– А от чужой – разумнее? – все с той же жесткой улыбкой спросила Мерида. Муромцев ничего не ответил. Он проверил автомат, прикинул, сколько у него патронов, тяжело перевернулся на живот и стал смотреть в сторону забаррикадированной двери. – Второй, я Первый! – вдруг ожила рация. – Как меня слышите? – Первый, я Второй! – отозвался Павленко. – Слышу вас. – Ласточки покинули гнездо, – сказала рация. – Повторяю: ласточки покинули гнездо! На счет раз-два-три-четыре. Как меня поняли? – Понял вас, – сказал Павленко. – Ласточки покинули гнездо. На счет раз-два-три-четыре. Это означало, что советские истребители уже в пути и прибудут к аэродрому не позднее чем через четыре часа. А может, еще и раньше. Соответственно, спецназовцам все это время нужно удерживать занятые позиции на аэродроме. Любым путем, во что бы то ни стало. – Слышал? – спросил Павленко у Муромцева. – Да, – отозвался тот. На другие слова у него не оставалось сил. Он чувствовал себя скверно и отчаянно старался не потерять сознание. Какие уж тут разговоры? Мерида, внимательно наблюдавшая за Муромцевым, почувствовала это его состояние. Она вскочила с места, достала какой-то пузырек и сунула его Муромцеву под самый нос. Муромцев инстинктивно дернул головой, но Мерида еще раз поднесла пузырек к носу Муромцева и убедительно сказала: – Вам обязательно нужно это понюхать! На какое-то время это придаст вам сил, и вы не потеряете сознание. Не опасайтесь, я не собираюсь вас травить! Муромцев ничего не ответил, он молча несколько раз вдохнул содержимое пузырька, зажмурил глаза, повертел головой, два раза чихнул и перевел дух. – Ну как? – спросила женщина. – Вам стало легче? – Да, – сказал Муромцев. – Могу даже пригласить вас на танец. Какой ваш любимый танец? – Танго, – чуть заметно улыбнулась Мерида. – Вот на танго я вас… Он не договорил – за окном и за дверью послышался шум: людские голоса, лязг и грохот, еще какие-то непонятные звуки… Похоже, началась атака. – Ложитесь! – прикрикнул на Мериду Муромцев. Но Мерида и на этот раз не послушалась, а просто села в кресло и устало зажмурила глаза. – А! – недовольно произнес Муромцев, но не стал спорить с женщиной. Он навел автомат на дверь и положил палец на спусковой крючок. Проникнуть в помещение можно было двумя путями: забраться через окно или взломать дверь. И в том, и в другом случае это было не просто: в окно можно было проникнуть только по приставной лестнице, а дверь – взломать. Для этого требовалось некоторое время. Впрочем, это было не главное. Главное было то, что из здания будет вестись огонь. И через окно, и через дверь. И это будут не просто отвлекающие выстрелы, а огонь на поражение. Значит, среди атакующих будут жертвы. А жертв атакующие не хотели. Поэтому атаковать они будут с осторожностью, стараясь не попасть под пули засевших в зданиях спецназовцев. И приставлять к окну лестницу, и пытаться взломать дверь они также будут с опаской. Кроме того, стрелять в ответ они также будут с опаской, а то и вовсе не станут, чтобы не зацепить заложников. Все это вместе давало нашим шанс продержаться до прибытия советских самолетов. Лишь бы хватило патронов. Да и гранат – всего по четыре штуки на брата… А ножом и голыми руками разве отобьешься? Их – много, а нас – мало, да к тому же один из нас тяжелораненый… Судя по звукам за окном, атакующие и в самом деле пытались пристроить к окну лестницу. Павленко иронично хмыкнул, осторожно приоткрыл раму и швырнул в окно гранату. Раздался взрыв, что-то затрещало и, судя по звукам, обрушилось, разом вскрикнули несколько голосов. Затем все затихло. Видимо, атакующие отбежали от окна и укрылись кто где. – Покурите, ребята! – весело произнес Павленко. Затем он в два прыжка достиг кресла, в котором сидела Мерида, грубо схватил ее за шиворот и буквально швырнул к стене. И – вовремя. За дверью раздались несколько выстрелов, пули пробили дверь, две из них вонзились в спинку кресла, где только что сидела Мерида. – Видала? – выкрикнул Павленко по-русски. – Дура упрямая! Прилипни к стенке, говорят тебе, и не