– Почему ты мне не доверяешь? – Я доверяю тебе. Виктор улыбнулся. Будто понимая, что Морис лжет. – Ты мой единственный друг со старых времен, – сказал Виктор, уперев мускулистые руки в колени и подавшись вперед. – Может быть, мой единственный настоящий друг. Слова эти буквально ударили Мориса, да с такой силой, к которой он оказался не готов. Они тронули, встревожили и обезоружили его. Виктор протянул пачку сигарет. Морис взял одну. – Если кто-нибудь узнает, кто ты на самом деле, я скажу, что ты не был нацистом. – Спасибо, Виктор, – пробормотал Морис. Виктор поднес ему огонь. – Что тебя тревожит? Это из-за Ясмины? Морис заколебался, но кивнул: – Она изменилась, и я не понимаю почему. – В чем дело? – Настроение у нее скачет. То сердится, то грустит без причины… – Да, она всегда такая. Ты ж ее знаешь. – Чем дольше мы с ней вместе, тем меньше я понимаю ее, так мне кажется. Я боюсь потерять ее. Виктор задумался. – Может, завела любовника? – Она встречается с психоаналитиком. Пожилой человек. Виктор засмеялся: – Пусть лучше лежит у него на кушетке, чем в чьей-то постели. Mon cher ami [44], я не знаю более верной женщины, чем Ясмина. – Что неудивительно, учитывая, с какими женщинами ты встречаешься. Оба хмыкнули. – Не пытайся понять ее, – сказал Виктор. – Какая-то часть ее всегда живет в мире грез. А ты должен удержать ее в реальности, чтобы она не заблудилась в том мире. – Спасибо, Виктор. Виктор встал и обнял его. И исчез. Стоя посреди ателье, Морис смотрел через витрину, как Виктор садится в джип, машет рукой и с шумом уезжает. Всегда торопится. Всегда на задании. Всегда какая-то тайна. – Если что-нибудь понадобится, дай знать, – сказал Виктор на прощанье. Но не оставил ни адреса, ни номера телефона, ничего. Морис знал только, что Виктор нашел квартиру где-то в Тель-Авиве. Что у него нет женщины. Или их много. И никаких детей. Мне лучше, чем ему, подумал Морис. У меня есть то, чего нет у него. Семья. Он желал Виктору того же, как друг, но если быть до конца честным, то и из корысти тоже. Он будет спать спокойнее, когда Виктор женится. * * * В тот вечер Морис закрыл ателье раньше обычного. По дороге домой он проходил мимо водителей шерутов [45], которые курили, прислонясь к своим пыльным микроавтобусам. – Добрый вечер, господин Сарфати! – Шалом, Морис! – Ну-ка, сфотографируй меня! Виктор был прав. Его никто и ни в чем не подозревает, и у него нет никаких причин для страха. Не надо никого уговаривать, люди сами идут к нему. Разумеется, ведь он – Морис Сарфати, фотограф. Как будто всю жизнь так и было. А если кто-то спросит, откуда он родом, то просто ответит: С улицы Яффо. Морис вошел в свой дом, поздоровался со своими соседями и отпер дверь своей квартиры. Подбежала Жоэль, и он поднял ее, а она, смеясь, обхватила его руками и ногами. И он понял, что твердо стоит на земле. Что мир крепко держит его. Но чувства этого хватило лишь до того, как он зашел на кухню поздороваться с Ясминой. На плите шипела сковорода с шакшукой. Пахло помидорами, кумином и чесноком. Ясмине удалось купить яйца, брынзу и свежую петрушку. Благодаря своим новым партийным связям она всегда получала на пару талонов на питание больше, чем соседи. Она не повернулась к Морису. Когда он прикоснулся к ней, она вздрогнула. И тут он увидел ее заплаканные глаза. – Что с тобой? – Ничего, просто лук… – Что случилось? – Порежь хлеб, Морис. Вошедшая в кухню Жоэль уловила напряжение. Она неуверенно посмотрела на родителей – можно ли ей остаться. Обычно Ясмина отсылала ее, если взрослым надо было о чем-то поговорить. – Садись, дорогая, – сказала Ясмина. Жоэль села, наблюдая, как отец режет хлеб. Она почувствовала его растерянность и, чтобы подбодрить его, принялась рассказывать про уличных кошек. Ясмина поставила шипящую сковороду на стол: – Buon appetito. Обо всем, что касалось стола и готовки, Ясмина по-прежнему говорила по-итальянски. Кулинарные рецепты матери были для нее неразрывно связаны с детством. Prezzemolo не могла стать петрушкой, а вкус pomodoro был вовсе не похож на помидоры. Они макали хлеб прямо в сковороду и ели шакшуку без столовых приборов, как это и было принято в Пиккола Сицилии. Жоэль встала на колени на стуле, а Морис пододвинул к ней сковороду, чтобы ее маленькие руки не касались горячего бортика. Краем глаза