– Вот и хорошо, – слабо улыбнулся Муромцев. – Как ваше имя? – Мерида, – ответила женщина. – Красивое имя, – доброжелательным тоном произнес Муромцев. – Мерида… Мерида, нам нужен ключ от этой двери. Нам он очень нужен, вы понимаете? Где он? Какое-то время женщина не отвечала, явно терзаясь сомнениями. Муромцев прекрасно понимал, в чем эти сомнения. – Не надо делать глупостей, – мягко сказал он. – Если мы не запрем дверь, ваши головорезы скоро вломятся в помещение. А мы не хотим, чтобы они сюда заходили. И будем в них стрелять. А они – будут стрелять в нас. И в том числе в вас. Кто будет разбираться, где – мы, а где – вы? Вы что же, хотите погибнуть? Вот видите, не хотите… А потому – дайте нам ключ. – Отпустите меня, – жалобным, почти детским голосом попросила заложница. От такой просьбы, а главное, от этого жалобного голоса у Муромцева невольно защемило сердце. Конечно же, он ничего не имел против этой женщины и уж тем более – не считал ее своим врагом. Он относился к ней так, как, возможно, относился бы к любой другой женщине, кем бы она ни была: с жалостью, пониманием и состраданием – ведь нелегко ей сейчас, в скверную ситуацию она попала, неизвестно, что будет буквально через минуту, а значит, неизвестно и то, сможет ли она выпутаться из этой ситуации, уцелеет ли, если, чего доброго, ее сослуживцы откроют пальбу… Ему сейчас очень хотелось отпустить эту Мериду подобру-поздорову и даже попросить у нее прощения за тот страх, который он совместно с Павленко ей причинил, и даже сказать какие-то добрые напутственные слова. Но он также понимал, что ничего этого не сделает. Несмотря на все свое искреннее желание и душевную маету. Поэтому он лишь слабо покачал головой и повторил свои прежние слова: – Мы не сделаем вам ничего плохого. Нам нужны ключи от двери… Мерида коротко и судорожно всхлипнула, подошла к столу, порылась в ящике и протянула Муромцеву связку из трех ключей. – Благодарю, – сказал Муромцев и передал ключи Павленко. С ключами и замками Павленко разобрался скоро. Ключей было три, и замков тоже три. Вскоре дверь оказалась запертой на все три замка. – Так-то лучше, – проворчал Павленко, пряча связку в карман. – Конечно, надежды на эти замочки – аховые, но без них было бы еще грустнее. Ну-с, а теперь – за дело. Василий, а ты присядь. Да и дамочка пускай присядет тоже. А то, я вижу, вы сейчас упадете вдвоем – рядышком друг с дружкой. И что мне тогда с вами делать? – Можете сесть, – сказал Муромцев Мериде. – Но прошу, без глупостей. Женщина кивнула и упала в кресло рядом с Муромцевым. Павленко тем временем достал рацию, быстро ее настроил и произнес: – Первый, я Третий, Первый, я Третий. Как меня слышите? – Третий, я Первый, – отозвалась рация. Это был Богданов. – Обе кукушки залетели в гнездо, могут куковать, – сказал Павленко. – Кукуйте, – прозвучал голос из рации. – И ждите других птичек… Как вторая кукушка? – Нормально, – сказал Павленко. – Тогда – отбой, – сказала рация и умолкла. – Кукуй, – глянул он на Муромцева. – Справишься с заморской аппаратурой? – Справлюсь, – сказал Муромцев. – А не справлюсь, так у нас есть помощница. Она подскажет. – Ну да, – с сомнением произнес Павленко. – Она тебе подскажет… – Грубый ты человек, – усмехнулся Муромцев. – Не умеешь находить подход к женщине. – А ты, значит, умеешь? – Конечно, – с уверенностью ответил Муромцев. – Даже – к американкам. Какая разница – американка она или наша? Все равно женщина… Павленко ничего не сказал, лишь иронично хмыкнул. Муромцев придвинулся вместе с креслом к столу и взял в руки микрофон. – Так, – сказал он. – Что мы тут имеем? А, ну все понятно! Сейчас щелкнем вот этой кнопочкой и закукуем… Говоря так, он искоса наблюдал за Меридой. Она неподвижно сидела в кресле и внимательно наблюдала за действиями Муромцева. «А ведь подсказала бы, если бы я попросил! – подумал Муромцев. – Точно – подсказала бы!» Он улыбнулся Мериде, сделал успокаивающий знак рукой, придвинул к себе микрофон, щелкнул тумблером и заговорил по-английски: – Всем внимание! Всем внимание! Прослушайте важное сообщение! Я – сотрудник спецназа КГБ СССР! Только