двигайся! Сам он тоже укрылся за стеной. В помещении были надежные стены, должно быть, бетонные. Пробить пулей такую стену было невозможно. А вот дверь – запросто. За дверью раздались еще несколько выстрелов. Несколько пуль с тонким визгом ударились о стену, еще две или три угодили в окно. На оконном стекле образовались сквозные отверстия. В дверь загрохотали чем-то тяжелым. Муромцев дал в дверь короткую очередь и, собрав все силы, перекатился по полу ближе к стене. Грохот за дверью затих. – Конец первой части спектакля! – не убирая улыбки, сказал Павленко. – Антракт. Желающие могут сходить в буфет и в уборную – оправиться. – Буфет – закрыт, а уборная – далеко, – сказал Муромцев. – Желающим придется потерпеть… …Примерно то же самое творилось и в других точках аэродрома, захваченных спецназовцами. Приблизительно с тем же результатом. Получив отпор, атакующие умерили прыть и на какое-то время затихли, соображая, видимо, что им делать дальше. А возможно, у этого молчания были и другие причины – кто знает? Труднее всех приходилось Дубко. Он был один, и, когда захватил башню, где находилась аппаратура для связи с самолетами, заложников он не брал. Сделал он это преднамеренно – именно потому, что он был один. Отбиваться в одиночку от атакующего с двух сторон неприятеля да при этом еще и присматривать за заложниками, даже за одним-единственным заложником, – дело очень сложное. Мало ли, как поведет себя этот заложник? А глаз на затылке у Дубко не было. Тем не менее, первую атаку Дубко выдержал, не позволил американским солдатам проникнуть в помещение. Те несколько автоматных очередей, которые были выпущены атакующими, счастливым образом не зацепили его. Лишь одна пуля мимолетом чиркнула его по щеке, оставив тонкую, кровавую царапину. Ну, да что такое – царапина для спецназовца? Она лишь раззадоривает его, заставляет быть еще осмотрительнее. * * * Примерно через полчаса атака повторилась. На этот раз она была более организованной и, как следствие, более успешной. Нет, решительного успеха атакующие не добились и на этот раз. Несколько голов в касках, показавшихся в окне, Павленко спугнул короткой очередью из автомата, а затем, когда они исчезли, швырнул им вдогонку гранату. Муромцев в это время, тяжело перекатываясь по полу от одной стены к другой, бил короткими очередями по двери. Изрешеченная пулями дверь держалась, можно сказать, на одном лишь честном слове, но все-таки держалась, и это было временным спасением для Муромцева и Павленко. Мерида все так же прижималась к стене, правда, теперь она не стояла, а сидела, опершись о стену спиной и обхватив руками колени. Тяжелее всех приходилось Богданову и Рябову. Их объект американцы атаковали особенно яростно. Наши отстреливались короткими очередями – берегли патроны. Осторожно выглянув в окно, Богданов швырнул в него одну за другой три гранаты. А затем – Рябов чуть не погиб. Спасло его случайное стечение обстоятельств, обыкновенное везение или, может, нечто иное, могущественное и необъяснимое – кто может сказать? А было так. В крепкую, массивную дверь, за которой находились атакующие, стрелять смысла не было. Чего доброго, пули могли отрикошетить и попасть в тебя же. Стрелять в сторону двери имело смысл, если атакующие ее высадят и попытаются проникнуть в помещение. А пока этого не произошло, Богданов и Рябов стреляли в окно. Они по очереди подбегали к окну, и, особо в него не выглядывая, чтобы не подставить лоб под пулю снайпера, били короткими очередями. Богданов подбегал к окну с одной стороны, Рябов – с другой. Это был старый, испытанный спецназовский способ. В этом случае противнику сложно определить, сколько людей находится в помещении. Чтобы это понять, нужно потратить какое-то время. Время, которое пытались выиграть Богданов с Рябовым и все остальные. Подбежав в очередной раз к окну, чтобы дать очередь, Рябов буквально напоролся на встречную автоматную очередь! Случайная ли это была очередь или целенаправленная – кто знает? Спасло Рябова от неминуемой смерти лишь чудо – иначе и не