он наблюдал за Ясминой. Ему всегда было легко разглядеть грусть за улыбкой Ясмины или любовь – за ее гневом, но чего он никогда не понимал, так это причин ее молчания. Чаще всего она молчала громко, говоря о чем угодно, только не о главном. Сегодня, однако, она молчала тихо. Когда сковорода опустела, Морис отправился укладывать Жоэль. Затем вернулся к Ясмине и спросил, что случилось. Он не заметил, как Жоэль тихонько приоткрыла дверь своей комнаты. * * * – Виктор тут ни при чем, – раздраженно ответила Ясмина. – Забудь о нем! У нее что-то случилось на работе. Жоэль плохо понимала, что именно. Но она безошибочно узнавала чувства, которые переполняли маму. Смятение, гнев, бессилие. И стыд за все это. До сих пор, рассказывая о работе, Ясмина неизменно гордилась тем, что и она тоже участвует в создании будущего. У них не просто карантинный пункт, а шлюз, где формируется идентичность, где людям помогают влиться в израильское общество, где им помогают осознать, что теперь у всех одинаковые права и обязанности, но прежде всего – одинаковое чувство достоинства, ибо теперь они не меньшинство в большом мире, а евреи среди евреев. Однако сегодня Ясмина рассказывала об ином. Накануне прибыл корабль, и ей предстояло устроить приветственный ритуал: вновь прибывшие должны раздеться, отдельно мужчины и женщины, а затем их кожу, волосы, одежду и чемоданы обработают ДДТ. Почему Ясмина потеряла самообладание именно сегодня? Судно пришло из Алжира с пассажирами из Марокко, Алжира и Туниса. Обычная толчея, обычные споры… и вдруг одна женщина отказалась раздеваться. Она испугалась не химикатов, а мужских взглядов. Скрестив руки на груди, она потребовала на арабском языке, чтобы Ясмина опрыскала ее прямо в платке и в платье. Ясмина узнала тунисский диалект. Что-то в этой пятидесятилетней женщине с осунувшимся и рано постаревшим лицом не понравилось Ясмине, и, вместо того чтобы терпеливо объяснить, что никто из мужчин не станет подглядывать, она рявкнула: мол, ни для кого здесь не будет особого отношения. Ясмина уже приучила себя, что должна внушать авторитет, но не думала, что зайдет так далеко, чтобы кричать на женщину вдвое старше ее. Она забылась. К тому времени, когда на их крики подоспел доктор Меир, Ясмина уже сдернула с головы женщины платок, чтобы обработать ее волосы. Женщина плюнула ей в лицо. Врач крепко схватил женщину, а Ясмина опрыскала ее ДДТ. Муж женщины с яростью набросился на доктора Меира. В пылу потасовки никто не заметил, что у женщины начался приступ удушья. Лишь когда та, задыхаясь, рухнула на пол, Ясмина осознала серьезность ситуации. Женщина выжила только благодаря самообладанию доктора Меира. Он спас ее, сделав трахеотомию, пока муж проклинал Ясмину. Со стыдом Ясмина рассказала Морису о происшедшем. Рассказ его потряс, но причиной был страх за Ясмину. – Не знаю, что на меня нашло, – сказала она. – Ей следовало подчиниться правилам. Мы все через это прошли, и это было для нашего же блага. – Она меня не поняла. – На каком языке ты говорила? – На иврите. – Почему не по-арабски? Ясмина замолчала, смущенная и взволнованная. Она сама себя не понимала. Взяла из буфета стакан, подставила его под кран, наполнила и залпом проглотила воду. – А потом начальник вызвал меня в офис. – Он грозил какими-то последствиями? – Нет, сказал: «Вы были правы. Это человеческая пыль». – Кто? – Те, кто приезжает из Северной Африки. Нищие, вспыльчивые, неорганизованные. «Мы не можем принять все дома престарелых Сахары!» Морис молчал. Он слышал подобные фразы каждый день у булочника, в парикмахерской, в своем ателье. Эту проблему обсуждали все. Наши объятия широко раскрыты, говорили одни. Израиль должен принимать только гонимых евреев, говорили другие, но не зазывать всех подряд! Нам нужны только молодые и сильные, считали третьи, и никаких больных и бездельников! Однако в конце концов приезжали все, а затем оказывались в фотоателье Мориса – одни держались застенчиво, другие напористо, но все они приходили, чтобы сделать фото на документы за государственный счет. Морис вел себя осторожно, старался никого не обидеть резким словом, он понимал опасения соседей и в то же время сочувствовал новоприбывшим. Но это не было его проблемой, он даже представить не мог, что Ясмина принимает все настолько близко к сердцу.