что нами захвачен аэродром Темпельхоф! Радарная антенна и узел связи находятся под нашим контролем! Взлетно-посадочная полоса заминирована в нескольких местах! Таким образом, аэродром полностью выведен из строя. Отдельно обращаюсь к командованию аэродрома. Нами захвачены заложники из числа ваших военнослужащих. В случае если вы отдадите приказ выбить нас с захваченных пунктов управления аэродромом, мы окажем сопротивление и ваши сотрудники погибнут. Будьте благоразумны. Выполнив задание, мы покинем аэродром и освободим всех заложников! Ку-ку! – последние слова Муромцев уже произнес, когда микрофон был выключен. – Через пару минут сообщение надо повторить, – сказал Павленко. – Чтобы до них лучше дошло… Сможешь? – Да, конечно, – кивнул Муромцев, в изнеможении откидываясь на спинку кресла. – Вот только соберусь с силами… Слушай! – вдруг вскинулся он и посмотрел на Павленко. – Тут у меня возникла одна интересная идея! А что, если за меня эти слова произнесет она? Ну, наша пленная? А? – Это еще зачем? – поднял брови Павленко. – Думаю, в этом случае у них развеются все иллюзии, – сказал Муромцев. – То есть они поймут, что мы не шутим и не блефуем. Когда с ними говорит их же солдат… – Она им такого наговорит… – покрутил головой Павленко. – А что она может им сказать, кроме правды? – глянул на него Муромцев. – Что узел связи не захвачен, а сама она – на свободе? По-моему, это не тот случай, чтобы врать. Тут ничего, кроме правды, и сказать-то невозможно! – А что, – загорелся идеей Павленко. – А ведь и в самом деле! К тому же изгнанные нами барышни, я думаю, уже успели добраться куда нужно и тоже сообщили своим командирам о нас! Так что тут и впрямь соврать трудно. Что ж, пускай говорит твоя зазноба. Вот только захочет ли она? Все-таки это, как-никак, получается сотрудничество с врагом! Или, может, у них другие представления насчет таких деликатных моментов? – А вот я сейчас с нею поговорю и узнаю, – обернулся Муромцев к женщине: – Мерида, я прошу меня выслушать. Внимательно выслушать! У меня к вам важный разговор. Если хотите – просьба. Ради вашего же блага. Если вы ее выполните, то, может быть, обойдется без стрельбы. Вы меня понимаете? Разговор получился довольно долгим. Вначале Мерида задавала вопросы, затем выслушивала ответы Муромцева, задавала дополнительные вопросы, отрицательно качала головой, даже махала руками, с чем-то не соглашаясь. Но, похоже, Муромцев сумел ее убедить. Кивнув головой, женщина подошла к столу, взяла микрофон и стала говорить: – Я – Мерида Рэй, солдат американской армии, несу службу на узле оповещения. До меня с вами говорил один человек. Он говорил правду. Он действительно русский, сотрудник КГБ. Они в самом деле захватили все важные узлы управления аэродромом и держат при себе заложников. Я – один из таких заложников. Прошу командование аэродромом проявить благоразумие и осторожность. При попытке освободить захваченные центры управления заложники могут погибнуть. Я – Мерида Рэй, солдат американской армии… Закончив говорить, женщина вопросительно взглянула на Муромцева. Он молча ей улыбнулся, а затем показал большой палец Павленко: все, дескать, нормально, слова, которые произнесла пленная американка, вполне правильные. – Вот и хорошо, – сказал Павленко. – Теперь будем ждать, что решит американское командование. Ох, не хотел бы я быть в их шкуре! – Наша с тобой шкура не многим лучше их шкуры, – улыбнулся Муромцев. – Это – да, – согласился Павленко. – В общем, будем ждать. И американских телодвижений, и прибытия нашей авиации. Думаю, скоро они прибудут. А пока – дай-ка я взгляну на твои раны. Осмотр ран производился тут же, в присутствии плененной американки Мериды. А больше было и негде. С ранами дело обстояло не слишком хорошо – это Павленко определил сразу же, как только снял бинты. Конечно, он не был доктором, но боец спецназа КГБ в любом случае – немножко доктор. Спецназовцы умеют и перевязывать, и останавливать кровь, и безошибочно определять, насколько опасно ранение, и даже оперировать – конечно, насколько это возможно в полевой ситуации. Это – необходимый минимум медицинских