скажешь. Очередь угодила прямо в автомат, который Рябов как раз держал на уровне груди. Угодив в автомат, пули с визгом разлетелись во все стороны, шмякнулись об стены и потолок и даже, кажется, угодили в дверь буфета, за которой находились заложники. Рябов охнул от неожиданности, уронил автомат и упал навзничь. – Что? – вскрикнул Богданов, стремительно обернувшись. – Дима! Ты живой? – До конца еще не уверен… – проворчал Рябов. – Ох! Ах! – Ты ранен? – подбежал к нему Богданов. – И в этом я тоже пока не уверен, – сказал Рябов. – Вроде как бы и нет… Но что-то же сшибло меня с ног… Он осторожно поднялся на четвереньки, затем сел и принялся ощупывать сам себя. – Вроде цел… – не совсем уверенно произнес он. – И – живой. А где мой автомат? Ага, вот он, родимый… Ну, теперь все ясно! Ты только вообрази! Пули должны были попасть в меня, а угодили в автомат! Все до единой! А меня – даже не царапнуло! И как это называется? – Тогда – поднимайся и стреляй! – сказал Богданов. – А слова будем подбирать потом! – А стрелять-то мне и нечем! – горестно сказал Рябов. – Мое оружие – одна сплошная загогулина! Видишь, как его разворотило? – Стреляй из пистолета! – крикнул Богданов. – На́ тебе еще и мой! – Давай! – крикнул в ответ Рябов, ловя пистолет Богданова. – И отбегай от окна. Сейчас я по ним – с двух рук… Неожиданно стрельба за окном прекратилась. И возня за дверями тоже. Стало так тихо, что зазвенело в ушах, а сердце подобралось прямо к горлу. – Что такое? – недоуменно спросил Богданов. – Что это они вдруг затихли? Точно такие же вопросы задали себе и друг другу и Дубко, и Павленко с Муромцевым. За их окнами также вдруг установилась необъяснимая тишина. – А может, уже все? – с осторожной надеждой спросил Рябов больше сам у себя, чем у Богданова. – Может, уже прибыла подмога? Прилетели наши ласточки? – Да вроде бы еще рановато… – с сомнением произнес Богданов. – Хотя… Он глянул на часы и недоуменно покачал головой, будто не веря тому, что они показывали. – Вот ведь какое дело! – сказал он, растерянно глядя на Рябова. – Оказывается, мы торчим здесь уже больше семи часов… – Ну, а как ты думал! – сказал Рябов. – Время в бою всегда летит стремительно! Или ты этого не знал? – Да знал, конечно… – Ну, так и оставь свои недоумения, – сказал Рябов. – А лучше попытайся достучаться до начальства и узнай, что нам делать дальше. Но, как оно обычно и бывает в подобных случаях, рация вдруг ожила сама. – Начальство… – удивленно произнес Богданов. – Будто нарочно… Да, это и в самом деле была весточка от своих, причем – из самой Москвы, от генерала Парамонова. В сообщении говорилось, что в настоящее время в районе аэропорта Темпельхоф находятся несколько звеньев советских истребителей, которые взяли под свой контроль воздушное пространство. Так что американские самолеты, даже если бы аэропорт и смог их принять, все равно не смогли бы приземлиться – им этого не позволили бы советские истребители. А значит, никакой подмоги с воздуха американцам не будет. А если так, то у них мигом пропал воинственный пыл, они не хотят больше разрушать Берлинскую стену и начали отводить от нее свою технику и войска. Операцию можно считать завершенной. Спецгруппа «Дон» должна прибыть в гражданский аэропорт Тегель, откуда специальным рейсом будет доставлена в Москву. – Не понял! – произнес Богданов в рацию, выслушав сообщение. – Каким образом мы доберемся до Тегеля? Кто нас отсюда выпустит? Прошу пояснения! После некоторого молчания и эфирного треска голос в рации разъяснил, как спецназовцам добраться невредимыми до аэродрома Тегель. Оказывается, Богданова и его подчиненных обменивают на захваченных в Восточном Берлине американских спецназовцев. Командование американского воинского контингента, расположенного на аэродроме Темпельхоф, уже в курсе. Так что все пятеро бойцов могут спокойно покинуть территорию аэродрома – препятствовать им никто не будет. За пределами аэродрома их должны встретить и передать привет от Парамонова. Эти же люди помогут спецназовцам добраться до Тегеля. Все, конец связи.