый теплый свет пробивался сквозь витрину. Звуки, доносившиеся из пекарни, вселяли уверенность, что она не одна в этом мире. В то же время она надеялась, что ее никто не увидит. Некоторое время она стояла в нерешительности, пока вдруг не заметила мужской силуэт, медленно бредущий по улице. Она испугалась, потому что ей почудилось, будто это ее отец. Та же медленная, слегка сутулая походка, те же изящные руки и ноги, тот же старомодный костюм. Человек из другого, более размеренного времени, заблудившийся в настоящем. Когда он подошел ближе, она увидела разницу: мужчина был европейцем, но старше, лет шестидесяти-семидесяти, и с белой бородой. На его усталом лице бодро поблескивали маленькие глазки. – Gut margn [42], – сказал он на идиш. – Шалом, – ответила она и вежливо посторонилась, решив, что он направляется в пекарню. Но человек остановился, продолжая смотреть на нее. Взгляд его не был оценивающим или подозрительным, в глазах незнакомца она увидела только любопытство. Ясмина заметила, что под костюмом на нем не рубашка, а старомодная пижама. Человек выглядел растерянным, как будто что-то потерял. Например, бумажник. Или дорогу домой. – Могу я вам как-то помочь? – спросила Ясмина на иврите, чтобы нарушить неловкое молчание. – Нет, нет, adank [43]. Но если мне будет позволено, то я бы спросил… что такая молодая дама, как вы, делает на улице ночью? Голос мелодичный и доброжелательный. Судя по сильному акценту, человек жил здесь недолго. – Я… жду первый автобус, – соврала Ясмина. – А вы? – Я тоже не могу спать, – ответил он. – Проснулся от сна, в который не хочу возвращаться. Как странно, подумала Ясмина. Незнакомец, а такой же сумасшедший, как я. И не стесняется об этом говорить. – Я никогда не вижу снов, – солгала она. – Все видят сны, – пробормотал мужчина. – Просто большинство людей их не помнят. – А что вам снилось? – спросила Ясмина немного неловко и тут же подумала: «Я сошла с ума, спрашиваю первого встречного на улице, что ему снится». Но вопрос человеку не показался необычным. Он задумался, снял очки, протер их носовым платком, который достал из пиджака. Затем произнес: – Я буду благодарен, если вы не станете расспрашивать об этом. – Простите, я не хотела быть невежливой. – Нет-нет, что вы, это не было невежливо. – Почему мы вообще спим? – спросила Ясмина, пытаясь сменить тему. – Я предпочла бы бодрствовать двадцать четыре часа. Столько всего можно успеть. – Человеческому организму вовсе не нужно так много сна, – ответил он. – Но вот его душе. Некоторые считают, что этот мир – всего лишь сон, наваждение, иллюзия. А реальная жизнь происходит во сне. Ясмина удивленно смотрела на него. – Моя работа связана со снами, – объяснил он. – Вы, наверно, считаете, что это бесполезное занятие, особенно в наше время. – Нет, совсем нет. Вы психиатр? – Больше нет. Я отправил своих пациентов по домам. – Словно угадав ее мысли, он сказал: – О, простите, что не представился. Меня зовут Розенштиль, Франц Розенштиль. – Сарфати, Ясмина, – ответила она. – Сарфати… откуда вы? – Итальянка. – Вы замужем? – Да. – Это хорошо. Он задумался на мгновение, затем порылся в кармане пиджака и достал маленькие карманные часы. Раскрыв их, показал Ясмине фотографию под крышкой: – Моя жена. Гретхен. Я не знаю, жива она или убита. Но во сне она навещает меня. Сегодня она помахала рукой, как бы прощаясь. Я в испуге проснулся… Я не хотел этого видеть… Пожалуйста, простите меня. Он отвернулся. – Станет легче, – сказала Ясмина, – если вы сможете попрощаться. Он кивнул, благодарный за ее сострадание, и несколько раз глубоко вдохнул, восстанавливая самообладание. – Видите, вот что имеется в виду, когда говорят, что реальная жизнь происходит во сне. Там мы сильные, во сне мы выигрываем войны, строим дома… А потом весь день бежим от ночи. Но она всегда настигает нас. Ясмину била дрожь. Каждое слово мужчины отзывалось у нее в сердце. Она хотела бы никогда больше не возвращаться домой, в свою постель, где ее поджидают сны. Никто не должен оставаться один, хотелось ей сказать этому человеку. Кто знает, кого еще предназначила для вас жизнь. Мы все здесь начинаем с чистого листа. Но она не осмелилась произнести эти слова. Не сейчас, когда в руке этого человека открытые карманные часы с фотографией. Словно угадав ее мысли, он сказал: – Если мой сон окажется вещим… тогда я лучше останусь один. Гретхен дарована мне, beschert. – Что это значит? – Вы не говорите на идиш? – Нет. – Это означает «назначен Богом». Некоторые говорят, что это от немецкого слова Bescherung, рождественский подарок. Дар небес. В нем также есть слово на идиш Scher, то есть ножницы. Считается, что всегда есть два человека, предназначенные друг для друга. Как будто Господь Бог разрезал душу на мужскую и женскую половины еще до ее рождения. И когда они находят друг друга в жизни, то чувство, посещающее их, бывает лишь однажды. Словно они вернулись к своему истоку. – Мне тоже кое-кто снился, – вдруг вырвалось у Ясмины. – Кто? – Мужчина. – Вы любите его?