познаний и умений бойца спецназа. А иначе ты не спецназовец. Так вот: обе раны Муромцева сильно припухли, кровоточили, по краям обозначилась пугающая синева. Тревожным было и состояние самого Муромцева. Конечно, он держался молодцом, бодрился, то и дело уверял, что с ним, в общем, все в порядке, однако Павленко видел, чувствовал и понимал, что его товарищ говорит неправду. Павленко, как мог, старался не замечать этой неправды, он даже уважал Муромцева за его невольную ложь, потому что это была вынужденная ложь, она, если можно так сказать, проистекала от той ситуации, в которой пребывали сейчас Павленко и Муромцев, но все же это была ложь, и она, как всякая ложь, противоречила правде. А правда заключалась в том, что раны Муромцева были опасны, в любой момент он мог потерять сознание, да что там – в любой момент мог начаться необратимый процесс, заражение и прочие губительные вещи, которых лучше и не вспоминать, чтобы не накликать. И тогда – задача Павленко усложнялась многократно: и с неприятелем сражаться, и за раненым товарищем приглядывать. Муромцев прекрасно понимал, что чувствует сейчас Павленко, и очень хотел его поддержать и ободрить. Но что он мог сделать? Только одно – изо всех сил делать вид, что с ним почти все в порядке, что он – в строю и на него можно рассчитывать в самом широком смысле слова. – Не кривись и не морщись, – сказал он, обращаясь к Павленко. – Рана как рана… Я в сознании, а это главное. И могу шевелиться. А все остальное – неважно. Тем более, скоро прибудут наши. – Вот сейчас я тебя перевяжу, и ты будешь совсем как огурец, – поддержал Муромцева, а заодно и себя, Павленко. – А пока – лежи и не разговаривай. И постарайся не выражаться, если будет больно. Помни, что с нами дама. Она хоть и не понимает по-русски, но все-таки… Как говорят у них: надо быть джентльменом. – Обязательно буду, – пообещал Муромцев. Павленко принялся отдирать заскорузлые от крови бинты. Процедура была не из приятных, но Муромцев стоически молчал, лишь изредка морщился и скрипел зубами. Мерида какое-то время молча наблюдала за действиями русских, затем вдруг замахала руками и что-то горячо и взволнованно заговорила. – Чего это она? – недоуменно поднял голову Павленко. – Что ей надо? – Она говорит, что ты не доктор, а живодер, – перевел Муромцев. – И все делаешь неправильно. Раненому, то есть мне, должно быть очень больно. – Скажите пожалуйста! – иронично скривился Павленко. – Ей-то какое дело? Муромцев что-то коротко сказал Мериде. Ее ответ был все таким же горячим и взволнованным. – Она говорит, что ей меня жалко, – слабо усмехнулся Муромцев. – И еще говорит, что перевязка и обработка ран – дело женское, а не мужское. Вот так… И хочет тебе помочь. – Ну надо же! – еще ироничнее скривился Павленко. – Ей тебя жалко! Она желает помочь! Своему врагу, который взял ее в плен! Это с какой же стати? – Так ведь – женщина, – морщась от боли, слабым голосом ответил Муромцев. – При чем тут враги, плен и прочая кутерьма? У женщин своя логика. Женская. – Ну да! – возразил Павленко. – Поможет она тебе, как же! Вмиг отправит на тот свет! И, главное, в моем присутствии! Уж лучше я сам… – Пускай поможет, – дотронулся до его руки Муромцев. – Не все же мерить войной… Омерзительная это мера измерения. Неправильная… Пускай поможет, если хочет. А ты будешь присутствовать рядом. Вдвоем – оно сподручнее, сам знаешь. – А она умеет? – пошел на попятную Павленко. Муромцев что-то коротко спросил у женщины. Она ответила. – Говорит, что заканчивала специальные медицинские курсы, – перевел Муромцев. – У них без этого нельзя… Не возьмут тебя в армию, если не умеешь лечить. Она – что-то вроде нашей медсестры. Или фельдшера. – Ну-ну… – проворчал Павленко. – Мы и сами не хуже. Хотя… Вдвоем – оно и вправду сподручнее. Но только я от тебя – ни на шаг! Муромцев что-то сказал Мериде, она тотчас же подошла к одному из столов, выдвинула ящик, взяла оттуда большую запакованную картонную коробку, подошла с ней к Муромцеву и что-то ему сказала. – Говорит, что это медицинский набор, необходимый как раз для таких случаев, – перевел Муромцев.